Один из рода

–Конечно, милый,– сразу сдалась маман, целуя Горшкова во влажный после умывания лоб,– но надо знать приличия!

–О, да!– ответил Иван, взглянув на мать выразительным взглядом.

Этот взгляд говорил о многих вещах, хорошо известных собеседникам. И о том, как мало ценит Иван Горшков общество своей предполагаемой невесты. И о том, что он считает союз с ней вынужденным мезальянсом. И о глубокой уверенности Ивана в том, что не только сама «прелестная Софи» влюблена в него, но и ее матушка мечтает выдать дочь купца за дворянина, пусть и бедного. Все складывалось, к несчастью для Ивана, таким образом, что никакие погрешности хорошего тона не в силах были остановить сей печальный процесс.

Все это Наталья Степановна знала слишком хорошо и не имела нужды, чтобы кто—то напоминал ей об этом, даже взглядом. Поэтому она пожала своими худыми, обтянутыми короткой шалью плечами и повторила.

–Людям нашего круга необходимо знать приличия.

–Ах, вот в чем дело, маман!– скривился Горшков так, будто у него болел зуб.

Вероятно, он хотел изобразить на лице улыбку, но мысли о будущей встрече и необходимости волочится только для того, чтобы соблюсти все приличия, превратили эту улыбку в гримасу.

–Ну, так я велю закладывать,– решительно заявила Наталья Степановна,– двадцать минут!

Вновь противно скрипнула дверь, и Иван остался один. Он обернулся к зеркалу, чтобы закончить туалет, и чуть было не рассмеялся при виде своей постной физиономии.

–Вот он, счастливый жених!– пробормотал Горшков, приглаживая тонкие усики.

Горшков рассматривал в зеркале свои молодые привлекательные черты, и ему становилось жалко себя. Для чего природа одарила его так щедро? Неужто, все это для маленькой глупой купчихи Софии Александровны? Ивану эта мысль показалась нелепой и оскорбительной. Он был уверен, что его удалая стать могла быть украшением любого светского салона, но, увы, Ивану не суждено вращаться в аристократическом обществе! И все что он может нынче сделать, это не дать их семье, в коей он является единственным отпрыском, лишится последней деревни и не пойти «по людям». А для этого необходимо жениться на нелюбимой женщине.

«А ведь она даже не слишком богата,– с досадой размышлял Горшков, натягивая перчатки,– жить придется скромно и тихо. А даже, если я сам достигну успеха по службе, то с такой скучной женой путь в общество мне закрыт».

Погруженный в грустные мысли, Иван, не торопясь спустился по старым выщербленным ступенькам парадного, ответил на поклон камергера и опустился на подушки старенького семейного экипажа.

В роскошной квартире, расположенной в добротном доме со скульптурами недалеко от Невского, царила атмосфера уныния и раздражительности. У высокого арочного окна в креслах помещалась полная дама в напудренных буклях и черном чепце. Она держала в сморщенных руках вязание, но не занималась им. Ее тусклые слезящиеся глаза имели сочувственно—расстроенное выражение. Будто не зная, как правильно вести себя, она то выглядывала на улицу, то поворачивала слегка трясущуюся голову в глубину комнаты, где ходила из угла в угол ее дочь. Это была та самая Софи, которую в семье Горшковых рассматривали в качестве «спасения». Всякий раз, взглянув на нее, мать испускала приличный случаю вздох.

–Нет, маман, это невыносимо!

Софи подошла к окну, чтобы в сотый раз взглянуть вниз, на серые плиты мостовой.

– Как можно быть таким невежей! – воскликнула она с раздражением. – Видимо, прогулка уже не состоится!

–Не переживай так, Сонечка!– заговорила старушка примирительно.– Жан так рассеян! Всегда опаздывает. Он придет через минуту, весьма наверное, придет!

–Ну, уж нет!– фыркнула Софи. – Я не стану больше ждать не секунды! Простите, но я вынуждена подняться, чтобы сменить платье к обеду.

–Ангел мой, куда же ты?– с дрожью в голосе спросила мать. – Что мне сказать, когда они пожалуют?

–Ах, маман,– досадливо махнула Софья, – займите же его чем-нибудь!

–Постой, милая! – отчаянно пыталась удержать ее мать.– Ты же знаешь, что я не образована, как ты! А он дворянин!

Но голос матери напрасно звучал в пустой зале, София уже бежала вверх по лестнице с прытью двадцатилетней девушки, которой ничуть не мешает излишняя полнота.

Слезящиеся глаза маман приняли расстроенное выражение, и она стала смотреть в окно уже с другой надеждой, что жених дочери не сможет прийти.

Мария Семеновна Потапова, богатая вдова известного московского купца, уже успела выдать замуж трех дочерей. София была самой младшей. Может, поэтому родители и старшие сестры так избаловали ее. В детстве Софи обладала всеми атрибутами маленького ангела. Соломенными кудрями, пышными розовыми щечками и склонностью к ласкательству. Девочка, не стесняясь, подходила ко всем женщинам и мужчинам в доме, от лакеев до важных генералов, и пыталась их поцеловать или забраться на колени.

Все лица, принятые в хлебосольном доме Потаповых обожали маленького Ангела, и она привыкла извлекать максимум пользы из своей миловидности. К 16ти годам Софи располнела и сформировалась во взрослую барышню. Но так и осталась капризным ребенком. К новой ее внешности это совсем не шло. Лишь родные маменька и сестры не замечали этого преображения и все относились к Софи как к маленькому Ангелу, не переставая баловать ее. В первое время никто из домашних не замечал, что мужчины уделяют Софии меньше внимания, чем ее сестрам. Участь старой девы никак не могла угрожать маленькому Ангелу. Ведь она обладала нежной внешностью блондинки и притягательными формами. Однако непосредственная девушка и не думала скрывать такие мелкие недостатки характера как высокомерие и склонность к капризам. Возможно, это и сыграло с Софией злую шутку. Сестры давно строили семейное гнездышко, а к ней так никто и не посватался. В 18 лет, оставшись наедине со старушкой—матерью, Софи задумалась о своей будущей судьбе. Она затаила обиду на купеческих сыновей, которые проигнорировали ее красоту, и стала презирать их.

«Этим медведям не понять моей тонкой натуры»! – твердила она, мечтая об образованном женихе, желательно знатном. Тот факт, что сестры тоже окончили институты и прекрасно уживались с «медведями», ее не трогал. Ведь в глубине души, Софи считала себя выше и благороднее сестер.

С целью, найти себе ученого и знатного мужа, София переехала в Петербург. И этим сделала свою мать глубоко несчастной. Мария Семеновна ненавидела столицу всей душой, скучала по Москве, по дочерям и внукам и постоянно простужалась. Ее несчастное состояние не могло укрыться от дочери. Но Софи умоляла мать потерпеть, уверяя, что выйдет замуж весьма скоро. Месяц—другой и маман сможет вернуться в свой обожаемый московский дом.

Однако это «весьма скоро» затянулось на два года. Знатные и образованные женихи не спешили в гости к Потаповым, да и к себе не звали.

Познакомиться с Жаном удалось на вечере, который устраивал модный среди аристократии учитель танцев для своих учеников. При виде молодого обаятельного Горшкова, который выглядел настоящим гусаром даже во фраке, сердце Софи забилось сильнее. Сам Горшков казался «совершенно очарованным» ее скромной персоной. В этот день уже начавшая терять веру в свою привлекательность София вновь воспрянула духом.

София Александровна, облаченная в шуршащее платье модного розовато—палевого цвета и маленький кружевной платок, спустилась в столовую, где накрывался обед. Проходя мимо гостиной, она услышала мужской голос. Сердце Софи затрепетало. К обеду ожидался только один мужчина, ее Жан. «Значит, пришел все-таки»,– решила она, и вместо того, чтобы войти в столовую отдать последние распоряжения по обеду, поспешила в гостиную. Но там ее ждало разочарование. Матушка все сидела у окна, а рядом с ней стоял, почтительно склонив седую голову, модный петербуржский доктор – новый друг маман.

Софья Александровна избирательно принимала привязанности матушки. «Ей дай волю, так соберет всех нахлебников Петербурга, как было в Москве,– рассуждала девушка. – Это может отпугнуть хорошее общество». Однако доктор Павел Николаевич прошел цензуру Софии Александровны, как достаточно ученый и даже вхожий в дома знати.

–Добрый день, Павел Николаевич,– бросила София от двери.

Досадуя на то, что это все-таки не Жан, она не стала входить, а отправилась «наводить глянец» в столовую. Доктор успел поклониться спине Софии Александровны, и продолжил занимавшую его беседу с маменькой.

В присутствии приятного собеседника Мария Семеновна уже не выглядела старушкой. Ее лицо разгладилось, приобрело свежесть и приятность, в глазах светилось удовольствие.

–Ах, Павел Николаевич!– говорила она, мечтательно закатив глаза.– Как я скучаю за нашим московским домом! Именно оттого я и болею так долго. И что бы вы мне не говорили, в этом деле пилюли бессильны! Ах, как мала эта квартира! Дышать невозможно. Будто сердце давит.

–Что вы Мария Семеновна! У вас прекрасная квартира!– возразил доктор.

–Вы говорите так оттого, что не видели нашего дома! Вы непременно должны к нам приехать! У нас несколько парадных комнат. А одна такая роскошная! Мы приглашали для росписи ее итальянского художника.

–Правда?– удивился Павел Николаевич. – И как же его фамилия?

–Право, не помню. Слишком сложная. Художник как раз был проездом в Москве, и все купцы буквально рвали его друг у друга из рук! Вы должны непременно увидеть нашу залу! Мой покойный муж особо гордился ей. По потолкам и стенам райские птицы, сирены, купидоны! А мебель, какая, французская! Вся зала уставлена диванами и кушетками, оббитыми дорогим шелком.

–Дам—с, любопытно,– насмешливо улыбнулся доктор.

–А вы бы видели нашу залу для приемов!– воодушевленно продолжала Мария Семеновна, не замечая иронии гостя.– Вся в розанах, а на стене портреты наших бабушек и дедушек в полный рост. И еще много стеклянных шкапчиков с хрусталем, миниатюрами, статуэтками из фарфора.

–Да, богато живете,– весело подмигнул доктор,– а портреты славных ваших предков тоже итальянец писал?

–Почем я знаю? Их еще при батюшке повесили.

Их увлекательный разговор прервала красивая пышнотелая горничная с толстой русой косой и слишком самодовольным для крепостной видом.

–Пожалуйте отобедать!– позвала она, небрежно поклонившись, и тут же исчезла за дверью.

–Могу я предложить вам свою руку?– спросил Павел Николаевич.

–С удовольствием!– ответила Мария Семеновна, с явным усилием поднимаясь с кресла.

В столовой собралось немногочисленное общество, состоящее преимущественно из дам, обедавших в семье Потаповых ежедневно. За столом дремала над тарелкой супа старушка—родственница, овдовевшая еще в стародавние времена. Еще одна родственница, худая сорокапятилетняя девица, которую Потаповы привезли с собой из Москвы, успела справиться с супом и с нетерпением поглядывала на двери, ожидая подачи следующего блюда. Конец стола как обычно занимала гувернантка, по приказу Софьи Александровны мучавшая маменьку французским. Вся эта женская часть, как нарочно, обладала столь унылой и непривлекательной внешностью, что Софи выглядела розаном на фоне засохших лилий. Моложавый старик Павел Николаевич, любивший любоваться на милые женские личики, пробежавшись взглядом вдоль стола, остановил его на маменьке, которая, по его мнению, была приятней всех этих девиц, хотя бы своей живостью и искренностью.

Только все устроились за столом, как было доложено о прибытии Горшкова. Софья Александровна стремительно бросилась на встречу «милому Жану», едва не перевернув бокал с вином, который успел подхватить слуга.