Александро

– Сколько, болван, дать тебе земли?! – нетерпеливо воскликнул граф.

– Ну… немножко, господин, пол акра, совсем клочок…

– Пол акра! Вот, дурак! Да, тебе там даже развернуться будет негде! Ты выстроишь хижину, а что останется на возделывание? Вот что, коли ты такой болван непрактичный, я сам за тебя все решу. И даю тебе с этой вольной еще… пять акров. Так что, земля у тебя будет. Это на краю моих владений. Как раз на границе с имением Воронцовых. Там, возле лесочка.

– Ваше сиятельство, вы делаете из меня состоятельного человека, – писарь поклонился.

– Состоятельного! – рассмеялся граф. – Посмотрим, как ты устроишься после моей смерти. Но, давай дальше. Не обольщайся, однако, голубчик, я вовсе не так добр, как ты говоришь. Не добр и не щедр. Просто я, в известном смысле, привык к тебе, ведь, что ни говори, а твоя рожа мелькает передо мной уже более четверти века. Вот я и хочу просто облагодетельствовать тебя. Так, забавы ради. Я даю тебе свободу, даю землю, а теперь прилагаю к этому еще немного денег, на которые ты сможешь лишь выстроить хижину, да закупить разных семян для посева. Вот и все. Остатка не хватит даже на лишнее платье для твоей старухи! Так, что я вовсе не добр, ибо жалею для тебя денег, коих у меня немало. Ха-ха! Но, давай дальше. Остается еще одно, что необходимо тебе для полного счастья.

– Чего же такого, мой господин? Я уже счастлив и не знаю, как сумею вас за все отблагодарить.

– Дурень! Он уже счастлив! Ты становишься свободным, хозяином своей земли и своего дома и ты сможешь быть счастлив без фамилии? У всякого человека есть фамилия, если только он не крепостной, но коли ты, скоро перестанешь им быть, так и надо обзавестись фамилией.

– Ваше сиятельство, – писарь поклонился.

– Выбирай, какую хочешь.

– М-м… не знаю даже, господин… это так неожиданно. Я никогда не думал, что буду иметь фамилию.

– Так, какую ты хочешь? – спросил граф с нетерпением.

– Право… не знаю…

– Ах, болван! Да, разве мало красивых фамилий? Ей богу, ты меня здорово нервируешь! Еще минута и я начну хлестать тебя мухобойкой! Выбирай фамилию! Или, может, ты хочешь, чтобы это сделал я?!

– О, господин, я и правда не припомню в этом момент ни одной подходящей фамилии, поэтому, если ваше сиятельство даст мне ее сами, то это будет для меня огромная честь!

– Ладно, пусть так, тугодум несчастный. Хорошо, я сам придумаю тебе фамилию. Пожалуй, стоит образовать ее от твоей профессии. Писарь. Будешь-ка ты у нас… Писарев! А что? Вроде, неплохо, а? Ты доволен? Она подходит тебе, как нельзя более кстати!

– О, ваше сиятельство! Я никогда не надеялся обладать фамилией, тем более такой! Благодарю вас! О, нет, я вовек не смогу вас отблагодарить…

– Ой, заткнись! Ты мне осатанел! Кажется, что я потратил на тебя не два часа, а два века! Ну, все, сложи оба документа в мой сейф и убирайся! Я уже видеть тебя не могу! Постарайся не попадаться мне на глаза до завтра! А не то… в общем, проваливай!

Писарь поспешно принялся собирать свои принадлежности, но у двери выронил что-то, замешкался, а граф тем временем, снял свой увесистый башмак со стальным каблуком, да со всего размаху запустил им в Антона. Ботинок угодил ему по позвоночнику, несчастный вскрикнул, но тотчас вышел, еще раз поклонившись графу.

Однако редко времяпрепровождение графа Филиппа сулило кому-то какие-то блага. Эпизод с писарем – исключение, случающееся лишь тогда, когда старик пребывал в хорошем расположении духа, а это бывало не так уж часто.

Впрочем, писаря своего он любил, хоть иной раз и запускал в него своим увесистым ботинком. Надо заметить, также, что любая долгая беседа, на какие бы то ни было темы, в конце концов, выводила старика из себя и если человек, с которым велась эта беседа, стоял по своему социальному положению ниже его, граф безо всяких колебаний мог сказать:

– Ладно, а теперь пошел вон!

Да подкрепить эти слова метанием ботинка.

Но Антон был не единственным человеком, которого жаловал граф. Если к словам доброго писаря он часто прислушивался и даже следовал его советам, то не меньше прислушивался он и к словам и к советам своего злого надсмотрщика. Таким образом, получалось, что, слушая добрые и плохие советы, граф совершал добрые и плохие дела, чередуя возможность попасть в рай после смерти с опасностью оказаться в аду.

Граф был уже слишком стар, чтобы самому всерьез о чем-то размышлять, поэтому два человека делали это за него. Один с целью улучшить жизнь окружающих, другой с целью ухудшить эту жизнь, подвергнуть несчастьям тех, кто зависел от графа. Они оба влияли на старика и, то один одерживал победу, то другой, то жизнь в имении налаживалась, то ухудшалась, в зависимости от того, кто оказывался тверже и убедительнее: писарь Антон или надсмотрщик Корнелий.

В тот день, о котором идет речь, едва писарь вылетел из спальни графа, как буквально через пять минут, туда вошел надсмотрщик, безо всяких церемоний открывший дверь, просунувший голову в щель и прогнусавивший:

– Извините, хозяин, у меня к вам дельце. Не прогоните?

– Зайди! Посмотрим, что у тебя за дельце! – великодушно буркнул граф.

Корнелий вошел, с грохотом прикрыв за собой дверь, сел на пол у ног графа и начал довольно-таки развязно:

– Хозяин, можно посягнуть на вашу собственность, а?

– Что? Опять?! – взвизгнул граф и сжал зубы.

– Что делать, ваше сиятельство, я же мужчина!

– Ну и какая же на сей раз?

– О! Блондиночка! Премиленькая! Я уже давно ее приметил, только она маловата была, но теперь подросла и девка, что надо!

– Бабник чертов! Ну и что ты ко мне пришел? За разрешением, что ли? Много мне дела до того, кого ты под себя запихать собираешься! Проваливай!

– Благодарю, ваше сиятельство, – он поклонился и быстро убежал, опасаясь, что граф и в него швырнет башмаком.

Это случилось под вечер, часов в пять-шесть, а еще позже, к семи, граф спустился в столовую и, в ожидании, когда лакей объявит, что кушать подано, вышел на крылечко, подышать вечерней прохладой.

Тут вдруг, к нему с воплями и слезами подбежала красивая женщина лет сорока или около того, она бросилась перед графом на колени, схватила подол его камзола и, покрывая поцелуями этот подол, даже графские туфли, кричала, захлебываясь в слезах:

– Молю вас, господин, пощадите нас, пощадите! Не дайте ему убить мою дочь! Ваш надсмотрщик, этот Корнелий, он заперся у нас в хижине с моей дочерью, о граф! Молю вас, ваша раба умоляет вас пощадить ее дочь! Бедняжка ни в чем не виновата, ей едва исполнилось шестнадцать!

Граф резким движением оттолкнул женщину, когда та целовала его туфли. Получилось, что носок его туфли задел ее по лицу, несчастная упала, а когда поднялась, из ее носа струей текла алая кровь. Она смешивалась со слезами и платок, который женщина второпях вынула, окрашивался в розоватый цвет.

– Я не нарочно! – процедил старик.

– Все это не важно, мой господин, можете хоть на куски меня растерзать, но прикажите ему… не дайте ему… о, моя бедная дочка! – эта женщина подняла такой шум, что на крыльцо высыпала домашняя челядь, да некоторые прибежали с полей, пользуясь тем, что сейчас над ними не стоит Корнелий со своей плеткой.

Граф молча смотрел на несчастную и ничего не предпринимал. Она молила его, кричала, ревела, но никакая жалость не трогала этого жирного старика, стоявшего, как истукан и тупо глядевшего на свою крепостную, как глядел бы он на сцену во время душераздирающего спектакля.

Поскольку шум поднялся сильный, а вся челядь высыпала на крыльцо, то не замешкался и писарь Антон. Он, увидев все, поняв, о чем речь и хорошо зная Корнелия, подбежал к графу, схватил его за руку и прибавил к мольбам несчастной матери свои мольбы. Он тоже заклинал графа послать за Корнелием и не дать ему сделать гнусность, умолял пощадить юную девушку, не ломать ей жизнь.

К его голосу граф не остался равнодушен. Он поглядел на писаря, потом сказал:

– Оставь его. Я разрешил. К тому же, поздно уже, – и указал кивком на Корнелия, который как раз выходил из-за угла левого крыла дома, на ходу поправляя свой камзол, да поглаживая, торчащие усы.

Плачущая, умоляющая мать мгновенно замолчала, замерла, отшатнувшись от графа. Рука ее, прижатая к лицу, чтобы вытереть текущую из носа кровь, опустилась и кровь, уже не сдерживаемая платком, потекла на одежду.

Корнелий прошел мимо нее, на ходу бросив:

– Фя, мерзость, какая! – и направился к своему домику.

В тот момент, когда он скрылся из виду, женщина рухнула без чувств прямо на руки Антона, который подбежал, собираясь помочь, чем сможет.

– О, ваше сиятельство! – писарь кинул взгляд на графа, и там сквозило уже не намерение угодить, а предостережение о том, что несчастье это зачтется ему на небесах. – Ведь вы могли что-то сделать!