Уроки химии

Юля отмахивалась от Лёшкиных предложений: «Отстань, мне ничего не нужно. Встречай и провожай детей. Можешь купить продукты, если хочешь, а меня встречать не надо». Он, кажется, воображал, что у неё есть другой мужчина (а другого мужчины-то и не было!) и смотрел на Юлю с подозрением и укором. «Хорошо ещё, – думала она, – что дети от всех этих негативных событий надёжно ограждены, ведь в семье нет ни громких скандалов, ни явных разговоров о разводе, ни раздела имущества или – упаси Боже! – раздела их самих, детей».

Но Юлины с Алексеем трения – это были мелочи по сравнению с гораздо более серьёзной проблемой, о которой им обоим приходилось волноваться. Проблема состояла в Ване и его катастрофически ухудшающихся делах в лицее.

Началось всё с химички, чей предмет никак нельзя было назвать профильным для физико-математического лицея, но которая – будучи подругой директрисы – по всей видимости, считала не матиматику, а именно химию царицей всех наук. Она даже круглым отличникам норовила выставить по своему предмету тройки, исключая лишь пару любимчиков, исправно посещавших её факультативы. А Ваньку, похоже, и вовсе невзлюбила, хотя, что там говорить, курс химии был не самым сложным из лицейских предметов.

Ваня так или иначе справлялся с большинством гораздо более серьезных, профильных предметов, а переломить предубеждение против него химички не мог. Поэтому к концу первой четверти встал вопрос сначала о пересдачах по химии, а в случае неуспеха – и о возможном отчислении из лицея. Отчисление из физико-математического лицея из-за химии! Поистине, «широко простирает химия руки свои в дела человеческие» (© М.В. Ломоносов).

Вообще, Юлю и саму уже начал порядком раздражать этот дурацкий лицей. Каждый преподаватель в нем считал себя и свой предмет пупом земли и, по-видимому, стремясь выполнить какие-то свои KPIs[20 - KPIs – key performance indicators (англ.), ключевые показатели эффективности.], требовал от несчастных школьников, чтобы те неизменно оставались после уроков, готовили какие-то дополнительные исследования или писали эссе, участвовали в олимпиадах и прочая и прочая.

Сидя на одном из родительских собраний, Юля старательно вела счёт требованиям учителей-предметников. К концу собрания оказалось, что все эти учителя вкупе считают обязательным посещение каждым из учеников не менее десятка факультативов в неделю, причем значительная часть этих занятий пересекалась друг с другом по времени. Иными словами, посещение учеником всех «условно обязательных» факультативов представлялось просто физически невозможным.

Когда родители школьников в полной растерянности расходились после этого родительского собрания, в класс вбежал взъерошенный физрук и затрещал: «Мамочки, мамочки, не расходимся! Я учитель физкультуры, задержался в параллельном классе. Прошу иметь в виду, по воскресеньям у нас – лисья охота! Сбор в 10 утра, у входа в школу. Одеваться легко, но тепло!»

Юля в изнеможении опустилась на подвернувшийся рядом стул. Она не очень представляла себе, что такое «лисья охота». Но лицей и впрямь располагался вблизи заповедного Лосиного острова, поэтому она живо представила себе Ваньку на беговых лыжах, без палок, но зато с ружьём в руках, целящегося в пробегающую мимо ярко-рыжую, на фоне голубого снега, лису. Примерно как в биатлоне, но плюс еще лиса.

Впрочем, забавного или смешного во всём этом было мало. Юля начала крепко сомневаться в том, что Ванино поступление в этот некогда вожделенный физмат-лицей было их правильным родительским решением.

В тот вечер Юля возвращалась домой после родительского собрания очень поздно. И неожиданно встретила двух Ваниных любимых тренеров по бальным танцам. Андрей Николаевич и Александр Андреевич, молодые симпатичные и весёлые ребята, два друга-соперника (европейская и латиноамериканская программы) возвращались со своих уроков, проходивших в клубе неподалеку. Юля остановилась поздороваться, а те, повторив уже ранее выраженные ими сожаления по поводу того, что Ване пришлось оставить бальные танцы, поинтересовались, удалось ли в результате наладить учебу в лицее.

Юля вздохнула:

– Ох, в лицее – полная засада. Вот как раз иду с родительского собрания, где для нас провели целую лекцию о том, как нашим детям учиться, как им учиться учиться…

– …И как не жениться, а всё время учиться, – закончил за неё Андрей Николаевич.

– Ага, что-то вроде этого, – невесело засмеялась Юля.

Она ещё немного постояла с Ваниными тренерами, обменялась с ними какими-то новостями и стала прощаться. Снова, как в старые добрые времена, Юля ощутила неизменно теплое, дружеское отношение к Ване и ко всей их семье со стороны этих двух молодых пареньков, влюблённых в свой красивый спорт. Это чувство так резко контрастировало с ранее сегодня испытанным ею ощущением холода и отстраненности, что веяли от Ваниных лицейских учителей! Те были сконцентрированы только на своих эгоистичных интересах и не замечали в детях не то что личностей, но и, кажется, даже просто людей.

Юля почувствовала свою вину за то, что так бездарно навязала Ване этот «лицей для одаренных», тогда как настоящие учителя, способные не только научить наукам и мастерству, но и привить гуманность и истинные жизненные ценности, такие учителя вдруг оказались вытесненными за пределы Ваниного жизненного периметра. «И уж тем более, какие из нас с Лёшкой учителя жизни для Ваньки!» – подумала Юля с горечью, открывая дверь их квартиры и предвкушая какие-нибудь очередные разборки.

Между тем, с Ваней начало твориться что-то неладное. Он стал сильно задерживаться по вечерам, якобы в лицее. Однако из разговоров с учителями вдруг выяснилось, что занятия он постоянно прогуливает. Возвращения домой становились все более и более поздними, и вот настали времена, когда Ваня начал позволять себе вообще не ночевать дома.

Карманные деньги сын забирал исправно, на что тратил – непонятно. Точнее, Юля боялась себе признаться, что деньги могут быть потрачены в том числе на сигареты, алкоголь или наркотики. Тем более, что на одном из очередных родительских собраний она, к ужасу своему, узнала, что наркотики и спайсы не обошли стороной их престижный лицей. Разговоры с сыном ни к чему не приводили, скандалы – тем более. В дополнение ко всему, в доме начали пропадать деньги, предназначенные на ежедневные расходы. Эти деньги всегда лежали свободно в условленном месте и никто и никогда в их семье не думал их прятать.

Ваню стали посещать подозрительные друзья, по внешнему виду – старше его самого. Обычно они не поднимались к ним домой, как это делали его однокашники, а звонили в домофон и просили позвать Ваню. Юля начала серьезно беспокоиться уже о безопасности двух Ваниных младших сестер. Хотя большую часть времени, пока они с Алексеем были на работе, за девочками присматривала бабушка, всё же нередко случались моменты, когда Ариша и Глаша оставались в квартире вдвоём или даже поодиночке. Каждый день, уходя на работу, Юля молилась Богу, чтобы никакие «друзья» случайно не ворвались сегодня в их дом в поисках денег, наркотиков или самого Вани.

Юлина жизнь превратилась в кошмар. Днём ей надо было интенсивно работать, ведь от профессиональных обязанностей её никто не освобождал. Ночами же она ждала, когда хлопнет входная дверь и в дом войдет Ваня, после чего временами она просто засыпала, успокоенная, что сын дома, а временами – выходила к нему и начинала нелёгкий разговор. Сын выглядел в такие минуты ужасно, с красными глазами и бледным отрешённым лицом, разговоры зачастую вели к скандалам.

Юля перебралась спать в комнату девочек и, чтобы хоть как-то заглушить свою непрекращающуюся боль за то, что происходило в их семье, и за то, что ещё могло произойти, начала читать им по вечерам.

Дочкам особенно понравился «Мартин Иден» Джека Лондона. Когда Юля дочитывала им окончание романа, обе девочки горько плакали. А сама Юля вдруг подумала, что уход из жизни – пожалуй, лучшее решение всех её проблем. По крайней мере не будет этой постоянной усталости и безысходности. Но она тут же отогнала от себя эту дикую мысль: дочки крепко держали Юлю на этой грешной земле со всеми её бедами и горестями.

Ещё только раз мысль о смерти промелькнула у Юли в голове. Как-то она возвращалась в Москву из командировки, и самолет попал в зону необычайно сильной турбулентности. Юля дремала в кресле под тёплым пледом, когда на пол посыпались одноразовые стаканчики, бутылки и даже, кажется, чемоданы. Некоторые пассажиры не удержались от громких возгласов. Ещё не до конца поняв, что в действительности происходит, Юля тут же подумала: «Господи, благодарю тебя! Наконец-то всё это кончится. Какое, в сущности, простое и лёгкое решение всех проблем!»

Но в этот момент где-то на передних рядах салона самолёта заплакал ребёнок, и Юля окончательно проснулась и пришла в себя: «Да что же я такое говорю?! Ну ты – ладно, но другие-то люди в чем виноваты?» Вскоре тряска прекратилась, пассажиры успокоились, затих детский плач, но она до самого приземления больше не уснула. Всё думала о том, что же такое происходит в их семье и что же именно они с Лёшкой сделали не так.

Никаких супружеских отношений в тот момент между Юлей и Алексеем не было. Они как-то сами иссякли, казались неуместными, что ли. Откровенно говоря, им с мужем было просто не до того. Что же касается Вани, то Лёшка как будто не понимал или не разделял Юлиных опасений. На её призывы вмешаться более активно и «поговорить с сыном по-мужски» он обычно отвечал:

– Ну что ты дёргаешься? Парень взрослеет.

– Алёша, неужели же ты не видишь? – мы теряем его! – причитала она.

– Ну я поговорю с Ванькой, но в целом, думаю, ничего страшного не происходит, – невозмутимо отвечал муж.

Юля не знала, что и думать. Неужели она действительно напрасно паникует и бесится, преувеличивая грозящие сыну опасности? Или Алексей просто откровенно отстраняется от всякой ответственности и «умывает руки»?

Юля никак не могла поверить, что складывающуюся с Ваней ситуацию можно назвать нормальной. И потому считала Алексея чуть ли не предателем. Но нет, для себя она не допускала и мысли о бездействии. Она понимала, что никогда не простит себе, если из-за её бездействия и равнодушия что-то непоправимое случится с кем-то из их детей. Тем не менее, Юлина паническая суета и её действия также не имели никаких положительных результатов, а отношения с сыном стремительно ухудшались.

Однажды Юля шла по переходу метро и вдруг заметила женщину и подростка – по-видимому, маму с сыном – примерно таких же возрастов, как и она сама с Ваней. Эти двое шагали рядом и громко и весело о чем-то разговаривали, время от времени пускаясь в хохот.

Юля неожиданно подумала, что вот ей-то уже никогда не придётся так идти рядом со своим сыном и радоваться простой болтовне с ним. Юле стало настолько горько от этого неожиданного открытия, что она отделилась от спешащего потока пассажиров, отошла в сторонку к стене перехода и заплакала навзрыд. Кто-то из прохожих пытался ей помочь, люди подходили и спрашивали, что случилось, но Юля не могла им объяснить, в чем её горе и как оно велико.

***

Да, кстати, на фоне всего происходящего отношения с Себастианом вообще как-то выветрились из Юлиной головы. Настолько, что, собираясь в командировку в Лондон на встречу с клиентом, она даже не удосужилась дать знать своему бывшему любовнику об этой поездке. Юле также была безразлична реакция Лёшки, когда тот узнал, что она летит в Лондон. В тот момент отношения лишь с одним мужчиной и судьба лишь его одного интересовали Юлю – отношения с сыном и его судьба.

Впрочем, визита в Лондон как такового почти и не случилось. По прилёту туда, едва успев расположиться в гостинице, Юля получила звонок от мамы, которая сообщила, что была у них дома и что Ваня находится в ужасном состоянии. Юля тут же, с извинениями и сбивчивыми объяснениями, в спешке отменила все дела, выехала в Хитроу и уже там поздним вечером купила билет на первый же доступный рейс в Москву, отправлявшийся на следующее утро.

Ночь Юля провела в аэропорту. В своем стильном красном пальто, она прикорнула прямо на полу в зале ожидания, поскольку подлокотники кресел для пассажиров в Хитроу не откидываются, а значит – нельзя организовать себе спальное место из нескольких сидений.

Рано утром Юлю разбудила небольшая компания подростков, слоняющихся по пока еще пустынному залу ожидания. Бледные, то ли обкуренные, то ли обколотые, они вызывали в Юле не чувство омерзения или страха, и лишь острое чувство жалости. В особенности один из них, чем-то неуловимо похожий на Ваньку. Они профланировали, неторопясь и вяло переговариваясь, куда-то мимо неё в сторону не открывшихся еще кафе и киосков, а Юля разрыдалась, глядя им вслед и гадая о том, каким она застанет в Москве Ваню. В этот ранний час она была одна в зале ожидания аэропорта, так что могла позволить себе рыдать, сколько ей вздумается. Никому она не мешала, и никто не собирался её успокаивать, как то было в московском метро.

Когда Юля вошла в квартиру, она первым делом прошла на кухню и увидела там свою маму. Бабушкино выражение лица было очень озабоченным. Она ничего не сказала Юле, только встала с табуретки, поцеловала дочь и показала глазами на дверь в гостиную.

Юля направилась туда. Ваня действительно находился в очень плохом состоянии. Прямо в своем замусоленном уличном худи, он лежал на диване, повернувшись лицом к стене. Волосы его были грязными и взъерошенными. Лица его Юля не видела, но весь вид сына немедленно напомнил ей того осоловевшего подростка, которого она видела утром в Хитроу.

Юля присела на краешек кровати и спросила:

– Сынок, что случилось?

Ваня молчал. Она наклонилась к нему, поцеловала в затылок и попыталась повернуть лицом к себе, но сын упорно отворачивался. Юля поняла, что сейчас ничего не добьётся от него. Она вздохнула, встала и вышла из комнаты. Взяла свой чемодан из прихожей, дотащила его до спальни, бросила там, не разбирая, а потом и сама легла на кровать и уткнулась глазами в потолок.

Но не прошло и минуты, как во входную дверь позвонили. Мама пошла открывать. Неожиданно Юля услышала голос Максима, своего брата и, по совместительству, Ваниного крёстного. Мама что-то негромко ответила ему и провела его к Юле в спальню. Он спросил, где Ваня. Юля ответила:

– В гостиной. Хочешь с ним поговорить? Наконец-то хоть кто-то поговорит с ним, как мужчина с мужчиной.

– Нет, – неожиданно ответил брат. – Я хочу поговорить с тобой.

Вид у Максима был угрюмый и даже какой-то воинственный, как показалось Юле. Он повернулся к бабушке, попросил её пока подождать на кухне, после чего вернулся в спальню, притворил дверь и присел на край Юлиной кровати.

«Ну вот, сейчас будет меня воспитывать и обвинять в том, что я плохая мать», – устало догадалась Юля и сразу же заняла защитную позицию.

– Ну да, конечно, все хотят поговорить со мной, но никто не хочет вразумить этого зарвавшегося поросёнка. Все, конечно, считают, что во всем я виновата. Да уж, я – плохая мать, я вечно работаю, вечно отсутствую, вечно по командировкам, не занимаюсь воспитанием детей, свалила всё на бабушек и дедушек. Ну а кто же будет работать, кто будет оплачивать им все эти школы, все эти клубы и секции, летние поездки, эти шмотки, наконец?! – О, Юлины аргументы были наготове, только тронь эту тему!

Но Максим перебил её, тихо и медленно, как будто тщательно обдумывая и взвешивая каждое слово:

– Юля, проблема не в том, что ты всё время работаешь. Проблема в том, что в вашей семье поселилась ложь.