Возмездие

Он замешкался, поднял на нее стыдливый взгляд. Выдержав паузу, он спросил у нее:

– Как давно ты поняла?

– Дядя никогда бы не пожелал ни одному человеку того, что сказал ты. Мучиться всю жизнь за решеткой.

– Значит, я выдал себя в первый же день, – горько заметил он и усмехнулся. Но горечь эта была притворная, и Рози заметила это.

– Тебя выдало много вещей. Хочешь узнать о них? Я не скажу. Мы не в романе Агаты Кристи.

– Ножницы, – сказал Роберт, склонив голову. – Я стриг ими ногти в последний раз в ту ночь. На них остались румяна. Но сообрази я раньше, это меня не спасло бы, верно? Потому что та сумасшедшая старуха, окна которой выходят прямо на эту церковь, и которая наблюдала за Саймоном при каждом удобном случае, увидела, как я брею голову. И потому что к выжившей девчонке, вероятно, вернулась память, и она смогла меня распознать.

Память к Лили вернулась днем ранее, вечером. Грейс сидела с ней рядом, по телевизору крутили какой-то криминальный фильм. Лили вскрикнула, когда показали сцену с убийством человека, и стала сперва бредить, но позже начала говорить сестре, что все вспомнила. Она перечисляла ей все предшествующие потере памяти события: та ответила сестре, что сейчас позвонит Рози и Лили все расскажет ей.

Розетта примчалась в ту же минуту. Майкл повез инвалидную коляску Лили в угол гостиной, где дочь и следовательница остались наедине. И Лилиан начала говорить.

Она с пылом убеждала Рози в том, что на нее покушался Саймон. Рози вспомнила, как, якобы в бреду, девочка просила уйти пастора из палаты. На самом же деле она просто чувствовала опасность, из-за схожести со своим посягателем.

Разумеется, на нее покушался не Саймон. На нее покушался человек, похожий на Саймона, более того – притворившийся Саймоном.

– Я искренне не понимаю, для чего ты это сделал, – сказала Рози.

– Мне и самому не до конца ясны мои намерения. Может, я просто хотел поговорить с тобой, увидеть тебя. И это того стоило. – Он медленно и незаметно приблизился к дочери, чтобы та не заметила и не отпрянула. – А за всем не уследишь.

– Не лукавь! – В ее голосе начала нарастать злоба. – Ты не мог знать наверняка, что они пришлют меня. – Она слегка нахмурила брови, заметив, что он стал ближе, но не попятилась назад.

– Как видишь, удача мне улыбнулась.

С вдовой миссис Конноли Рози пообщалась в тот же день, когда заметила пену для бритья на лице “Саймона”. Теперь она понимала, почему та так яростно не могла терпеть дядю. Все дело в том, что дядя, каким бы добрейшей души он ни был человеком, каким бы праведным ни был, напоминал ей об убийце ее мужа. А может, она просто чувствовала, что их кровь едина.

– А что, если я скажу тебе, что я – Саймон?

– Я знаю, что ты – не он, – усмехнувшись, сказала она. В душе она поразилась тому, какой бред могут нести люди под страхом смертной казни.

– Сама подумай, – он стал медленно обходить молельню. – Бобби тот еще подонок. Он мог подставить меня, упечь в психушку и занять мое место. И ты, думая, что общаешься со мной все это время, на самом деле общалась со своим отцом-убийцей.

– Бред. Тебя это не спасет.

– А может, он упек меня и в тюрьму, еще когда убил тех несчастных отца и сына. Или держал меня в подвале с тех пор, как поджег родителей тех бедных двойняшек, которые сейчас мучаются, увязают в вопросах.

– Это звучит так же убедительно, как отговорки школьника, не сделавшего домашнее задание. Заканчивай свое шоу. – Она указала пальцем на запястье, будто там были часы.

Роберт развернулся, увидел, как в углу молельни, рядом с расписной вазой блеснуло лезвие. Это были садовые ножницы. Он медленно подошел к полке, на которой они лежали. Тень улыбки проскользнула по его лицу. Он, все еще повернутый спиной к собеседнику, осторожно взял садовые ножницы в руки, а когда развернулся, то увидел, что тот стоял к нему спиной, глядел в открытую дверь.

– Я все думаю, что бы сказала мать, увидь она, во что ты превратился, – спросил Саймон.

Бобби спрятал ножницы в рукав своей кофты и ответил:

– А вот мне было интересно, что подумал бы о тебе отец, – сказал он, склонив голову набок. – Он ведь терпеть не мог священников.

– Мне безразлично, что этот человек обо мне бы подумал. И я знаю, что тебе тоже.

– В этом ты прав, братец. И все же, меня терзает всего один вопрос: чего ты живешь как отшельник?

– Уж лучше я буду жить как отшельник, чем как убийца, – он развернулся к брату лицом. – Бросает же нас из крайности в крайность.

– Мы как две точки на разных концах одного отрезка. Как огонь и лед. Как чистейшая родниковая вода и дешевое пиво.

– Осталось только понять, кто есть кто, – несвойственно себе, сурово произнес Саймон.

– Это точно, – усмехнулся Роберт. – А помнишь тот случай, когда меня укусила собака и я чуть не истек кровью? Ты тогда и глазом не моргнул.

Ноздри священника всколыхнулись.

– Или случаи, – он сощурил глаза, пытаясь вспомнить как можно ярче, – когда вы со своими дружками пинали меня до гематом почти каждую неделю? А тот день, когда ты толкнул меня в болотную трясину во время школьного похода? Меня тогда чуть не затянуло. А тебе ведь было всего восемь лет, Саймон. В тот день, когда ты чуть меня не убил.

Саймон испустил виноватый вздох, и его брат продолжил:

– Но к чему вспоминать прошлое, а? – Он осклабился, подошел ближе. – Уж не знаю, кто из нас дешевое пиво, братец, но чистейшей родниковой водой ни меня, ни тебя назвать нельзя.

– Это не оправдывает всех твоих дальнейших поступков, –с напором произнес Саймон. – Все эти невинные люди не должны были погибать из-за твоих детских обид. Отомстить мне можно было и другим способом.

– Где же была твоя праведность, – процедил он сквозь зубы, – и благоразумность, когда в ты перед всем колледжем спустил с моей девушки, моей будущей жены, юбку со своими приятелями-амбалами, а затем начал ее облапывать, как никто не облапывает даже портовую шлюху? – Он подкрался к нему еще ближе, прошипел это прям на ухо. – Где была твоя духовность, когда ты пырнул ножом моего несчастного однокурсника, который не дал тебе списать тест, а потом свалил все это на другого человека? Когда меня каждый, кому не лень, считал козлом отпущения? И на учебе, и на работе, и даже в собственной семье! Мать, моя родная мать всю жизнь считала меня хлюпиком, который ничего в своей жизни не добьется. А тебя она чуть-ли не боготворила. Ну что, пообщался с ней перед тем, как она сдохла? А отец, он никогда меня не любил. Бил плетью, как только я где-нибудь оплошаю. А тебя любил, ведь ты умен, силен, не нытик, ведь ты у нас главный подлиза на всем белом свете!

Он перевел дух, отдышался и спокойно продолжил:

– Ты можешь проповедовать свою лицемерную веру сколько угодно, но один человек всегда будет знать, какой ты на самом деле.

– Это все еще не оправдание твоим поступкам, – холодно произнес Саймон. – Я делал это по глупости, по молодости.

– Ты был достаточно молодым, когда пьяным избил хрупкую официантку за то, что он перепутал напитки. В двадцать семь-то лет.

– А ты был достаточно молодым для того, чтобы избивать своих жену и дочь?

– Я никогда в жизни не трогал Рози! Эта гадкая скотина постоянно отыгрывалась на ней, била за все подряд. – Ему снова потребовалось перевести дух. Он продолжил тише: – Она постоянно пропивала все деньги. Она пропила деньги, которые я откладывал Розетте на колледж! Сейчас мы говорим не обо мне. Мы говорим о тебе. Я не пришел сюда для того, чтобы оправдываться за свои деяния, я здесь, чтобы напомнить тебе о твоих.

– С какой целью, Бобби? – Он снова развернулся, вгляделся вдаль. – Я не Бог, я не в силах изменить прошлое. Но ты в силах изменить настоящее. Прошу тебя, прекрати это безумие.

– Я прекращу, братец. – Он вытащил ножницы из рукава. – Мне лишь осталось уладить одно, последнее дельце.

Еще до того, как Саймон смог спросить, что именно ему осталось уладить, лезвие вонзилось в его горло, и священник упал наземь. Видно, это и был ответ на его вопрос.

Есть какое-то удивительное свойство у человеческого мозга – искажать события в памяти так, чтобы они становились удобными. Живется куда легче, когда ты думаешь, что плохим парнем всю жизнь был не ты, а твой ближайший. Однако, разговор с братом освежил память Саймону. Хотя, это уже не имело смысла.

– Он не тот, за кого себя выдавал.

– Уж кто бы говорил, – фыркнула Рози.

– Он далеко не ангел, и я не хочу, чтобы ты так считала. – Он говорил вполне серьезно.