Небо – моя обитель

– Еще одно мороженое с содовой, и я его навеки, – сказала Лотти.

– Но, Лотти, это ужасно!

– Знаю. Но он мне такой и нравится. Сравни его, скажем, с нашими парнями – Гасом Брубэкером или Оси Десхауэром. Кроме того, он просил передать тебе, что у него прекрасный тенор.

– О чем с ним говорить?

– Не понимаю.

– О чем с ним говорить, когда мы поженимся?

– О, он набит разными историями. Ты не слышала, как он рассказывал мне о ледяном панцире над Канзас-Сити? Кроме того, он так богат, что сможет купить тебе радиоприемник.

– Он действительно богат?

– Так можно понять по его разговорам. Быстрее, Берта, решай. Он ждет, а то еще подумает, что мы смеемся над ним.

– Помоги мне, Лотти. Ну что, соглашаться?

– Чего меня-то спрашивать?! Он тебе нравится?

– Ты знаешь, почему мне никогда не полюбить его.

– Слушай, Берта, он никогда это не вспомнит. Я уверена. Он же неплохой. Немного ненормальный, но в остальном все в порядке. Если хочешь мое мнение, то выходи за него. А потом тащи его к отцу.

– Хорошо, я так и сделаю, – сказала Роберта, вставая.

– Обожди, я высморкаюсь, – сказала Лотти.

Браш тем временем сидел на скамейке в глубоком раздумье. Острием зонта Лотти он рассеянно вычерчивал инициалы на песке: «Р» заглавное означало Роберту; «А» – Адель, вдову, которой он предложил руку и сердце в день, когда ему исполнился двадцать один год; «Ф» – Френсис, мисс Смит, его учительницу химии в старших классах Ладингтонской школы; в некотором отдалении было нарисовано «М. А.» – Марион Атли; потом, захлестнутый потоком воспоминаний, он написал «Дж» (Джесси Мейхью), «В» и «С»; затем стер все, оставил одну большую букву «Р» и сидел, любуясь ею. Роберта и Лотти смеялись – а может, плакали?

Наконец они подошли к нему, держась за руки. Он поднялся на ноги и начал так:

– Прежде чем я еще раз попрошу вас выйти за меня замуж, я должен сказать вам кое-что еще. Я забыл сказать вам раньше, что у меня есть... маленькая девочка. Недавно умер мой друг и оставил мне свою дочку. Она самый смышленый ребенок на свете, я уверен, она вам понравится.

Это сообщение ничего не изменило в общей диспозиции, и Роберта приняла его предложение.

Взяв ее за руку, он сказал:

– Все будет хорошо, Роберта. Вот увидишь. Твои желания будут у меня всегда на первом месте. Сначала, конечно, я много времени буду проводить в поездках, но каждый день буду писать тебе по письму. Позднее, я надеюсь, фирма даст мне регион Иллинойса и Огайо. Мы прекрасно заживем вместе... вот увидишь. Мы будем часто веселиться... будем вместе мыть посуду и прочее... а потом и свой домик приобретем. Я умею чинить электричество и печки. Кстати, и плотник из меня неплохой. Я построю тебе во дворе беседку, где ты сможешь сидеть и шить. И Лотти сможет приезжать к нам и оставаться в нашем доме, сколько ей захочется. Лучшего друга, чем Лотти, нам не найти... Как ты на все это смотришь? Правда, здорово?

Роберта, не поднимая глаз, ответила:

– Да.

– Я знаю, что я человек со странностями, – добавил он с улыбкой, – но ведь это только на ближайшие несколько лет, пока я обдумываю проблемы. К тридцати годам для меня многое прояснится... и все образуется.

* * *

Они поженились в среду и, конечно, сфотографировались: Квини, Элизабет, Лотти, Роберта и Браш. Браш получил от фирмы трехнедельный отпуск, молодожены поселились в четырехкомнатной квартире над аптекой. Перво-наперво Браш купил в рассрочку подержанный комплект «Британской энциклопедии». В первое же воскресенье после свадьбы семья Вейерхаузеров приехала с фермы в город сходить вместе с молодоженами в церковь и побывать у них на воскресном обеде. Браш сидел на краю скамьи, гордо, но не вызывающе положив руку на ее спинку. Во время службы Элизабет положила головку ему на колени и уснула, а он исподтишка поглядывал, как остальные отцы ведут себя в таких обстоятельствах. После церковной службы три молодые женщины нашли себе занятия на кухне. Миссис Вейерхаузер пережила настоящее потрясение, услышав, что ее зовут бабушкой – ведь раз Херб умер, Браш и Роберта стали папой и мамой. Отношения хозяина дома и тестя оставались несколько натянутыми, но со временем обещали выправиться.

С первого взгляда в новом доме все складывалось неплохо, но это только с первого взгляда, поскольку кое-какие проблемы обнаружились достаточно быстро. Роберту не обмануло дурное предчувствие, когда она спрашивала, о чем они станут говорить после свадьбы. По какой-то причине Браш, у которого никогда в жизни не возникало трудностей с предметом разговора, теперь терялся, лихорадочно соображая в долгие вечера, о чем бы еще поговорить. В течение дня он начал делать заметки об интересных темах, и, когда Роберта приглашала его к ужину, он вынимал свою книжечку и просматривал собранный за день урожай. Он попытался развивать вслух некоторые из своих теорий, которые постоянно роились в его голове, и, хотя Роберта слушала его потупившись (их взгляды никогда не встречались), он быстро понял, что она не разделяет его энтузиазма. Ее интерес неизменно вызывали только истории о киноактерах, и он принялся делать вырезки из газет на эту тему, заботясь только, чтобы они были достаточно пристойны для христианского дома.

Еще одна проблема в их отношениях была связана с нескончаемой тайной стратегической битвой, которую они вели за любовь и внимание Элизабет. Хуже всего было то, что Элизабет чаще отдавала предпочтение ему. Это наполняло его радостью и стыдом. Время от времени он пытался отдать пальму первенства Роберте и с нехорошим удовлетворением отмечал, что попытки его ни к чему не приводят.

В последний вечер перед трехмесячной поездкой (фирма Колкинса, считая, что его профессиональные навыки более пригодны для Юга, чем для Севера, отказала ему в переводе) Лотти приехала в Канзас-Сити на прощальный ужин. Днем сестры долго беседовали, и за ужином Браш заметил, что у обеих заплаканные лица. Он удивился, но от комментариев воздержался. Чего нельзя было сказать об Элизабет.

– Мама плакала, – сказала Элизабет.

– Ешь хорошо! – прикрикнула на нее Роберта.

Браш уже хотел пуститься в расспросы, но заметил, что Лотти испуганно подняла брови.

Согласно одной из теорий Браша, детям следовало разрешать смотреть на звезды. Привычка укладывать их спать до наступления темноты казалась ему ошибочной, поскольку не учитывала того, что созерцание звезд было важным элементом в духовном развитии человечества. На тот вечер он получил разрешение уложить Элизабет в постель после наступления темноты. Роберта одела девочку как на прогулку, и Браш отнес ее по лестнице к окну, выходившему на крышу. Он поставил коробку из-под мыла к трубе, сел на нее и держал Элизабет на руках в ожидании положительных воздействий на ее духовное развитие. Ребенок лежал, что-то довольно напевая себе под нос. Взглянув на нее, Браш обнаружил, что небо ребенка не интересует. Она улыбнулась ему, улыбка, как ему показалось, относилась к тому, что они оба нарушили материнское правило ложиться спать рано.

Они помолчали. Потом Браш устроил ей проверку:

– Как тебя зовут?

– Элизабет Марвин Браш.

– Что ты сделаешь, если потеряешься?

– Полицейский.

– Где ты живешь?

– Двенадцать-двенадцать, Бринкли-стрит.

– Что ты любишь?

– Говорить правду...

– Так.

– ...Бога...

– Так.

– ...и чистить зубы.

– Хорошо.

Она знала, в какой стране живет, знала часть алфавита, умела считать до двадцати. После этого он дал ей отдохнуть. Через какое-то время он снова взглянул на нее и увидел, что она с широко открытыми глазами любуется звездами.

Чердачное окно открылось.

– Ей уже пора ложиться спать, дорогой, – сказала Роберта.