Небо – моя обитель

– Черт с тобой! Выметайся и делай что хочешь, – свирепо кричал Бёркин. – Я не собираюсь болтать языком ради черт знает кого. Вылезай, пока я тебя сам не вышвырнул. Такого отвратительного зануду я еще ни разу в жизни не встречал. Идиот безмозглый. Убирайся вон.

Браш, перегнувшись через сиденье, выуживал свой портфель из завала вещей Бёркина. А тут ему еще и носовой платок срочно потребовался.

Бёркин испытующе взглянул на него и воскликнул:

– Ба! Да ты плачешь! – Он неожиданно рассмеялся. – Значит, ты и плакать умеешь, и краснеть, и все такое прочее. Ты чудо, Браш. Слушай, а ну клади свой чемодан на место, кому говорю – клади на место, я прошу у тебя прощения. Я больше не буду. Я за все у тебя прошу прощения. – И он снова затрясся от неудержимого смеха.

Браш застыл в нерешительности.

– Я не могу остаться с вами... раз вы меня не воспринимаете всерьез, – сказал он.

– Что ты! Всерьез! Оставайся. Я тебя ни за что не брошу в этой забытой Богом дыре. Я прошу прощения и, разумеется, воспринимаю тебя всерьез. Я не всегда с тобой соглашаюсь... Но отношусь к тебе вполне серьезно.

– Ладно, – сказал Браш, смягчившись, – мне самому не хотелось покидать вас в разгар ссоры. Последнее время у меня так часто происходит, и обычно сразу после того, как я подружусь с человеком. Вот почему я, как вы выразились, «заплакал».

Браш осушил слезы, и путешествие возобновилось. Время от времени к Бёркину возвращались слабеющие волны пережитого приступа смеха. От этого Брашу становилось не по себе, но в конце концов и он начал застенчиво улыбаться. Потом сказал тихим голосом:

– Мне кажется, я знаю, что вы имели в виду, когда назвали меня занудой, – вы не первый называете меня так, но на самом деле я не такой. Просто это единственный для меня способ остаться самим собой и не предать моих основных идей о жизни. Вы меня понимаете?

– Ладно. Давай не будем говорить об этом, – сказал Бёркин.

Стояла холодная звездная ночь. Дорога ровно бежала по прерии. Чтобы водитель не заснул за рулем, Брашу было велено рассказывать что-нибудь вслух, и он объяснил, в чем состоят сложности торговли учебниками. Потом стал пересказывать свои дорожные приключения – как он однажды на музыкальном фестивале в Айове зашел к великой певице мадам де Конти и как он ей понравился, она даже подарила ему свою фотографию с надписью: «Моему доброму американскому другу Джорджу Брашу, сыну надежд Уолта Уитмена»; как ему предложили тридцать пять тысяч долларов за женитьбу на Миссисипи Кори, как он не ел четверо суток, чтобы самому пережить мучения русских студентов и повторить некоторые из обетов Махатмы Ганди; как он ездил на автобусе из Эбайлина в штате Техас до Лос-Анджелеса, только чтобы посмотреть на океан.

Бёркин все слушал с одинаковым вниманием – в этом было что-то зловещее. После некоторого молчания он спросил:

– Как все это началось? Где тебя впервые укусила религиозная муха? Дома?

– О нет. Мои родители ни во что не верят. Живут как живется. И я тогда о таких вещах не задумывался. На первом курсе колледжа я тоже жил как все. Интересовался только счетами спортивных матчей и собиранием почтовых марок. И вдруг в середине второго курса меня обратили в христианскую веру.

– Что за колледж?

– Силоамский баптистский колледж в Уанаки, штат Южная Дакота, очень хороший колледж. Я был старостой класса и очень интересовался политикой – я имею в виду школьные дела. Однажды я увидел афишу, в которой говорилось, что в город приехала молодая евангелистка. Она поставила палатку у железнодорожных путей и дважды в день устраивала собрания. Звали ее Мэрион Труби. На афише была ее фотография, и, видимо, ее лицо показалось мне симпатичным, потому что в первый же вечер я пошел посмотреть на нее. И выяснилось, что она не только красивая девушка, но и прекрасный оратор. Я проникся верой на первом же собрании и тут же признался в этом, с тех пор моя жизнь совершенно изменилась. Я начал посещать все ее собрания и записался в колледже на все религиозные курсы. Следующее важное событие в моей жизни – это когда я начал читать о Ганди. Я стал жить по его заветам, и это дало мне много новых идей...

– Подожди! Тебе удалось поговорить с девушкой-евангелисткой?

– Только пару минут, – ответил Браш неохотно.

– И что произошло?

– Я не хотел вам говорить об этом... но раз уж вы спрашиваете... В последний день я подошел к ее палатке в надежде рассказать ей, что она для меня сделала. Она, должно быть, очень устала после двух ежедневных проповедей в течение недели и пения гимнов... а кроме того, она всегда ходила среди молящихся и говорила с сомневающимися. Мне не хочется говорить вам это, вы можете все неправильно понять... Я подождал, пока остальные разойдутся, чтобы поговорить с ней наедине. Двери не было, стучать было некуда, и я просто вошел в палатку. Она сидела перед туалетным столиком и стонала...

– Стонала?

– Да, жалобно стонала. А над ней стояла женщина постарше и делала ей шприцем укол в руку.

– Ну да?!

– Теперь, когда я знаю больше о жизни, я понимаю, что там происходило. Но даже это нисколько не меняет моего отношения к ней, творившей добро для меня и сотен других людей.

– Ты с ней говорил?

– Да, но она даже головы не подняла. Женщина постарше раскричалась и выгнала меня.

– А с тех пор ты видел ее?

– Нет. Я написал ей письмо, но она не ответила. Если у вас есть фонарик, я покажу вам ее фотографию. – Браш вынул из кошелька выцветшую газетную вырезку с фотографией Мэрион Труби. – Я спрашивал о ней везде, – продолжал он, – но она, видимо, оставила свою работу. Может, где болеет. Если бы я узнал, что это так, всю жизнь помогал бы ей. Вы видите, тут написано, что она родилась в 1911 году в Уако, в штате Техас. Я послал туда письмо почтмейстеру, но он мне ответил, что Труби в городе больше не живут.

– Значит, свои великие идеи о жизни ты получил от шестнадцатилетней девицы, которая накачалась наркотиками?

Браш не ответил.

Бёркин продолжал тихим голосом, в котором проскальзывали презрительные нотки:

– Ты сам-то подумай. Одно с другим связано – добровольная бедность и рождественские подарки взломщикам. Все связано. У тебя бредовые идеи больной девчонки. Которые никак не связаны с жизнью. Ты живешь в туманном наркотическом сне. Ты сам подумай. Слушай, дурья башка, неужели ты не видишь, что вся твоя религия есть только трусливая дрожь? Люди выдумали ее для себя, потому что боятся смотреть в лицо фактам жизни и смерти. Попади ты в приличный колледж, и у тебя был бы шанс познакомиться с такими вещами. Но ты всю жизнь прожил среди полоумных. И видимо, ни разу не встречался с человеком, умеющим думать.

– Вы лучше остановите машину, – сказал Браш. – Я хочу выйти. – Затем добавил, сорвавшись в крик: – Значит, по-вашему, ни один умный человек не верит в Бога?

– Я бы мог поговорить с тобой. Объяснить тебе кое-что. Но через пару минут ты начнешь орать как резаный и выпрыгивать из машины. Ты не хочешь становиться взрослым – вот в чем все дело. Ты ничего не читал. Ты почти ничего не видел – а все, что видел, видел глазами истеричной девчонки или какого-нибудь замшелого идиота из Силоамского баптистского колледжа... Ладно, давай поговорим о чем-нибудь другом.

Браш молчал. Наконец тихо сказал:

– Никакие ваши слова не изменят моих взглядов.

– Сейчас половина двенадцатого, – решительно сказал Бёркин. – Ты можешь меня послушать полчаса, не перебивая?

Браш мрачно смотрел перед собой.

– В каком колледже вы учились? – спросил он.

Бёркин назвал какой-то университет на восточном побережье и добавил:

– Но это ни о чем не говорит, я потом много еще чего изучал. Я сам размышлял о таких вещах. Год я проболтался в Берлинском университете. Полгода – в Париже. Ты не подумай, что я только и делал, что путешествовал в грязных техасских вагонах и читал дешевые брошюры, которые рассылаются по почте. Дай мне полчаса.

– Мне и со своими сомнениями трудно справиться, так что чужие добавлять ни к чему, – тихо сказал Браш.

– Чего ты так боишься сомнений? Твои увертки гораздо хуже сомнений. Ты только и делаешь, что уворачиваешься. Ты не хочешь посмотреть вокруг себя. Тебе плевать на истину.

– Я знаю истину.

– Хорошо, если ты владеешь истиной, почему не послушать полчаса мою ложь?

У Браша было скверно на душе. Он искоса взглянул на Бёркина и поднес часы к огонькам приборного щитка.

– Давайте, – сказал он.

Бёркин начал издалека: с древнего человека и джунглей; потом прошелся по космогоническим мифам; описал астрономическое положение Земли. Затем разоблачил субъективный религиозный опыт; абсурдность противоречивых молитв; эгоистичный ужас человека перед лицом смерти. Наконец, он сказал:

– Если бы ты больше читал, я мог бы показать тебе абсурдность ученых доказательств существования Бога, а также продемонстрировать, откуда берет начало комплекс зависимости. Ну что, полчаса кончились?