Русская сага. Выбор. Книга первая

Капитализм в России. Снова! И это тогда, когда цивилизованное западное общество уже заклеймило этого монстра и искало выходы к социальной справедливости. Пример: Швеция, Финляндия. А в России – дикий капитализм! Ура!? Хозяев появилось много, а кто на них будет работать? Одни на кладбищах, другие больны… с детства, третьи отказываются работать за копейки!

Приехали, господа. Ни Союза, ни мужика. Только одинокая мать с баулами заграничного барахла на горбу вытаскивает своих детей из голода. И правят ею теперь самые живучие и бесчестные люди, которые так много награбили и наворовали, что можно никого и ничего не бояться.

Смотрит на это безнаказанное безобразие народ и начинает пить… В вымирающей деревне снова вернулись к натуральному хозяйству и уже «квасят» так, что дрожжей не хватает. А работники нашлись: неграмотный Восток. Только рушатся вновь построенные дома, ракеты попадают в гражданские самолёты, в последние и попадать не надо, сами падают. Армагеддон для остатков нации. У образовавшейся элиты свои надёжные новенькие лайнеры и виллы из настоящего бетона.

А если заглянуть в историю, то становится очевидным, что любая власть выращивала для себя рабов, промывая мозги и зомбируя религией или идеологией, заточенных на это. Во все времена! Рабы иногда бунтуют, группками и порознь, иногда и очень редко всем кагалом, тогда уже случается не бунт, а революция. Главное, что заканчивается всё одинаково: знаменосцы свободы расстреляны, безнравственные грешники у власти. И не разорвать этот магический круг никогда.

Ина, попыталась разобраться в истории бунтов, начиная с допетровских времён. Сначала князья, а потом цари обкладывали кабальными поборами народ, поражая своей беспредельной жадностью. Дикость феодального строя была понятна. Но, почему при советской власти жизнь народа не стала легче? Почему правители при любом строе доводят свой народ до точки кипения, до беспощадного бунта, который ослабляет страну на благо врагам? По истории России юмористы уже сделали вывод, что главный русский инструмент – грабли, а из всех прав человека наибольшего успеха у нас достигло лишь крепостное, при котором легко управлять народом.

Сталин научил работать с энтузиазмом даже за копейки, но на этом страхе до коммунизма не дотянули. Для этого нужен технический прогресс, а откуда он появится при всех признаках феодальных отношений в стране, строящей коммунизм? Казалось бы, чем лучше ты образован, тем выше благосостояние, а в Советской стране никто не гордился званием инженера, настолько жалок был его доход. И никто не заикался о праве на достойную жизнь, смутно представляя её в обещанном светлом будущем. А как иначе? Мы единственные в мире строим справедливое общество в окружении врагов! Мощно! Красиво! Ядерная энергия и космос!

Потом случится перестройка, покончившая не только с техническим прогрессом, но и с самим производством. Народ онемеет, ничего толком в ней не понимая. Потребуется не менее четверти века, чтобы он, в основной своей массе, понял, как его подло обманули. Увы, чтобы сплотиться в силу, способную выступить в защиту своих поруганных прав, он ещё не созрел и неизвестно, когда созреет. «Никогда!» – ответили весёлые парни из «Квартета И» в одном из своих спектаклей, на которые народ валом валит и смеётся до слёз.

Куда это её занесло из пьющей деревни пятидесятых?! Прошло полсотни лет, и Ина с ужасом осознала, что за этот период тысячи деревень исчезли с лица российской земли. Неужели отправной точкой гибели глубинных корней российской державы стало самогоноварение?

Выгнать и выпить после каторжного труда самодельного антидепрессанта – невинный грех. А великий и непростительный грех – отбить этим труженикам всякое желание работать на родимой земле, строить дома для себя и детей, чтобы оставить их рядом с собой и гордиться этим.

Мир давно изменился, не оставив шансов деревне, а Ине хочется, чтобы она возродилась, вопреки всему. Она знает, что многие горожане готовы уехать в деревню, чтобы растить своё потомство на свежем воздухе и экологически здоровой пище.

В Москве в каждом округе до семисот семей уже десятки лет стоят в очереди на получение своего куска земли, готовых превратить его в сад. Пока готовых, потому что им приходится есть отравленный химией продукт с китайских плантаций, а потом умирать от рака после сорока лет… Из знакомых Ины уже пять человек так ушли из жизни.

И снова народ погубит не военная мощь противника, а тихий и безнаказанный террор производителей продуктов, наполненных химическим ядом, и отравленная вредными выбросами экология. Самогон по сравнению с ней – бальзам.

Братья

Нам песня строй пережить помогает…

    (Народный юмор)

Итак, вернёмся туда, в колхоз «Заветы Ильича», его вольным рабам, пока живым и, вопреки всему, сохранившим способность быть счастливыми. Родители Ины были ещё совсем молодыми и любили повеселиться. После приезда в деревню их часто приглашали в компании, состоящие из колхозной верхушки, кроме этого отец играл роль «свадебного генерала» почти на каждом деревенском торжестве, а праздничные дни отмечали с семьями братьев: Васи, Гриши и Миши.

Вася был ниже младших братьев, зато в плечах – косая сажень, кудри русые, глаза голубые. Очень добрый и совершенно бесхитростный, он обожал свою жену Женю. Было у них четверо детей, Иван, Валя, Витя и Миша.

Младший брат Михаил, высокий и красивый, знал много фокусов и пел песни на концертах. У него и жены Нины было два ребёнка, Зина и Коля. Семейная жизнь у них состояла из сплошных ссор и примирений. Характер у Нины был жёстким и требовательным, после ссор она могла молчать неделю, две. Ничего страшнее этого молчания для Михаила не было. Ни одна жена в деревне так строго не наказывала своего мужа, поэтому Нину осуждали, Мишу жалели.

Средний брат Григорий был высок, худощав. Одно лицо с актёром Александром Лазаревым старшим, которого Ина увидит на экране лет через десять. Она помнит дядю Гришу добрым и весёлым, но с годами характер его изменился, стал взрывным и непредсказуемым. У них было трое детей. Двое уедут в город, а тётя Таня с оставшейся дочкой Валей будут стоически переносить всплески его мрачного настроения.

Братьев на селе уважали. Только однажды найдёт коса на камень, и братья Макаренко поссорятся с братьями другого уважаемого рода. Случилось это во время одного из продолжительных праздников, когда пьяный мужик задирист и всемогущ.

Всю ночь шла суматошная погоня одних за другими. С топорами! С чего началось, никто толком не знал, но в кромешной тьме Григорий и Василий, будучи без опознавательных знаков, отдубасили друг друга и разругались на долгие годы. Григорий будет заходить к Ивану и Марии в гости, а Василий, по этой причине, перестанет это делать. Только дети и жёны будут общаться, как ни в чём не бывало, и Ина продолжала бегать к дочке дяди Гриши Вере в гости, и они вместе нянчились с её младшей сестричкой. Потом в их семье родится братик Толя.

Иван Ильич не уступал по красоте Мише: высокий стройный русоволосый с правильными чертами лица и голубыми, как небо, глазами. Отличался он от братьев очень ранимой душой, не способной на пустяшные для деревни зверства: отрубить петуху голову, убить колотушкой кролика. Натуральное хозяйство требовало этого, а у отца рука не поднималась. Просить о такой малости соседа было стыдно.

И вот отец берёт в одну руку топор, в другую руку мама даёт ему трепыхающуюся и орущую дурниной птицу, и папе ничего не остаётся делать, как взмахнуть орудием убийства! Обезглавленная тушка сначала падает на землю, потом вскакивает и бежит по двору. Ина с ужасом наблюдает за этой картиной из окна. Потрясение сознания до самых основ, увы, не первое…

Обычно до или после Нового года приходила пора резать свинку. На такое зверство не каждый деревенский мужик был способен, тем более отец, зато прекрасным специалистом этого дела оказался Григорий.

Первого поросёночка папа с мамой купили на рынке весной, когда Ине было лет восемь, и она его очень полюбила. Поросёночка часто выпускали из сарая во двор побегать. Он носился, как заведённый, восторженно хрюкая, а Ина бегала за ним и от счастья тоже повизгивала.

Прошло лето, осень, наступила зима. Скоро Новый год! В один из зимних дней уже большого поросёнка выпустили во двор, а ей запретили выходить из дома. Ина ничего не поняла, а потом услышала душераздирающий визг любимого друга, от которого у неё чуть не остановилось сердце.

Она выскочила во двор и увидела его мёртвого, лежащего на снегу, и кровь… Ей было трудно осознать произошедшее, и она впала в прострацию. Отец и мать тоже выглядели очень бледными, но маме хватило сил похвалить деверя за то, что у него сильный характер и твёрдая рука. Ина стояла над убитым другом без слёз, она словно умерла вместе с ним.

Второго выращенного поросёнка лишили жизни без неё, мама всё-таки заметила её психологический шок в первом случае. Но в деревне к таким вещам быстро привыкаешь. Ина уже спокойно наблюдала, как опаливали соломой тушу, как разделывали её, укладывая куски сала в ящик просаливаться, а куски мяса заливали в банки растопленным нутряным жиром и ставили в печь. Потом их, остывшие, хранили до праздников. И мама уже просила её помочь: принести – подать. Вот только к разделке потрохов она никак не могла привыкнуть, даже мама бледнела перед такой работой и сначала приглашала помощниц, чтобы вместе очистить кишки и начинить их мясом, салом, чесноком и сделать колбасу.

После разделки тушки убиенного поросёнка полагалось благодарить и провожать с почётом «киллера»: сажать за стол, угощать самогонкой и жареной «свежатинкой», дать с собой пару кусков. Так повелось.

Для деревенской семьи колоть поросёнка не только хлопотное и трудное дело, но и праздник. Запахом жареного свежего мяса их семья могла насладиться только раз в год. Итак, все садились за стол, начинался пир. Ина не могла есть только жареную кровь.

До ссоры все четыре брата собирались у них дома и, выпив по паре стопок самогона, начинали петь так, что содрогались стены. Песня «Ревела буря, гром гремел…» запомнилась лучше остальных, потому что это было великолепное исполнение на четыре голоса. Пели «Вечер на рейде», «Бродяга».

Малопьющего брата брали на «слабо», и он стал пить наравне со всеми, постепенно находя в этом всё, что просила его душа – свободы. Свободы от нищеты, обид, неисполненных желаний, непосильной и грязной работы, невыносимой тоски в этом богом забытом месте, где поначалу не было даже электричества. Остановил его первый инфаркт, случившийся после шестидесяти лет. А мог и умереть, подтверждая ужасную статистику: в России мужчины умирали, не доживая до пенсии.

Ина помнит братьев молодыми, красивыми и добрыми. Жизнь постепенно изменяла их, иногда до неузнаваемости. Так случится и с Михаилом, когда его дети вырастут и умрёт от рака жена. Он тосковал, но справлялся с хозяйством сам. Рядом с огородом родителей ему выделили дополнительный участок земли, на котором он выращивал картошку. Мама Ины, как ни билась, не могла достичь такого урожая, как у него. Михаил только посмеивался, но тайну хранил. Потом выяснилось, что он подкармливает картошку химическими удобрениями. В нем ещё жил фокусник, желающий удивить всех, а потом и он в нём умрёт.

В один из её приездов к родителям в гости Михаил зайдёт в дом, и она его едва узнает: лицо тёмное, заросшее щетиной, взгляд отрешённый. Он поздоровается и попросит позвать маму. Она выйдет к маме на огород, а когда вернётся, его уже не будет. На другой день они обнаружат, что с комода исчез одеколон. Потом участок земли Михаила начнёт зарастать травой, и мама попросит обменять его на свой дальний земельный надел: всё равно пропадает. Михаил откажет.

Чувство братства сыграет не последнюю роль в решении отца поселиться в родной деревне, но это чувство лет через десять куда-то исчезнет. Возраст ли, беды, подкосившие сначала семью Василия, потом Григория, потом Михаила, станут причиной отчуждения? Кто знает… Но перед глазами Ины так и стоят, обнявшись, четыре богатыря и поют так слаженно и красиво, что душа радуется.

Праздники и торжества

Праздник без выпивки —

что человек без праздника.

    (Минченков А.)

Праздники остались там, в голодной жизни. Они были настоящими, едва ли не единственным чудом нищей деревни. Гуляли по неделе, выпивая и поедая то, что собиралось на протяжении года и хранилось исключительно для них.

Только в конце 60-х годов праздничный стол стал богаче, потому что колхозникам разрешили, наконец, сдавать государству молоко и яйца на добровольных началах. К залитым жиром колбасам и мясу, добавились самодельная лапша и блинчики с творогом, политые сливочным маслом или сметаной, у некоторых – копчёные окорока, приготовленные в самодельных коптильнях. Это уже был деликатес.

В те далёкие времена Рождество официально игнорировалось, поэтому дети ходили колядовать на Новый год. Баба Ольга детей на порог не пускала, поэтому колядки Ина впервые увидит после переезда в свой дом. В Новогоднюю ночь раздался стук в дверь, мама её открыла, и в избу с мороза ввалилась кучка детей с песенкой: «Сею, сею, посеваю, с Новым годом поздравляю. В поле ведром, в доме добром». Дети пели и одновременно разбрасывали по полу зерно. Мама с улыбкой одарила их семечками из тыквы, печеньем и даже конфетами. В детстве отец Ину на «колядки» не пускал, а взрослыми они, было дело, дурачились.

Настоящая жизнь в деревне начиналась весной. Ждали Пасху и Троицу. Пасха в деревне была незабываема, и подготовка к ней начиналась загодя. Сначала снимались все занавески, рушники и стирались. Стены, потолок и печь, почерневшие и закоптившиеся за зиму, покрывались свежей побелкой.

В чистый четверг шли в баню. В их семье тоже появилось это страшилище. Таковым она осталась для Ины до самого конца пребывания в деревне. Вечером по тропинке, заросшей тыквами с огромными колючими листьями, надо было брести в конец огорода, где в бане мама с папой уже ждали её. Экзекуция начиналась. Ину заставляли залезать на полок, где совершенно нечем было дышать от жары, и начинали хлестать веником. Она задыхалась и орала, ор переходил в истерику. Оздоровительной процедуры, каковой папа считал баню, не получалось. Кое-как вымыв и обдав на прощание холодной водой, мама передавала её отцу, который уносил домой полумёртвую строптивую дочь. Чуть бы меньше фанатизма, меньше раскалённого пара и, может быть, дочке понравилась бы эта русская чёрная банька.

Ина долго просила родителей, чтобы ей разрешили просто мыться после всех в почти остывшей бане. И они ей позволили, скорее – смирились. «После всех» означало, что в истопленную баньку приглашались родственники или соседи, которые потом приглашали попариться в свою.

Итак, последний гость уходит домой и обязательно стучит в окно с криком: «Баня свободна!» На дворе совсем уже поздняя ночь, но она готова была перенести даже ужас самостоятельного похода в баню и возвращения из неё в абсолютной темноте, лишь бы не умереть от невыносимого пекла этой преисподней.

К этому времени в деревню провели электричество, но до бань его не дотягивали, поэтому её встречал мрак, освещённый керосинкой. Тусклый метущийся свет отбрасывал на стены причудливые тени, и воображение начинало нагнетать ужас появления привидений, ведьм и леших. В пятидесяти метрах за баней тревожно и устрашающе вздыхал лес, незаметно выросший из тщедушных саженцев, во тьме которого иногда блуждали пары светящихся точек – глаз лис ли, кошек ли, лешаков… До самой старости ей снилась эта первая банька, которую позже перенесли во двор. И в этих снах снова брал в плен мистический страх.

Итак, помывка перед пасхой заканчивалась. В пятницу вешали чистые занавески и рушники, святой угол с образами украшался накрахмаленным тюлем. Потом в обновлённой избе начинали печь куличи. Запах ванили просачивался через трубы и обволакивал предпраздничным счастьем всю деревню. Последними красились яйца. Некоторые ребята исхитрялись и делали «смолянки»: через маленькую дырочку высасывалось содержимое яйца, а потом внутрь заливалась смола.

Пасхальное утро начиналось разговением, вкушением всего, что было недоступно после последнего праздника. Со словами «Христос воскресе – Воистину воскресе» начинался первый день. Потом взрослые наряжались и чинно выходили из дома в гости или начинали накрывать стол для приёма гостей у себя.

Молодняк высыпал на улицу. Возле каждого двора сооружались маленькие горки, с которых катались яйца. Чьё яйцо разбивалось, то становилось добычей. Бились яйцами в ладошках попкой и носиком. Иногда секрет «смолянок» раскрывался, и тогда доходило до драки. Детворы было очень много, ведь в каждой семье рожали от трёх до шести деток. Иногда женщина рожала последнего ребёнка одновременно с первым ребёнком старшей дочери.