Буреполом

– Совсем наоборот. Мне очень интересно всё, что вы рассказываете, – ведь сколько бы я не читал про тюрьмы и зоны, опыт каждого человека уникален и, возможно ваш рассказ я использую в своих будущих повестях и рассказах. Так что с интересом слушаю.

– Как ни странно это будет звучать, всё, что происходило со мной, я наблюдал как бы со стороны. Мне было интересно, что будет со мной дальше. Не знаю, как объяснить, но на протяжении всего срока, часто встречал ментов (ведь они такие же люди), которые ко мне относились по-доброму, начиная с КПЗ (камеры предварительного заключения). К примеру, когда настал момент моей отправки на зону, надзиратель по прозвищу Горбач, которого все побаивались за его громогласный голос, почему-то на прощание крепко пожал мне руку, хотя я никогда не стучал и не сотрудничал с администрацией. Ещё один пример. Когда закончилось следствие и молодой помощник следователя отвёз меня обратно в КПЗ, тоже абсолютно искренне пожелал мне удачи и пожал мне руку.

Конечно все мы люди и, как водится, среди ментов попадались всякие. Ну и ладно! Оставим их Богу!

Когда меня из КПЗ ночью привезли в Матросскую тишину, где я пробыл четыре месяца, после «шмона» (на тюремном жаргоне это обыск) нас определили в какую-то пустую камеру с железными двухярусными шконками. Было уже светло на улице (это июнь месяц), и где-то около шести утра открыли кормушку и в железных мисках раздали какую-то вонючую массу, видимо, из какой-то тухлой рыбы. Тогда у меня мелькнула грустная мысль, что умру я здесь от голода, потому что такое съесть я никак не могу. Не то что эту баланду, я и высококачественную рыбу на дух не перевариваю.

– Как, вы не любите рыбу? – удивился я.

– Ничего, что связано с рыбой и водоплавающими. Рыбный запах для меня никак не приемлем. Видимо, в детстве насильно пичкали рыбьим жиром и это отвращение осталось на всю жизнь.

– Неужели не пытались вас угостить блюдом, приготовленным так искусно, что невозможно определить не только запах, но и вкус.

– Пытались, но я сразу чую подвох, но однажды со мной произошёл случай, о котором до сих пор вспоминаю с содроганием.

– Расскажите пожалуйста.

– Было это много позже в Чехословакии, городе Брно, куда я поехал по делу. Вечером, на банкете в узком кругу принесли какое-то блюдо в виде пирамиды, на вершине которого красовалось что-то круглое, проткнутое деревянной шпагой. Всё выглядело настолько аппетитно, что, не задумываясь, продолжая беседовать, я взял шпагу и отправил эту круглую штучку в рот. О ужас! Это оказался… глаз селёдки. Трудно передать моё состояние в тот момент. Ведь нельзя подать даже вид, измениться в лице. Пришлось проглотить этот глаз, не прожёвывая, и моментально чем-то запить. Это было ужасно!

Конечно, когда попал в четырёхместную камеру, там питание было получше, но в течение месяца всё равно тюремную пищу не ел, обходился теми продуктами, что присылали в посылках. Со мной сидел один «бывалый», который сказал, что это постепенно проходит и привыкаешь. На самом деле постепенно привык, но рыбу так и не ел. Иногда фантазирую. Если бы попал на необитаемый остров, где нет никакой пищи кроме рыбы, стал бы есть рыбу или нет? Не знаю.

Действительно, человек ко всему привыкает, и я тоже привык. Нашёл занятия, которые отвлекали от тягостных дум. В первую очередь это книги. Времени много, читать я всегда любил. Для думающего человека очень полезно иногда остановиться и осмыслить происходящее. Мы мчимся по жизни без оглядки и не успеваем анализировать и оценивать события, которые нас окружают. А ведь это очень важно!

Второе занятие – это шахматы. Играю я в шахматы не ахти как, но стал решать этюды и даже научился играть вслепую. Это достаточно утомительное занятие, сильное напряжение для мозга, но всё-таки интересный опыт. Не представляю, как можно играть вслепую на многих досках. Для меня это непостижимо.

– Насколько я знаю, в тюрьме преследуются азартные игры, – нельзя играть, скажем, в карты и т.д., но ведь на интерес можно играть хоть в шашки. Вы этим не увлекались?

– Что касается азартных игр, я умышленно обхожу их, зная себя. Я очень азартный человек и поэтому никогда не играю на деньги. В тюрьме я наблюдал, как ведёт себя игрок. Был у нас один старичок, который играл с молодыми на интерес, а интересом могут быть не только деньги, а, скажем, какая-то одежда. Пока удача была на его стороне, он играл, но как только удача отворачивалась, он предлагал перекурить, тем самым как бы обманывал судьбу. В конце концов он всегда выигрывал. На эту тему я вспомнил случай, который наглядно показывает, что значит быть игроком.

Один мой знакомый пианист, педагог консерватории, на отдыхе летом познакомился с одним азербайджанцем, сыграл с ним в нарды и проиграл. Хотел взять реванш и предложил партию в шахматы (он играл на приличном уровне) и опять проиграл. Потом играли в пинг-понг, бильярд, и наш пианист и здесь проиграл. Тогда азербайджанец спрашивает: «Ты кто по профессии?» «Пианист,» – отвечает тот. Азербайджанец предлагает: «Давай мы сыграем на рояле одно произведение, только исполнение-мисполнение не в счёт. Кто с начала до конца сыграет без ошибок, тот выиграл». У пианистов, если не играть каждый день, пальцы забывают, и он на каком-то пассаже споткнулся, а азербайджанец простенькую пьесу сыграл без ошибок и опять выиграл. Вот что значит быть игроком. Я был свидетелем, как двое играли в шахматы просто, без какого-либо интереса, но с большим азартом. Один из них, наголову выше по классу, давал фору – слона или коня – и постоянно выигрывал. Но когда на кону были поставлены вещи, то картина изменилась. Видимо, когда игра идёт на интерес, психологический настрой игрока выходит на другой уровень.

– Вахтанг Валерьянович, случались ли конфликты у вас в тюрьме и на зоне, и как вы выходили из ситуации?

– Конечно были, и не один раз. Приходилось драться – нельзя давать слабину. Уступишь – наступят – таков волчий закон. Я вырос без отца, меня воспитывали женщины и как по Мандельштаму: «Не волк я по крови своей». Но на зоне мне пришлось стать немного волком, по-другому нельзя.

Для них я был стариком, хотя мне тогда было меньше сорока. Но слабость на зоне показывать нельзя – затопчут. Когда с городской зоны меня вернули обратно в Буреполом (о причинах как-нибудь отдельно поговорим), в моём личном деле была запись: «использовать на самых тяжелых работах». Об этом по секрету мне сказал замполит, с которым у меня были хорошие отношения.

Работа заключалась в таскании тяжелых деревянных пачек, обвязанных проволокой и достигающих 120-130 килограммов. Двое пачку поднимают (это называется на местном жаргоне «наливают»), третий подставляет плечо и несёт – на десятки, а то и больше метров. Когда я первый день вышел на работу, как только мне на плечо положили эту тяжеленную пачку, у меня глаза вылезли из орбиты, и я понял, что работать здесь я не смогу. Система на зоне такая: не можешь работать, иди, договаривайся с администрацией или заваривай. Слово «заваривай» означает каждый день для бригады заваривать трёхлитровую банку чифира, что вообще-то практически нереально.

В жилзону в тот день я вернулся удручённый – не мог найти выход из создавшейся ситуации. В отряде у меня был приятель, весёлый парень, бывший директор магазина, который сидел за левый товар. Он был помоложе меня и помощнее, через все эти трудности уже прошёл. К нему я и обратился за советом. Он сразу мне сказал, не задумываясь, что единственный способ – это втянуться и работать. «Ты же грузин, – сказал он, – ты должен смочь». Буквально так и сказал. Как-будто от того, что я грузин, что-то меняется. Тем не менее, я ему очень благодарен, – он в меня как-то вдохнул дух уверенности, и я на следующий день вышел на работу как штангисты выходят на помост, с боевым настроем. И смог, втянулся, и даже стали приводить мой пример другим: «Смотри, как старый (это я в их понимании) таскает». А ведь были такие, которые что только не делали, лишь бы уйти от этой проклятой работы: ломали руки, отрезали пальцы, глотали всякие предметы. Их за это ещё и наказывали.

– А как они ломали руки?

– Это целое искусство, к тому же, не бесплатное. Есть специалисты, которые мокрым полотенцем обвязывают руку, кладут на рельсы и каким-то тяжелым железным предметом бьют со всей силы. Впоследствии кость руки срастается неправильно и либо остаётся проблема на всю жизнь, либо надо ломать руку и весь процесс пройти заново.

– Ваш рассказ настолько интересен, что мы забыли продолжить наше застолье.

– Абсолютно. И для продолжения у меня есть ещё один, для каждого человека важный, тост. Это тост за ушедших из этой жизни близких людей, которых, к сожалению, становится всё больше. Я бы сформулировал это так: «Давайте поднимем тост за тех близких людей, которых нам стало не хватать в этой жизни, то есть за тех, души которых были тесно связаны с нашими душами».

– Спасибо за этот тост. Я это запомню. Предлагаю сменить вектор нашей беседы и сменить тему.

– Тем у нас множество. Вы только выберите вектор нашего общения.

– А почему вы отсидели все десять лет от звонка до звонка? Почему вас не коснулось УДО (условно-досрочное освобождение)?

– Вы знаете, есть у японцев поговорка: если при сильном ветре дерево не гнётся, то оно ломается. Видимо своим внутренним сопротивлением, неспособностью прогибаться я их здорово раздражал. Расскажу случай, который прольёт свет и ответит на ваш вопрос. Представьте себе огромный зал, в котором умещается 2500 человек. Шесть часов утра, время завтрака, и в это время в столовую входит начальник режимной части, явно выпивши, в сопровождении свиты, состоящей из зэков.

За заслуги перед санчастью и благодаря врачу больницы Александру Сергеевичу, я получал улучшенное питание – 5Б, что предполагало белый хлеб с маслом и индивидуальный подход к раздаче. В нашем отряде ещё один, настоящий больной, получал такое же улучшенное питание. Мы с ним сидели за отдельным столом, но в одном ряду с отрядом.

Кто-то из доброхотов шепнул майору про меня, и он громко, на весь зал, заорал: «Вот Бетанели, опять сидит вне отряда». Тогда я себе позволил то, что ни один «жулик» (так называли на зоне мелких «авторитетов», ведь на нашей зоне не было ни одного «вора в законе») не позволил бы такое резкое выступление. Я тут же вскочил и в ответ заорал: «Что же нужно от меня, я ведь сижу в одном ряду с отрядом». После этого сразу сел и стал допивать свой чай. Не ожидая такой наглости со стороны осуждённого, майор ещё громче гаркнул: «Молчать!», хотя никто и не думал с ним спорить. Стояла мёртвая тишина. Все ожидали, что грянет гром, но продолжения не было. Мой окрик на всю столовую, фактически на глазах у всей зоны, можно было расценить как пощёчину, и после этого кто бы позволил мне уйти на УДО?

– Может вам стоило бы вести себя по-другому?

– Да, мой земляк, мой друг Гурам, всегда говорил мне: «Вахтанг, их надо обманывать, по-другому нельзя, всегда останешься в проигрыше». Он на самом деле своим поведением добился перевода в грузинскую зону, где условия содержания были несравнимы. После освобождения мне довелось побывать в грузинской колонии и был поражён обилием и качеством продуктов, которых не было тогда на свободе. Когда одному сидельцу предложил апельсин (который в Буреполоме можно было считать несбыточной мечтой), тот лениво отмахнулся и скорчил сытую рожу.

Если повернуть время вспять, возможно вёл бы селя поумнее, но полностью себя не смог бы переделать.

– Батоно Вахтанг, а как обстоят дела с национальным вопросом? Кучкуются ли осуждённые по национальному признаку?

– Нет, на зоне люди классифицируются по другому принципу. Ни в тюрьме, ни на зоне мускулы не играют решающую роль. Если человек проштрафился – будет наказан.

– Приведите пример.

– Например, крысятничество, то есть воровство. Не важно, чего – продуктов питания или одежды. Такое не прощается никому. Или стукачество, если будут неопровержимые доказательства.

– А те осуждённые, которые официально работают на администрацию, носят соответствующие повязки, с ними как поступают?

– Они считаются под охраной администрации и попытка давления на них чревата последствиями.

– Среди осуждённых, наверное, много бывших спортсменов, скажем, боксёров, борцов и т.д.?

– Да, есть немало и я видел, каким мастерством они обладают по сравнению с обычными, пусть даже физически очень сильными, ребятами. В зоне сидел молодой парень лет двадцати пяти – двадцати восьми. Высокий, здоровый, с очень мощным голосом. И фамилия была под стать ему – Катков. Сидел он за то, что кулаком убил двух человек. Это был очень весёлый, добродушный человек, и никакой негатив не исходил от него. Одним словом, колоритная личность.

Как-то он решил побоксировать с молодым парнем, который недавно пришёл к нам с малолетки, то есть ему только-только исполнилось восемнадцать лет. Парень был боксёром, кандидатом в мастера спорта, нормального телосложения, типичный легковес. Они боксировали в бесконтактном бою и этот щупленький боксёр буквально загнал в угол этого великана. Тогда я понял, какой силой обладают профессиональные боксёры по сравнению с обычными людьми.

– Вы так восторженно говорите о боксе, что создаётся впечатление, что увлекались этим видом спорта.

– Нет, сам этим никогда не занимался, но бокс, как вид спорта, очень мне нравится и нравился, пока не превратился в бизнес. Боксом я увлёкся уже в зрелом возрасте и в этом повинны три человека: Владимир Гендлин, Джордж Формен и Рой Джонс младший. О них я могу говорить часами.

– А какой вид спорта вам нравится смотреть кроме бокса?

– Конечно футбол, но когда я сравниваю, каким был футбол в бытность моей молодости, и каким он стал сейчас, мне становится грустно. Когда за деньги можно создать любую команду, когда чемпионаты стали не национальными, а интернациональными, когда сборная Франции на семьдесят процентов состоит из негров, которые никогда не станут французами, это грустно.

– Батоно Вахтанг, говорят, когда собираются мужчины, обязательно затрагивают три темы: политику, футбол и женщин.

– Виктор Николаевич, согласен с вами, но у нас давно стоят пустые бокалы, и пора продолжить наше замечательное застолье.

– Поддерживаю вашу инициативу и хотел бы услышать какой-нибудь традиционный или обязательный грузинский тост, без которого не обходится ни одно грузинское застолье.