Битва при Гастингсе

– Мистер Уотсон! Это тоже возможно! Зависит, конечно, от квалификации переводчика. Но смогли же перевести четверостишия Роберта Бернса. У нас он очень популярен. Хотите, я вам подарю сборник?

– Буду вам признателен.

– Вы прочитаете и сможете оценить качество перевода.

– Боюсь, что для этого придется сначала перевести Бернса на английский. (Два очень удивленных взгляда устремились на Уотсона) Шотландским я не владею.

Тут Слонов задал вопрос вроде бы по обсуждаемой теме, но как-то незаметно переводящий разговор в другую сторону: «А кроме русского знаете еще какие-то языки?»

– Я их столько знаю, что они у меня смешались в голове. – Уотсон протянул руку и вытащил у Слонова из пачки Беломора одну папиросу, понюхал, повертел в руках, попробовал прикурить и как ни странно не закашлялся. – А знаю много. Да. Видимо талант. Хотя, судите сами: некоторые я учил по необходимости. Французский – моя жена француженка. Русский, потому что шахматисту надо знать. Книги, журналы: все на русском. Немецкий во время войны. Были у нас курсы, а потом был длительный курс в лагере.

– В концентрационном?

– Да. В самом настоящем. Точнее даже в нескольких. Вот там языки постигал не хуже, чем в университете. Ну и русский, конечно, там подтянул, чтобы зря время не терять.

– Мистер Уотсон, вы так с улыбкой все это вспоминаете. И войну, и концлагерь.

– А почему я должен расстраиваться, Гриша? Плакать, вспоминая прошлое, это для вышедшей в тираж кинозвезды.

– Вам что страшно не было?

– Ну да, было страшно. Мог погибнуть. Много раз. Но ведь не погиб. Да и время было такое, что погибнуть можно было не только в лагере, а где угодно. И вот Гриша вас улыбка моя удивляет, а чего мне плакать? Люди обычно плачут от горя или от ненависти, которую нельзя утолить.

Слонов спросил: «А у вас не осталось ненависти к фашистам?»

Уотсон покачал головой: «Ненависть иссушает душу. Надо во всем видеть положительное. Ну, или стараться искать во всяком случае.»

– Вы способны найти что-то хорошее в Гитлере?

Уотсон сделал неопределенный жест головой и рукой. Мол, вроде и да, но не совсем. Пораженный Слонов снова спросил: «Странно для бывшего узника.»

– Да нет! Как бывший узник я к нему нежных чувств не испытываю.

– А как же вас понять мистер Уотсон?

– А понять вот как. Национализмом в том или ином виде люди болели всегда, во все эпохи. Читали Библию? Ну, так почитайте, хотя бы как исторический документ. Перечитайте после этого историю средних веков. Вы там найдете много гитлеров. Просто у них не было танков и самолетов и истребление и порабощение других народов не было столь массовым. Но оно было. Было. Было во все эпохи. Знаете, как сказал французский поэт Брассанс? «Люди, как правило, не любят тех, кто на них хоть чуть-чуть не похож» Красиво, правда?

– Красиво, но вы так и не объяснили, что хорошего в Гитлере.

– Хорошего – ничего. Ничего не было, и быть не могло. Но если отрешенно на произошедшее посмотреть, то благодаря Гитлеру… глупо звучит! Так вот благодаря этому негодяю человечество получило прививку от национализма.

– Десятки миллионов жизней, не слишком ли дорогая цена за прививку?

– Как посмотреть. Вот произойди это лет на десять позже, и жертв было бы больше. Намного. Атомная бомба появилась бы уже.

– Вы прямо философ.

– С возрастом любой человек начинает философствовать.

– Так что же фашистов поблагодарить надо за содеянное?

– Благодарить их не надо. Не за что. Но и искать их по всему миру, чтобы посадить, сейчас тридцать лет спустя я бы не стал. Нюрнбергский процесс выбил из под них стул. Навсегда! Фашизм осужден мировым сообществом. Заметьте: не Гитлер с Геббельсом, а их ученье. Это очень важно! Теперь никто и никогда не сможет проповедовать идеи нацизма.

– Это правильно. Но почему не преследовать бывших нацистов? А если они почувствуют свободу? Могут пустить корни.

– И что вырастет? – поинтересовался Уотсон.

– Что вырастет? – удивленно переспросил Владислав и тут же уверенно ответил – То же что и у Гитлера, только с другим названием.

– Вы что, же верите, что пустить могут корни так, что еще лет через тридцать у вас на Красной площади хайль Гитлер будут кричать и руку в фашистском приветствии выбрасывать?

– Упаси Боже! Такого я уверен никогда не будет, но ловить бывших нацистов все же надо, я уверен.

– А вы не боитесь, что после начнется охота на сочувствующих, а потом на подозрительных и так далее?

– Я считаю, что сочувствующих тоже надо наказывать. Пусть и не так строго, но наказывать. Кем бы они ни были.

– Пример можете привести?

– Сколько угодно. Вот у вас галерея чемпионов по шахматам висит. А ведь Макс Эйве играл при фашистах в турнирах, разъезжал по Рейху.

– Да играл. Но это было прикрытие. Как у вас говорят? Потолок?

– Крыша.

– Ах да, крыша! Знали бы немцы, что он за их спиной и на их же деньги… ха-ха-ха! А ведь если поймали бы, не посчитались бы ни с чем. Так что, дорогой Владислав, никогда не судите опрометчиво. Макс Эйве, сидя на вашем месте, рассказывал мне, как работал в тайной антигитлеровской организации в Голландии. Видите он в моей галерее чемпионов на фото как раз в этом кресле. – Уотсон протянул руку к галерее – Вот, прошу вас.

И только сейчас Гриша присмотрелся: фотогалерея чемпионов была не полной! Не хватало Вильгельма Стейница и Роберта Фишера. Весьма странно. Если уж вешали фото чемпионов, то всех. Это портрет короля или президента можно снять и повесить нового, а в шахматном королевстве свои законы: чемпион мира – звание вечное, это король, которого можно победить, но нельзя свергнуть.

Уотсон угадал мысль и предвосхитил вопрос.

– Я вижу, вы хотите знать, почему из двенадцати чемпионов здесь только десять. Так?

Оба кивнули, значит, Слонов тоже заметил.

– Все объясняется просто. Это фото только тех, с кем я знаком. Присмотритесь повнимательнее: здесь не просто автографы. Это пожелания на память. Мне.

После этой фразы на какое-то время установилась почти полная тишина, слегка прерываемая потрескиванием, доносившимся из камина. Больше никаких звуков не было. И не могло быть. Дыхание перехватило. Прямо с фотографии им улыбался САМ Хосе-Рауль Капабланка! А где-то от кармана его элегантного светлого пиджака и до правого угла снимка наискось четким ровным почерком было написано: «Можно добиться успеха в шахматах и, не становясь чемпионом. С наилучшими пожеланиями мистеру Уотсону. Х-Р Капабланка 1 января 1935 года»

Наверное, минут пятнадцать москвичи стояли и молча, смотрели на фотографии, читали подписи. После такого разговаривать уже было совершенно невозможно. Требовалось время, чтобы «переварить» увиденное. Друзья поблагодарили хозяина и откланялись, пообещав прийти завтра вечером и показать сыгранную партию.

Глава 5

В которой, наконец, начинается Битва при Гастингсе.

Утром легко нашли игровой зал. Точнее даже не искали. Просто увидели много людей идущих в одном направлении. Кое в ком узнали вчерашних попутчиков, но главное встретили двух Браунов, аптекаря и его внука Макса, с которым тут же познакомились.

Турнирный зал оказался довольно внушительных размеров. Городской шахматный клуб не мог вместить такого количества игроков, тренеров, зрителей, поэтому раз в год на время турнира арендовалось это просторное помещение. В 9—00 началась регистрация и жеребьевка, а в 10—00 после речи мэра города и президента фестиваля Гриша уже сидел за столиком номер девять.