Воспоминания из неволи

Воспоминания из неволи
Tem Noor

Жизнь главного героя, выходца из Казахстана, переворачивается, когда его арестовывают в Сан-Франциско по ордеру Интерпола за махинации, причинившие многомиллионный ущерб. Он оказывается в иммиграционной тюрьме США, а затем его отправляют на родину, где его ждёт жестокая реальность: изоляторы и исправительная колония. Герой сталкивается с криминальными группировками, унижениями и суровыми порядками, но сохраняет свои принципы и внутреннюю стойкость. Это история о человеке, который, несмотря на испытания, сумел сохранить своё достоинство и остаться верным себе в условиях, где каждый день – борьба за выживание.

Tem Noor

Воспоминания из неволи

Глава 1

Я открываю глаза и смотрю на окно в своей маленькой квартире. Из него виден один из главных проспектов города. Машины снуют туда и обратно, а вереницы пешеходов непрерывно движутся по тротуарам. Сквозь непрекращающийся транспортный шум доносятся звуки из детской музыкальной школы неподалёку: неуклюжее перебирание клавиш, юные голоса, наивные и трогательные. Эти звуки проникают в меня, заставляют почувствовать жизнь каждой клеткой. Иногда их заглушает громкая музыка из проезжающих автомобилей или рёв мотоциклов, и даже мой скромный домашний сервиз отзывается на это мелодичным звоном.

Я люблю эту городскую суету. Даже пасмурная погода, нависающая над улицами серым пологом, лишь подчёркивает особую магию города. Это именно то, о чём я мечтал, находясь в неволе. Иногда всё это кажется чем-то сказочным, почти нереальным.

С того дня, как я покинул лагерь на юге Казахстана, прошло несколько лет. Но стоит мне закрыть глаза, как я вновь оказываюсь в том осеннем дне 2019 года, когда впервые решил вести дневник.

____________________________________________________________________________________

Солнечный свет пробивался сквозь мутное окно барака, ослепляя даже сквозь закрытые веки. Я поморщился, повернулся на живот и попытался снова уснуть. Однако, несмотря на холод осени, свет был настолько ярким, что создавал иллюзию летнего дня. Но стоило оглядеться, как реальность возвращала меня в настоящее – ватные бушлаты, самодельные обогреватели, заклеенные окна. Всё вокруг говорило о приближающихся морозах.

Яркий свет действовал обнадёживающе. На несколько мгновений я позволил себе поверить, что мир за стенами барака всё ещё существует. Но это ощущение быстро угасало, когда мой взгляд снова падал на обшарпанные стены, торчащие провода и потрескавшиеся горшки с сухой землёй. Цветов в них я так и не увидел.

Часы показывали 10 утра. До обеда было ещё несколько часов. В нескольких метрах от меня сидели ребята из моей бригады. Громко смеясь, они снова и снова бросали игральные кости, а рядом с ними стояла пластиковая миска с горячим чифирём.

– Да брось ты, – крикнул один из них, ёжась от холода. – Срок не резиновый, когда-нибудь закончится. Зато по-мужски отсидишь – от звонка до звонка. Давай в нарды, чего лежишь?

– Выпей чифиря, легче станет, – поддержал другой с широкой ухмылкой. Я тяжело вздохнул и промолчал – мне было не до шуток.

Сегодня был редкий день – нас отпустили в барак из-за комиссии. На работе у нас не было ни выходных, ни отпусков, поэтому парни радовались неожиданному отдыху.

Перевернувшись на спину, я потянулся к тумбе и достал из неё тетрадь. В тетради лежали письма от дочери. Они спасали меня в самые тяжёлые моменты в американской тюрьме. Просматривая старые строки, я неожиданно вспомнил свои три месяца в иммиграционной тюрьме. Тот страх неизвестности, который преследовал меня тогда, казался мне таким отчётливым, будто это было вчера. Но уже прошло два года. Теперь хотя бы понятно, куда ведёт мой путь.

Я взял чистый лист и начал писать.

«Мои дорогие дети!

Я никогда не думал, что стану писать. Желание писать возникло, как способ общения с вами. Мне просто надо излить душу, поделиться с вами. Ведь лагерь обрекает на тотальное одиночество. Мне всегда хотелось, чтобы вы узнали о том, что со мной произошло и, возможно, объяснить, почему жизнь разделила нас.

Вероятно, когда-нибудь, всё написанное вызовет у вас улыбку или слёзы, не буду гадать и отложу мои домыслы в дальний ящик! Сейчас важно перенести на бумагу всё, что со мной произошло за последнее десятилетие.

Сегодня мне особенно тяжело. Суд отказал мне в условно-досрочном освобождении, и эти два года ожидания оказались напрасными. Сейчас сложно смириться с этим, но я должен продолжать. Ради вас, ради семьи, ради себя.

Самое сложное – не сам отказ, а осознание того, что моя надежда на свободу рухнула. Смириться с этим – самое тяжёлое испытание. Внутри меня всё кричит, ломит от бессилия. Как выдержать ещё три года? Где найти силы?

Я сильный, но жизнь в лагере – это бесконечная борьба. Каждый день здесь – это выживание. Скудное питание, беспричинная людская жестокость, насилие. Сегодня я устал как никогда, но буду бороться дальше. Я должен.

Когда вы прочтёте это, я хочу, чтобы вы знали: даже в самые тяжёлые моменты вы были моей опорой. Вы дарили мне силы и надежду. Вы помогли мне не сломаться».

Тогда дневник помог мне пережить изоляцию. Я снова посмотрел на окно – городская суета, тот же серый полог неба. Мир за окном живёт своей жизнью, не замечая ни моих переживаний, ни временной тюрьмы, в которой я оказался. Но если я всё ещё могу писать, значит, я всё-таки живу.

Глава 2

На самом деле радостные и разнообразные возможности по-настоящему открываются человеку как раз после жестокой катастрофы.

– Томас Манн, «Признания авантюриста Феликса Круля»

«Сэр, вы задержаны по обвинению в нарушении иммиграционных законов Соединенных Штатов Америки!” – скороговоркой выпалил рыжеволосый незнакомец в синих джинсах и чёрной кожаной куртке. Он ловко развернул меня к стене и застегнул стальные наручники на мои запястья. Агент продолжал что-то говорить, но я его уже не слышал.

Удар был сокрушительным. Сознание помутилось, перед глазами вс ё поплыло. «За что?» – мысленно вскрикнул я, пытаясь осознать происходящее. Арест, задержание, наручники. Это не должно было случиться. Я ощущал, будто через меня прошёл разряд тока или умер заживо. Как теперь жить? Как не свихнуться?

На том же этаже, в нескольких кабинетах от меня, сидели моя ничего не подозревающая жена и дочь, беспечно играющая в ожидании. "Как они доберутся домой? Ключи у меня, а бумажник… Надо было оставить его ей. Родители… как им сообщить?"

«Сэр, вы меня слышите? Я повторяю …» – металлический голос рыжеволосого агента вернул меня к реальности. – Сэр? Я повторяю, все ваши личные вещи мы передадим вашей супруге, окей? – чеканя каждое слово, он держал передо мной прозрачный пакет с ключами от машины, обручальным кольцом, бумажником, даже шнурками от кроссовок и кожаным ремнём. Зачем забрали ремень и шнурки, чтобы я не смог покончить с собой?

Агент продолжал свою речь: – Вы будете водворены под стражу …. пройдут слушания …. в здании иммиграционной службы …. у вас есть право на адвоката. Моё сознание ловило обрывки фраз, словно сквозь вату. Спецагент не унимался, настойчиво следуя своему профессиональному долгу, хоть и понимал, что я больше не воспринимаю его слов. Всё вокруг стало чужим и далеким.

Тот день, когда меня задержали федеральные агенты, навсегда запомнился мне. Даже сейчас, когда я вывожу эти строки на экране компьютера, перед глазами стоит всё та же сцена: пожилая сотрудница с добрым взглядом, молчаливый рыжеволосый агент, излишняя возня с ненавистными наручниками. Мне было достаточно слов, зачем так жестоко?

Я находился в международном розыске по линии Интерпола уже несколько месяцев, поэтому повиновение было неизбежным. Но задержание в здании, куда я пришёл добровольно? Это был удар ниже пояса. «Вы соблюдаете все законы, не представляете опасности, и ваше задержание маловероятно», – велеречиво уверяли меня адвокаты, нанятые в одной из самых престижных юридических фирм на западном побережье.

Чёрт бы их побрал! Ведь это было наивно полностью полагаться на их слова.… Если бы я только знал!

Мысли мелькали в моём обессилевшем размякшем сознании. Вдруг вспомнился наш семейный отдых: ленивое валяние на пляже недалеко от пирса, морские львы на доках, гамбургеры в “Betty’s Burgers”, радостные довольные лица людей, мороженое в “Marianne’s Ice Cream”. Эти моменты неожиданно стали настолько далёкими, будто они случились в другой жизни.

Всю ту встречу веснушчатый агент сидел молча и терпеливо наблюдал. Седовласая женщина-офицер в годах с типичной американской внешностью объясняла премудрости иммиграционного законодательства, послужившие предпосылками к отказу. Я, устроившись на стуле напротив, внимал ей хоть и наизусть знал всё, что она скажет.

Пустые белые стены, офисная мебель, груда папок с бумагами – всё это было привычно и никак не предвещало беды. Но вот резкий поворот судьбы – и меня уже ведут по бесконечным коридорам. Люди, проходящие мимо, отводили глаза, словно я был прокажённым.

Наконец, мы оказались в грузовом лифте, спустились на подземную парковку, где нас ждал чёрный фургон, резко выделяющийся среди остальных машин. Дверь открывается, а внутри деловито ожидают ещё двое агентов. Ещё несколько секунд – и на мне защёлкнулись дополнительные наручники на ногах. «Вы что, серьёзно? Я что, наркобарон?»

Спустя лишь несколько мгновений машина уже неслась по узким извилистым улицам Сан-Франциско. Этот город, примечательный своей кривизной и угловатостью, всегда казался мне живым существом. Через широкие панорамные окна фургона я вглядывался в завораживающий городской ландшафт – волнующий спектакль бурлящей человеческой жизни, в котором каждый был героем своей собственной истории. Однако город не замечал моей беды, его суета была полна равнодушия к моим страданиям.

И тут, словно пробудившись от долгого забвения, я почувствовал себя частью этого многоликого мира. Так захотелось жить! Пронзительное сожаление овладело мной от осознания красоты этого мегаполиса, которая пронизывала своим неповторимым очарованием.

Проносясь мимо музеев современного искусства и африканской диаспоры, величественных зданий являвшихся своеобразной данью этническому многообразию, мы, наконец, подъехали к Маркет-стрит и застыли на светофоре. Время замерло.

Я вдруг вспомнил, как недавно на этой улице пил кофе, погрузившись в свои мысли, словно эмоциональный инвалид, не замечая ничего вокруг. Жадно впитывая каждую деталь городского пейзажа, моё дыхание становилось всё прерывистее под напором наваждения грусти. Внезапно всплывшее шестое чувство предательски намекало, что следующая встреча с морским воздухом, пропитанным ароматами кофе и городской суеты, будет отложена на очень долгий срок.

Глава 3

Маленький городок, который мы облюбовали в Калифорнии, находился всего в получасе езды от Силиконовой долины и в нескольких километрах от побережья Тихого океана. Пляжи Санта-Круза с бархатистым песком, просторная бесплатная парковка, пешие тропы среди вековых секвой и многое другое делали это место идеальным для семей с детьми.

С момента нашего переезда из Казахстана прошло уже несколько лет. В последние дни перед задержанием меня снова одолела хроническая бессонница. Бесконечная судебная волокита, страх перед будущим, туманные перспективы и сложности в отношениях с родными не давали мне покоя. Мир вокруг становился всё более отдалённым. Еда потеряла вкус, будни сливались в серую бесконечность, а прожитая жизнь казалась пустой и напрасной. Я даже не пытался что-то изменить, погружаясь в ночные просмотры фильмов, нередко дожидаясь первых птичьих трелей за окном.

В тот роковой день будильник несколько раз раздражающе трезвонил с самого утра. В полусне я уловил, как шуршат перелистываемые страницы – это проснулась дочь. Устав от книжек, она быстро направилась к сладко спящему брату. Не прошло и секунды, как тот, распахнув глаза, начал капризно хныкать, чем разбудил жену. «Зачем ты его разбудила, хулиганка?» – ласково, но строго сказала она, улыбнувшись и нежно потрепав дочь по щеке. С появлением детей жене больше не нужен был будильник – теперь её сон был редким и беспокойным, но она не жаловалась.

Дочь вскоре добралась и до меня. Я почувствовал, как её тонкие, холодные пальчики пытаются раскрыть мои глаза. «Не трогай папу!» – донёсся голос жены из ванной, застигнув маленькую проказницу врасплох. Виновато, но решительно, дочь обняла меня за шею, как только могла, крепко для четырёхлетней девочки, и, морщась, оставила на моей щетинистой щеке что-то среднее между поцелуем и влажным прикосновением её детских губ.

Слышу шаги по лестнице – сначала торопливые, громкие, затем мягкие, почти неслышные. Следом доносятся радостные голоса родителей, которые уже ждут в столовой, где на столе заботливо накрыт завтрак. А я снова погружаюсь в полусон, убаюканный домашней суетой: включённый телевизор в гостиной, голос дочери, звон упавших ложек. Мне снится, как мы все сидим за семейным столом, но сон внезапно прерывает голос жены: «Просыпайся, пора! Опоздаем!»