Воспоминания из неволи

Эзотерики, возможно, сказали бы, что Вселенная услышала мои бессознательные желания и решила откликнуться. Однажды, завязав знакомство с сотрудником банка, я получил шанс примкнуть к его небольшому второстепенному бизнесу. Поработав с ним некоторое время, я предложил расширить его дело, открыв новые направления. Несмотря на отсутствие опыта и молодость, мне удалось привлечь первого клиента, заключить контракт и довести проект до конца, хотя и не без трудностей: бессонные ночи, задержки в сроках, внутренние сомнения и разногласия с партнёром, которые в итоге привели к нашему расставанию.

После этого напряжённого периода я решил взять небольшую передышку, однако вкус первого успеха и заработанные деньги лишь подогрели моё желание двигаться дальше. Судьба или случай, а может, просто роковая случайность, но вскоре я увидел новые возможности внутри той самой международной корпорации, где работал. Поддавшись соблазну, я рискнул воспользоваться этими лазейками, что в итоге обернулось для меня необратимой катастрофой.

Вскоре моя жизнь разделилась на две параллельные реальности. В одной я был обыкновенным клерком, просиживал рабочие часы с девяти до шести, с перерывом на обед, оплачиваемый компанией. Иногда меня отправляли в деловые поездки за границу, раз в квартал, и я присутствовал на роскошных корпоративных вечеринках, где за компанию пили дорогие напитки и обсуждали очередные успехи. В другой же жизни я был теневым владельцем нескольких подставных компаний, через которые постепенно выводил деньги из корпорации, в которой работал.

Помню, как ликовал, когда впервые заработал свои первые десятки тысяч долларов. Казалось, сбывается самая заветная, пусть и дурная, мечта! "Красивые женщины, спортивные машины, ночные клубы, шампанское и элитный алкоголь – жизнь заиграла яркими красками!" – возможно, вы ждёте таких слов, дорогие читатели, но, увы, это не так. Моя радость была тиха и сдержанна: лёгкая улыбка, едва заметная пружинистость в походке. И эта мимолётная радость быстро сошла на нет.

Прошёл всего год, и мои накопления уже выросли с десятков тысяч до сотен. Уверенность во мне крепла, и я начал вкладываться в недвижимость – квартиры, офисные помещения – всё шло как будто по плану. Но это не приносило мне удовлетворения. Деньги не опьяняли меня, я сохранял холодный рассудок, думая только о том, как не потерять и приумножить то, что уже имел.

С 2012 по 2015 год я провернул серию махинаций, которые нанесли корпорации ущерб в несколько миллионов долларов. Проверки следовали одна за другой, бесконечные комиссии и аудиты, десятки нанятых специалистов, элегантно одетых в дорогие костюмы. Сотни часов стандартных интервью, в которых принимали участие и топ-менеджеры, и простые стажёры. Но, несмотря на все усилия, моя схема оставалась нераскрытой. До поры до времени…

В мире естественных наук это явление называют "эффектом бабочки". Непредсказуемое падение цен на нефть, скачки валютного рынка – и вот уже грянула девальвация, ударившая по множеству компаний. Моё направление в корпорации сократили, и я остался без работы, получив трёхмесячную компенсацию в обмен на заявление об увольнении по собственному желанию.

На первый взгляд, казалось, что всё идет, так как надо. Миллионы долларов спокойно лежали на иностранных счетах, и я готовился к новому этапу жизни. Уже через несколько месяцев у меня был билет на западное побережье, где я собирался приобрести дом недалеко от океана.

Но судьба распорядилась иначе. Именно тогда начались мои настоящие приключения…

Глава 14

Но вернусь к американской тюрьме. Пожалуй, самым тяжёлым испытанием для меня там стали суды. Хотя заседания начинались в девять утра в Сакраменто, нас поднимали среди ночи. «Сэр, просыпайтесь! Сэр, вы едете на суд!» – тормошили ночью надзиратели, направляя в лицо луч фонарика.

По прибытии в Сакраменто нас помещали в маленькую, ярко освещённую комнату без окон, где приходилось проводить часы в ожидании суда. Мы сидели на холодном бетонном полу, прислонившись к стенам, вцепившись в себя, чтобы хоть как-то согреться. Усталость постепенно превращалась в мучительное чувство ломоты, начинался насморк. Суд же проходил в комнате, больше напоминавшей операционную: стул, стол, микрофон и камера, через которую я видел судью, государственного обвинителя и своего адвоката, находившихся в зале суда.

Многие иммигранты не выдерживали этих изматывающих судебных процессов. Они теряли самообладание: начинали кричать, ломать технику, биться о стены. Это только усугубляло их положение, но я не осуждал их. Психологическое напряжение, накопленное за долгие дни в тюрьме, когда твой мир сводится к пустым коридорам, редким прогулкам на крышу и бесконечному просмотру мексиканских сериалов, разрывалось на куски в один миг. По возвращении из суда мне самому требовалось несколько дней, чтобы прийти в себя – моральное и физическое истощение казалось непосильной ношей. Стальные жернова иммиграционной судебной системы буквально раздавливали нас, вытаскивая из привычной пустоты и вновь погружая в бесконечное ожидание.

Был только один день, когда я возвращался с суда в приподнятом настроении незадолго до депортации моего товарища Тави – день, когда судья одобрил моё ходатайство о добровольном возврате на родину. Изначально, оказавшись в окружной тюрьме, я был настроен бороться до конца – ходатайствовать об освобождении под залог, обжаловать все решения, вплоть до самого Верховного суда. Я не хотел возвращаться на родину и был готов пройти через любые испытания. Но Тави, узнав о моих намерениях, постарался убедить меня в обратном. Он предупреждал, что я только зря потрачу время и проведу долгие месяцы, если не годы, в различных иммиграционных тюрьмах по всему штату, как это случилось с нашим общим знакомым Антоном.

Тави знал, о чём говорил. У нас троих – у меня, Тави и Антона – был один и тот же судья и государственный обвинитель. Как предсказывал Тави, ходатайство о внесении залога я проиграл. Впереди стоял выбор: продолжать судебное разбирательство или отказаться от него. Отказ сулил возможность попросить судью о добровольном возврате на родину, что могло смягчить последствия и облегчить будущее возвращение в США. В противном случае, меня ждала депортация с запретом на въезд в страну на срок от десяти до двадцати лет.

Решение отказаться от дальнейшего рассмотрения далось нелегко, но оно стало неизбежным. Продолжение судебной борьбы означало бы возложение тяжкого финансового бремени на мою семью, а наши ресурсы и так уже были на исходе. Гражданский суд, предшествовавший моему аресту, и огромные затраты на адвокатов – около четверти миллиона долларов – исчерпали все наши сбережения. Поэтому, когда мне объявили дату слушания, я уже был готов к тому, что скажу и какое решение приму.

По счастливой случайности, дело передали другой судье – женщине, известной своими гуманистическими взглядами. В день слушания мои адвокаты пытались убедить меня не отказываться. Но я твёрдо решил следовать своему плану и на суде озвучил своё решение. Я отказался от дальнейшего разбирательства, но попросил судью удовлетворить моё ходатайство о добровольном возвращении на родину. К счастью, судья пошла мне навстречу и одобрила мою просьбу.

Это было непростое, но единственно верное решение, которое я мог принять в той ситуации.

Глава 15

Прошло более трёх месяцев в окружной тюрьме. Чтобы не дать себе утонуть в апатии и отчаянии, я придерживался строгого режима. Каждый день был наполнен физическими упражнениями, чтением, попытками изучения новых языков. Это была постоянная борьба за внутреннее равновесие, за сохранение хоть какой-то нормальности в условиях. Именно тогда я впервые глубоко осознал, насколько тесно связаны тело и душа, как они влияют друг на друга, подобно сообщающимся сосудам.

Но бывали и такие дни, когда вся моя решимость рушилась под тяжестью депрессии. Я чувствовал, как боль распространяется по всему телу, и не мог найти в себе сил подняться с койки. Эти дни превращались в бесконечный круговорот мыслей – я вновь и вновь прокручивал в голове всё, что произошло со мной за последние месяцы. «Думай о другом! Сфокусируйся на чем-то ином!» – мысленно приказывал я себе, но это было невероятно трудно, особенно находясь в изоляции.

Несмотря на физические нагрузки, я почти не мог спать. А когда удавалось на короткое время заснуть, мне снился один и тот же сон. Я видел себя на пляже, лежащим у самой кромки воды, и рядом беззаботно играли мои дети. Прохладные волны нежно касались моих ног, омывая их своей свежестью, пока я, ослабленный дремотой, засыпал под звуки детского смеха и плеск волн. Но каждый раз, когда большая волна неожиданно поднималась и захватывала нас, я слышал радостный визг сына и смех дочери. Именно в этот момент я всегда просыпался, наполненный горечью, потому что они были так близко, будто я мог дотянуться до них рукой, но наяву они были недостижимы.

Первой трещиной в моём хрупком тюремном мире стал день, когда нас покинул эстонец Тави. Незадолго до депортации он вернулся с очередного судебного заседания на редкость задумчивым и подавленным, что было для него нехарактерно. Ни я, ни Антон не решились расспрашивать его о причинах такого состояния, уважая его право на тишину. Однако после ужина он, наконец, открылся нам. Тави сообщил, что решил отозвать своё дело из апелляционного суда, понимая, что ему не избежать депортации. Он пытался добиться добровольного возврата, но ему отказали. В тот момент этот некогда несгибаемый человек казался сломленным.

Однако это состояние длилось недолго. Уже через несколько дней на его койке снова лежали учебники испанского языка, и вечерние разговоры вновь оживились его историями о безудержных годах, наполненных кутежом, кокаиновыми вечеринками и жизнью на широкую ногу. Его шутки снова возвращали смех в наши будни.

Ночь перед его депортацией была напряжённой. Даже после полуночи блок не спал – каждый хотел попрощаться с Тави, пожать ему руку и пожелать удачи. Его уважали за силу духа, щедрость и умение поддержать товарищей в самых трудных ситуациях. Перед отъездом он раздал свои личные вещи, оставил контакты и, несмотря на явную нервозность, пытался уверить нас, что всё будет хорошо. Через месяц я узнал от Антона, что Тави приговорили к полутора годам заключения в Эстонии, причём шесть месяцев, проведённых в окружной тюрьме, были зачтены в срок. В итоге ему оставалось провести ещё около года в тюрьме на родине.

Спустя несколько дней после его отправки, я тоже получил письменное уведомление. Вместе с этим возникло множество вопросов. Судебный документ был крайне скуден на информацию. Я не знал, как именно будет происходить мой возврат: полечу ли я один или под надзором агентов? Суждено ли мне вернуться на родину в кандалах или как свободному человеку? Ведь, по сути, я не был признан преступником – моя вина так и не была доказана в суде.

Я несколько раз пытался выяснить детали, но мои запросы оставались без ответа. Полная неизвестность была частью процесса – скорее всего, чтобы не допустить возможного побега.

Глава 16

Улететь на родину с первой попытки у меня не получилось. В ночь перед отправлением вместо Сакраменто меня увезли в Сан-Франциско, где я провёл целые сутки в ожидании рейса из международного аэропорта. Никаких инструкций относительно перелёта не было, и, глядя на мексиканских иммигрантов, я по наивности предполагал, что меня сопроводят до самого самолёта. Далее я должен был сам, с пересадкой, долететь до Казахстана, где намеревался добровольно сдаться местным властям.

Поздно ночью в камеру вошёл двухметровый верзила с белоснежной улыбкой и необычной внешностью – то ли индус, то ли египтянин, то ли латиноамериканец. "Офицер Сандовал," – представился он, протянув мне руку, внушительную, как лопата, в которую могли бы уместиться три моих. Нацепив на меня наручники, он повёл вниз на парковку и, указывая на уже знакомый чёрный фургон с тонированными стёклами, велел садиться.

По дороге мы остановились у какого-то здания, где к нам присоединился ещё один агент. Разглядеть его я толком не смог – в машине было слишком темно, да и сосредоточиться на чужих лицах не было сил.

Наконец, мы прибыли к аэропорту. Машина остановилась у главного входа, и Сандовал, сидевший на переднем сиденье, обернулся ко мне. Его голос был необыкновенно спокоен, вежлив, словно он говорил не с разыскиваемым преступником, а учил сына житейским премудростям. "Слушай, ты кажешься нормальным парнем," – сказал он с характерной для американцев непринуждённостью. – "Сейчас я сниму с тебя наручники, но, если вдруг вздумаешь шутки шутить, не сомневайся: мы быстро примем меры. Наденем наручники снова, на руки и на ноги, как в окружной тюрьме. И нам будет всё равно, что вокруг люди."

Я, конечно, и не думал о побеге. С идиотской улыбкой на лице пробормотал, что буду только рад хоть ненадолго избавиться от этих железок.

Внутри огромного аэропорта у меня наконец появилась возможность рассмотреть второго агента. Он был ниже ростом, но значительно массивнее своего напарника. Оба они были выбриты наголо, однако второй агент, несмотря на свою внушительную комплекцию, больше напоминал мне звезду рэпа, нежели спецагента. «Офицер Санчес! Рад знакомству, чувак!» – бодро произнёс он, протягивая мне свою большую, волосатую руку. Его манера разговора и фамилия сразу дали понять, что он американец мексиканского происхождения, хотя в речи не было и следа акцента.

Агенты несли с собой дорожные рюкзаки, и с каждым шагом моя едва тлеющая надежда на самостоятельное путешествие медленно угасала. Казалось, не мне решать, как и куда я полечу. Но, несмотря на лёгкое разочарование, я ощутил неожиданную радость. Среди толпы пассажиров я, пусть и под присмотром агентов, впервые за долгое время почувствовал свободу. Я попытался насладиться моментом, оглядываясь на праздничную суету аэропорта. Он казался мне сказочным, почти нереальным: гирлянды, праздничные украшения, рождественские ёлки на каждом шагу. Даже реклама на огромных экранах напоминала о приближающемся празднике. Всё это создавало иллюзию благополучия и тепла.

Со стороны мы могли бы показаться закадычными друзьями, отправляющимися в дальние тёплые страны. Медленно шли вдоль людского потока, направляясь к своему выходу на посадку. Но на самом деле мои спутники не спускали с меня глаз ни на секунду. Оба агента держались на расстоянии не более метра, один слева, другой справа, словно пытаясь удержать меня в невидимом коридоре. Я лишь гадал, какими авиалиниями мы полетим. Когда мы подошли к стойке корейских авиалиний, стало ясно, что наш путь лежит через Сеул и знаменитый аэропорт Инчхон.

У стойки нас встретила милая девушка-кореянка, её лицо, аккуратное и безупречное, напоминало фарфоровую куклу. Сияя белоснежной улыбкой, она проверила паспорта моих спутников, сверив их фотографии с живыми лицами. Но когда её взгляд упал на мой паспорт, её идеальная маска слегка изменилась. Сандаловые брови едва заметно нахмурились, а во взгляде промелькнуло что-то вроде недоумения.

Девушка за стойкой вдруг заметно занервничала, начала что-то лихорадочно проверять в системе. Спустя несколько минут она вызвала по рации другого сотрудника – мужчину, который, видимо, был её куратором. Они вдвоём склонились над монитором, и, пока она показывала ему что-то на экране, он несколько раз бросал быстрые, настороженные взгляды в мою сторону, перебрасываясь с ней фразами на корейском. Офицер Сандовал, уловив перемену в их поведении, подошёл к стойке и тихо завёл с ними разговор. Санчез тем временем оставался чуть позади, но его внимательный взгляд неотступно следил за развитием ситуации. Я услышал, как Сандовал, внушительным голосом, пытается объяснить происходящее: «Сэр, у нас есть письмо от вашего генерального консульства, разрешающее перелёт под сопровождением специальных агентов…»

Час бесполезных переговоров по телефону с обеих сторон не принёс результатов. Тем временем посадка на рейс подходила к концу. Стало ясно, что отдел безопасности корейских авиалиний категорически отказывается дать разрешение на мой допуск на борт. Мой статус международно разыскиваемого преступника вызывал у них недовольство и тревогу – они беспокоились за безопасность других пассажиров.

Признаться, в тот момент я чувствовал себя словно персонаж из фильма. Как Ганнибал Лектер из "Молчания ягнят", я невольно становился центром внимания, объектом страха и недоверия. Каждый раз, когда я ловил взгляды сотрудников авиакомпании, в их глазах читались тревога и страх – точно такие же чувства я наблюдаю сегодня спустя много лет у новых знакомых, когда речь заходит о моём противоречивом прошлом.

Прошло два часа. На гигантском электронном табло рейс сменил статус на "посадка завершена". Офицер Сандовал резко выпрямился, словно принял окончательное решение, и скомандовал: «Окей, мы сделали всё, что могли! Возвращаемся!» Мы вышли к главному входу аэропорта, где долго ждать не пришлось: чёрный фургон уже стоял на месте, за рулём сидел тот же самый водитель. К сожалению, наручники снова защёлкнулись на моих руках, и, попрощавшись с агентами, я снова отправился в обратный путь – в окружную тюрьму города Юба.

Глава 17

Я проснулся, когда машина уже въезжала на территорию окружной тюрьмы. Впервые я застал приёмное помещение погружённым в тишину. Скамейки пустовали, телевизор был отключён, а за стойкой скучали трое дежурных офицеров. Каждый из них держал большой термос с кофе, ведя полусонные разговоры вполголоса. Я, словно завзятый гангстер, плюхнулся на скамейку и, растянувшись во весь рост, погрузился в крепкий сон.

К шести часам утра меня разбудил один из охранников. В этот раз, не найдя свободного места в ставшем уже «родным» для меня блоке «С», они отвели меня в блок "D", который предназначался для иммигрантов, совершивших преступления на территории США. Там условия были куда строже, но мне пообещали, что как только освободится место, меня переведут обратно в мой блок.

Новый блок сразу не пришёлся мне по душе. Он находился в противоположной части здания, внешне мало чем отличался от блока «С», но обстановка была куда угрюмее. Здесь арестанты жили в двуместных камерах с туалетом, рукомойником и встроенными койками, и только дважды в день – утром и вечером – нам разрешали выходить на свободу на два часа.

Первый день я проспал до самого вечера. Когда камеры автоматически открылись, я решил всё же выйти и осмотреться, прикинуть, что за место мне предстоит обживать ближайшие дни до отправки. В отличие от блока «С», здесь была всего одна общая зона с несколькими столами, расположенная на цокольном этаже.

Моё внимание сразу привлёк арестант, сидевший у стола с книгой в руках. Высокий, худощавый мужчина с гладко выбритым черепом читал на английском книгу о буддизме. Он казался совершенно отстранённым от суеты окружающего мира, сидел ровно, как статуя, сложив руки. Если бы мне предложили нарисовать монаха, постигшего высшую степень душевного покоя, я бы нарисовал его.

Звали его Штефанус, и его рассказ буквально ошеломил меня. Он провёл 39 лет в американской федеральной тюрьме, куда попал сразу после окончания университета. Я не стал расспрашивать о том, за что его приговорили к такому огромному сроку, меня больше волновало, как ему удалось пережить столь долгие годы заключения и не потерять себя. Штефанусу одобрили условно-досрочное освобождение, но вместо вожделенной свободы его ожидал новый этап – перевод в окружную тюрьму Юба, где он должен был дожидаться депортации на родину.

Филиппинец оказался удивительно интересным собеседником. Всё своё свободное время в тюрьме он посвящал чтению, что позволяло ему сохранять ясность разума. Он рассказывал о жизни в федеральной тюрьме, которая по сравнению с окружной напоминала небольшой городок. Работа электриком, книги и спорт помогли ему не утратить себя и не пасть духом за долгие годы заключения. Я был настолько поглощён его рассказами, что не заметил, как пролетело время. Лишь звонок, возвещающий о возвращении в камеры, прервал наш разговор. Мне оставалось ещё множество вопросов, но я был вынужден вернуться в свою камеру.

После той беседы я ощутил, как мои собственные тревоги начали растворяться. Лежа на койке, я размышлял о предстоящем пути в Казахстан и неизбежном сроке в тюрьме. Но теперь страх перед грядущим не казался таким всепоглощающим. «Я справлюсь! Я найду в себе силы продержаться!» – мысленно повторял я эти слова снова и снова, ощущая, как на душе становится легче.