Балашиха-блюз. Саркастический детектив

А соседей, конечно, навалом. Комнат-то у нас в квартире пять, в каждой люди живут. Живем мы дружно, хорошо живем, помогаем друг другу, не собачимся почти, в общем, как люди живем.

В самой маленькой комнате живет Оксанка. Хорошая девка, башки только нет. На хрена ей было с родителями разъезжаться, чтоб остаться с ребенком в комнатухе, никак в толк не возьму. Подумаешь, родила без мужа! Конечно, мать ругаться будет и переживать… Ну не вечно же она ругаться будет, простит, никуда не денется. Поможет, глядишь. А тут сидела без работы, дуреха, без денег, ребенка пристроить некуда, чтоб работать пойти. На пособие матери-одиночки жила. Безвыходных положений не бывает, вот и мы с ней выход нашли. Я Витьку попросила, чтоб он ее к себе в казино взял работать, он теперь там в начальниках ходит, не то что раньше. Теперь посменно Оксанка работает, две ночи через две, рулетку крутит. Удобно. Пока ее нет, я за мелким присмотрю. Парень у нее замечательный, Васькой зовут, ему скоро четыре будет. Шустрик. Одно плохо. Натрепала ему эта дура-Оксана, что папа его их не бросил, как бабушка говорит, что папа приедет скоро, если Васенька себя хорошо вести будет. Ну, на хрена так делать? Лучше б вообще ничего не говорила. Теперь парень к каждому мужику незнакомому, кто ни зайдет, пристает: «Ты мой папа? Почему не ехал долго?» Мужики, конечно, отмазываются как могут, но не вечно же это продолжаться будет. Может, я так рассуждаю, потому что у меня своих нет, но когда эти самые «свои» появятся, я буду очень стараться их не обманывать.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ПУХОВЫ

Ну, так вот. Идем дальше. В смежной комнате с моей живут двое чудиков. Федя и Люба Пуховы. Про Федю еще отдельный разговор будет. А про Любку, если честно, и говорить не хочется. Можно, конечно, ее стервой назвать, но язык не поворачивается: не доросла она до этого высокого звания, мозгом, как говорится, не вышла. Дура она, злая к тому же. А уж темная! Ну, ей-богу, как из джунглей выползла! Были мы с ней как-то в районе Красной площади, не помню, что там нам понадобилось, видимо, купить надо было что-то, потому как Любаню просто погулять не вытащишь. Понятия у нее такие. Раз замужняя баба, без мужа на прогулку нельзя выйти, пусть даже и днем, пусть и с соседкой, а то «люди оговорят перед мужиком, не отмоешься». Зато, если эта самая прогулка сопровождается походом по магазинам, все путем пройдет в смысле этих самых людей, – ничего плохого не скажут. Меня в таких случаях всегда мучил вопрос: а как они узнают, заходим мы в магазины или просто так ходим по улице? Агентура, наверное, у «людей» развита не хуже, чем в ФБР, ведь проследить наши зигзагообразные маршруты мне, например, кажется невозможным. С другой стороны, не видеть, как Любка пристает ко всяким разным мужикам, стоит нам только зайти в какую-нибудь кафешку, чтобы кофейку попить и просто отдохнуть, для любого, даже самого занюханного и вдрызг пьяного агента – позор и необходимость сменить профессию. С другой стороны, можно и не ломать себе голову над странностями приставленных неизвестно кем и неизвестно зачем сыщиков, потому что в итоге их просто в природе не окажется, что справедливо. Просто Любка, как я уже говорила, – тундра не огороженная, отсюда все недоразумения. Вообще, я с Любкой ходить не очень люблю, честно признаюсь. Нет, не потому, что она некрасивая или одета не так. А по той же причине – тундра. Беда еще и в том, что не умеет мадам Пухова, да и не желает, проводить хоть какую-то грань между поведением на кухне и на улице. Каюсь, сама грешна, люблю порой душу отвести крепким словцом, но дома, но не при детях, но не при посторонних, но не во весь голос, но… Да мало ли этих НО! Короче, у Любани все наоборот: с Васькой Шляпиным без мата не общается, в людных местах Пухова не может без пошлых матерных анекдотов и воспоминаний в подробностях их с Федором интимной жизни. Епстественно, все это выдается мне и окружающей публике так, что затрепанный рекламой «бум-бокс» просто тихая погремушка в руках сонного малыша. Названия некоторых частей тела, как мужских, так и женских, (как без них?) в Любкиной интерпретации (во, блин, словечко я нашла… А все Витек виноват вот в этой вот мешанине слов, которая в моей голове творится. С кем поведешься, от того и забеременеешь, тьфу, не дай Бог) звучат так, как и должны они звучать в народном исполнении, но только, повторюсь, не в присутствии детей.

Про мужиков в кафе я вообще молчу. Представьте себе, сидит какой-нибудь прилично одетый дяденька (других Любка, как объект охоты исключает), спокойно и интеллигентно трескает шашлычок, запивает пивом, короче, обедает и отдыхает от суеты своего офиса в ненапряжной обстановке. Ничего, промежду прочим, не подозревая. После, примерно, второго (уже доедающих обед, и, соответственно, спешащих, Пухова в расчет не берет) съеденного им куска Любка начинает представление театра одного актера, как Витек однажды выразился, когда это все увидел своими глазами. Ну вот. Встает, значит, Любка из-за стола и летящей, в соответствии с габаритами, походкой направляется к одиноко сидящему дядечке. Без разрешения гнездит свою недвижимость на соседний стул и сладеньким голоском просит прикурить. Дяденька, само собой, отказать не в силах, протягивает Любке зажигалку или сам любезно подпаливает ее сигарету, стараясь глядеть в свою тарелку, а не Любке в глаза. Если доводилось смотреть дешевую немецкую порнушку перестроечных времен и умудриться разглядеть выражение глаз актеров в момент произнесения знаменитой фразы: «я… я… дас ист фантастиш…», знайте, что Любка достигла неимоверных высот в подражании этому самому выражению. Это еще не все, это только начало. Так как глядеть Любке в этот момент в глаза – удовольствие сомнительное, мужик старается взгляд отвести на стол, где стоит его тарелка, но с ужасом выясняется, что тарелке на этом самом столе отведено уже совсем мало места, потому как основное пространство стола занимает Любкин бюст, в цветной трикотаж затянутый и, по Любкиному мнению, оттого еще более привлекательный. Как может отреагировать нормальный мужик? Вариантов много, но все они сводятся к единой формуле: с Любкой еще ни один не завел знакомства таким макаром. Все это было бы смешно, если бы не было так грустно. До слез мне жалко было Любку, когда я глядела на очередного улепетывающего из Любкиных коварных сетей дядечку. И на фига ей так себя вести, никак я в толк не возьму. По моим меркам, мужику рога не так идут, как на первый взгляд кажется. У Любки на этот счет другое мнение. Она постоянно находилась в творческом поиске, но не ради спортивного интереса или необузданной и страстной своей натуры, не потому, что Федор мало ей внимания уделял, как женщине. Любка хотела денег. И не просто денег, а больших денег. С детской наивностью эта, с позволения сказать, корова примеряла на себя черкесское седло, то есть считала, что она в состоянии стать украшением быта, дома и вообще всей жизни радостью для того, у кого эти деньги есть. Спорить с ней бесполезно, поэтому я большей частью помалкивала в тряпочку. Стыдно, конечно, иногда мне было за Любкино непотребное поведение в общественных местах, но отказываться ходить с ней куда-либо, как это в свое время сделала Оксанка, я не собиралась. Нельзя же так на раз из соседки прокаженную какую-то делать, ей-богу! Витька, кстати, был в этом вопросе целиком и полностью на стороне Оксанки. Мое же намерение почаще выводить Любку в свет и тактично корректировать ее жуткие манеры Витя объяснял «вечным стремлением лепить из говна конфету». Я, конечно, отбрехивалась от него, дескать, из него я так ничего и не вылепила, но это все только слова.

Ну, так вот. Отвлеклась я. Был один случай, когда я сумела воочию убедиться в том, что Витька не так уж и не прав. Понесло нас в белокаменную, и не куда-нибудь, а в самый, что ни на есть ее центр. Казалось бы, сердце нашей Родины, центр столицы и вся фигня. Но нет, для Любани это историческое место связано только с одним памятником архитектуры (Боже, вот это я загнула…) под названием ГУМ. Что ж, думаю, каждому свое, ГУМ так ГУМ, хорошо, хоть этот кусочек Москвы ей знаком. Чудеса начались потом.

– Ва-арьк, – говорит мне мадам Пухова. – А почему это на церкви часы? И креста нет…

– Где? – спрашиваю.

– Да вот же! – и показывает на Спасскую башню!

Ну, не смогла я Любке ответить, почему часы на церкви, хоть убейте. Я, конечно знала о том, что Любка, прожив восемь лет в Питере (за каким хреном ее туда занесло?) в Эрмитаж так и не удосужилась попасть, ладно, оставим Эрмитаж эстетам. Но как Любка не узнала куранты, имея пристрастие выслушивать новогоднюю речь президента от начала до конца, а потом пить под бой несчастных этих забытых Любкой часов шампанское! Но дальше становилось все чудесатее и чудесатее.

– Варюх, а вот это чего за домик с лошадками?

– Какой? – говорю и уже жду подвоха.

– Да вот этот, старинный, с колоннами. Сейчас таких не строят… Вот бы нам таких лошадок на крышу!

– Рот закрой, не ори. Это ж Большой театр!

– Да ну! Правда?

– Правда, – отвечаю.

– А педики здесь собираются?

– Кто?!

– Ну, эти… Гомики.

– Не знаю! – рявкнула. – Тебе-то какая разница?

– В газете читала, – Любка гордо так заявляет. – Пошли, поглядим, а Варь?

– Сдурела?

– Ну, интересно же, – ноет. – Пойдем.

– Мне неинтересно.

– Я думала, ты культурная, интеллихэнтная женщина.

– Поэтому мне надо тащиться в садик к Большому театру и разглядывать прохожих?

– А чего их разглядывать! Чего я педиков не видела! Их же сразу отличишь!

– Если ты их видела, чего ж на них смотреть?

– Это были другие, про них в газетах не пишут.

– А в чем разница?

– Ну, Варь, мы, как культурные, можем хоть раз посмотреть своими глазами на то, о чем в газетах пишут?

– Можем. Тебе надо, ты и смотри, а я домой поеду.

– Мы ж в кафе собирались!

– Вот и выбирай: или педики или кафе.

Жрать хотелось, поэтому Любка выбрала кафе.

Вот она какая, наша Люба Пухова. А если коротко, то о Любке можно сказать следующее. Задача: быть американской миллионершей со всеми вытекающими последствиями (как то: рауты, яхты, приятное общество, светская болтовня у камина и пр. и пр.). Вопрос: какого ж хэ тебя понесло замуж за сантехника из славного ЖРЭУ-4?

Ответ: шкурный интерес, подмосковная прописка вместо саратовской, отдельное гнездо в перспективе, да и мужик Федор непьющий… почти, веселый, добрый, а главное – терпеливый. Любка его пилит-пилит, а он терпит и не распиливается. Другой бы в ухо дал, а этот терпит. И по бабам не ходит, что не удивительно в свете событий, произошедших в его судьбе до женитьбы на Любке. Я-то Федора знаю давным-давно. Сначала мы с ним жили в одном доме, когда я еще с мамкой жила, а потом в одной коммуналке оказались по воле случая. Хороший он мужик, но дар влипать в щекотливые истории у него превыше всех его других талантов. Вот пример одной из них.

Мой сосед Пухов – явление отнюдь не из ряда вон выходящее, скорей наоборот. Таких вот мужичков «приятной наружности, вот такой окружности», с прокуренными усишками и маслеными глазками в любом рядовом спальном районе – пруд пруди. Они неспешно потягивают пиво из майонезных банок около ржавых ларьков, выгуливают тощих собачонок, выбивают ковры по субботам, а накануне Международного Женского дня возвращаются домой на бровях, удерживая равновесие только благодаря желанию донести до дома поникшие тюльпаны и бутылку шампанского (но это в лучшем случае). Эти люди живут, мыслят и чувствуют такими категориями, которые совершенно не укладываются в моей голове, а потому представляют для меня интерес.

Наш дом был выстроен «из сэкономленных материалов» строителями (а кем же еще?) для самих себя. Не знаю, кто и для кого «экономил» эти самые материалы, но их явно не хватило на то, чтобы довести до ума это славное строение из серого силикатного кирпича. Моя мама долго пила валерьянку (от удивления, наверное), когда увидела страшенные темно-зеленые обои, поклеенные не просто криво, а по диагонали, и оконные стекла, искажающие мир за окнами так, как видели его напичканные ЛСД ее кумиры Битлы в лучшие времена. Но валерьянка быстро закончилась, и мама вновь обрела уверенность в себе, как и подобает новоиспеченной хозяйке первой в жизни «своей квартиры».

Еще не убрали строительный мусор, а краска в подъезде едва высохла, бортовые ЗИЛы начали съезжаться к единственному подъезду и выбрасывать из своих брезентовых недр тючки, чемоданы, узелки и проч. Какие-то тетки с красными озабоченными лицами усердно тыкали в кнопку не работающего еще лифта, горестно вздыхали и топали, топали по своим этажам пешком. Объединенные общими проблемами, люди знакомились быстро. То здесь, то там возникали «междусобойчики» в преддверии глобальных празднований новоселья (с родственниками, друзьями и всеми вытекающими последствиями). Возникали «соседские общины», не такие прочные, как общажно-коммунальные, но достаточно сплоченные для совместных гулянок и взаимных обменов «драгоценными» электроинструментами и умными советами. Новоселов, приехавших с новой мебелью, было мало: народ переезжал в основном из рабочих общежитий и коммуналок. Повезло мне или нет, но я тогда еще не знала, что такое коммунальная квартира, хотя мы и жили до переезда вдевятером в «двушке». Бабушкины – дедушкины ветеранские льготы (открытки на мебель), папина должность в Госстрое и «касса взаимопомощи» на маминой работе помогли нам вселиться в новенькую вкусно пахнущую «треху» сразу со всем новым, исключая тяжеленное мамино пианино. Будучи ребенком общительным, через месяц-другой я уже знала всех жильцов нашего дома, знакомила мою бабулю с бабулями моих новых подружек и была счастлива мыслью о том, что я уже ужасно взрослая и пойду в первый класс. Несколько квартир в нашем доме интересовали меня в большей степени: я не знала их хозяев, туда никто не переезжал, хотя какие-то люди периодически появлялись. В конце концов, одну из них неизвестно у кого снял молодой одинокий военный (не без моей помощи к нему пристала кличка Эклерчик, после того, как он в подпитии раздавал детям пирожные на лавочке у дома), а еще в одну (не помню когда, но уже много позже) въехала чета Пуховых. Да-да, я не оговорилась, именно «чета», потому как Федор тогда был женат первый раз. Нормальные люди, жили как все, ничего такого за ними не замечалось.

Не знаю, почему, Пухов увидел во мне «своего человека» (по его же выражению). Если бы мне было пятнадцать, наверное, это мне польстило, а в реальные двадцать с хвостиком несколько напрягало. В тот период мне ни до чего было: с Витькой житуха наперекосяк шла, со свекровью поссорилась, пришлось нам к моей маме переехать на время. Не то чтобы я черствый и неотзывчивый человек, но едва ли не каждодневные предложения соседа выпить вместе или поговорить «за жизнь» (часто, и то, и другое вместе), мягко говоря, заколебали. Пухов не обижался, если я отказывала ему в посиделках, извинялся и уходил, но через час – полтора возвращался в состоянии еще более «элегантном» и тут-то уже нарывался на крепкое словцо (хоть и барышня я, хоть мне и конфузно) и уходил домой окончательно, до следующего раза. Разумеется, не всегда наше общение происходило таким образом. Периодически он приходил ко мне стричься или пить чай на балконе (летом, само собой). Его супруга избегала моего общества, хотя никаких авансов мы с Пуховым друг другу не делали, нам бы и в голову не пришло ничего такого. О жене Пухова я знала все или почти все, разумеется, со слов самого Пухова. Характерной особенностью его пространственных повествований о своей жене было то, что он ни разу не сказал про нее грубого слова или был недоволен ей. Пухов всегда хвалил свою Дарью и заочно признавался ей в любви. Говорил ли он ей такие нежные слова что называется «в глаза» – не знаю, врать не буду, но при мне бывал красноречив не в меру.

Пухов, кстати, вообще поговорить любит, а «женский вопрос» для него всегда был во главе угла. Ну, считает себя человек знатоком душ человеческих (в смысле – женских)!

Сидит как-то раз этот доморощенный философ у меня на кухне замотанный клеенкой и, вертя не достриженной еще головой, заявляет:

– Знаешь, я тут на досуге подумал и решил, что скучно мы с Дашкой живем.

– Оп-па! Че это ты так заговорил, Федь? Развей тему… Только не вертись, а то ухо отрежу.

– Какая-то она у меня… тихая, без огонька что ль. Не вякнет на меня просто так никогда, не кобенится. Вот какое кино не посмотришь, всегда там бабы такие… с заходами. Все у них как-то живенько получается, стремятся мужиков под себя подстроить, а хитрости в них сколько, о-ё-ёй! Скандалят даже по-другому, все с вывертом! А для чего?

– Ну и? – бубню, орудуя ножницами.

– Чтоб интересней жить было! Такую мужик никогда не бросит.

– Это почему?

– С такой бабой телевизора не надо, сама спектакли разыгрывает. Не то, что моя. Не орет, не просит ничего… Смеется и то как-то вполголоса. Скучно.