Ах! Женщины! Женщины!!! Роман

А она зачем-то осталась. А тут муж на побывку за снарядами приехал, спас её, а для чего? Для дальнейшего мучения? Для самоуничтожения? Для самораспятия? Кровь стыла в жилах, когда вспоминала, как она лежала без движения на кровати чуть живая, а муж с застывшим лицом забирал деток с кровати, ручки плетьми болтались, такие тонкие, тоньше берёзовых побегов молодых, она даже и плакать не могла, сил на слёзы не было.

Вывез её муж на большую землю. Для чего?! Для чего?!

– Жить, – говорит, – нужно… – А ей, матери, не для чего жить!

Ручки-ветки тянутся тихо по земле.
Ручки-ветки тянутся, жизнь теперь во мгле.
Белыми морозами, вьюгой очень злой
Будут захоронены под Невой-рекой.

Кудри белоснежные у одной из них.
Кудри белоснежные сгинут в один миг.
Не родятся детки никогда у них.
Род их белоснежный сгинул в один миг.

А сыночек маленький стал совсем седой.
Голодом заморены на войне чужой.
Ручки-плети тянутся, их не подобрать.
Только в сердце матери будут вечно спать.

Ах, война проклятая, чёрная стезя.
Гробик очень маленький на двоих пока.
Снегом запорошит их, ветром закружит.
Звонкими ручьями, может, оживит?

Прорастут те ветви раннею весной.
Детки белоснежные будут вновь со мной.
Садик при обочине, шелестит листва.
Деток замороженных в них живут сердца!

Потом и мужа Василия убило, где могилка, не знает, да и есть ли она? Танками подавило всю роту, два человека осталось, да и те инвалиды.

«Ох, война, что ты сделала, подлая?..» Из песни слов не выкинешь.

А что потом вспоминать? Ходила как сомнамбула: что воля, что неволя – всё равно, работала где придётся, перелопатила земли вагон, падала от усталости, смерти у Бога просила, не дал. Говорят, просите, и вам откроется. Просила, выла, на коленях смерти вымаливала, чтобы к деткам своим уйти скорей, не открылось. Наверное, Господь её и слушать не стал, грех это – смерти просить, тяжкий грех. А если жизнь не в радость, а сплошная бо-о-оль?!

Что тогда, зачем всё, для чего?! Нет справедливости, нет…

Потом как-то жизнь к ней временно солнышком повернулась: встретила Ивана, шофёр молодой, весёлый, чуб рыжий, кудрявый, глаза – небо синее, характер весёлый, пожалел, видать, её, горемычную, отогрел, стали жить вместе. Забеременела, счастье вернулось, расцвела, петь вечерами стала, голос вернулся – чистый и ясный, как хрусталь, зазвенел над домом.

– Всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо, – успокаивала она себя, когда чёрные воспоминания надвигались тучами над головой и какое-то беспокойство поселилось в сердце, что-то вдруг забьётся тревожно, и страх наползает на мысли, как чёрный платок на голову.

– Тьфу-тьфу, спаси и сохрани, Господи, отведи беду, отведи, – шептала она во сне бессознательно, видимо, до конца не верила в своё счастье, оплаченное, заслуженное страшной расплатой неизвестно за что.

Муж успокаивал:

– Ты что, родная, всё классно, дитё родится, останавливаться не будем, троих хочу, как ты на это смотришь?

– Это тоже моя мечта, дорогой!

– Ну и всё, давай мечтать вместе и все мечты обязательно воплощать в жизнь! Иди я тебя поцелую крепко, чтобы лучше была! – засмеялся он.

Да, видно, она чем-то кого-то прогневила в прошлой жизни, поехали с мужем на ярмарку на грузовике, людей полный кузов, соседи напросились, все на ярмарку хотят. Туда приехали, настроение хорошее, всё купили, что хотели, приданое доченьке, во сне к ней пришла женщина в чёрном и девочку ей протянула, держи, мол, Раиса, она руки-то протянула, зацвела вся от счастья и тут проснулась. Сначала испугалась, что женщина в чёрном, а потом вспомнила свою мамочку, царство ей небесное, она после смерти отца всю жизнь в чёрном ходила и успокоилась, видимо, мама пришла во сне, чтобы показать ей, дочка будет и приданое они на девочку купили – розовое, с кружавчиками.

Женщина на ярмарке продавала, сама шила, очень красивое, дорого, но разве для ребёнка, что жалко. Мужу полупальто, а ей пряников с повидлом, очень Раиса их хотела, как забеременела, тоже её личная примета, она девочку первую свою носила и тоже на пряники налегала, наесться не могла, а с сыночком огурцы и капусту солёные, у каждого ребенка свой вкус.

В шесть вечера двинулись в обратный путь, люди все развесёлые, радостные, покупки всегда душу человеческую греют, хохочут, песни поют кто во что горазд, она с мужем в кабине сидела. Доехали до моста через реку, мост длинный, высокий, речка бурная, вода тёмная, и вдруг трактор наперерез, деваться некуда. Иван вырулить пробовал, куда там, трактором смело с моста, кто успел спрыгнуть, но таких мало, остальные, как горох, в воду посыпались, а грузовик сверху упал, Иван на лету дверь успел ей открыть да у самой воды выпихнул, а сам следом хотел, затянуло их водоворотом.

Люди попадали, как камни, крик, визг, вода ледяная, муж под водой схватил её, на поверхность выпихнул, а сам не смог выплыть, штанина в щель двери попала, не смог освободиться, захлебнулся, погиб, и ещё пять человек на жертвенный камень водоворота ушли…

Когда мужа вытащили мёртвого, с ней худо сделалось, кричала, выла, схватки начались, девочка преждевременно родилась, умерла на третьи сутки, вот на том счастье её и закончилось! Застыла Раиса как памятник, мужа молча хоронила и доченьку молча, не взглянула на них, мертвых, приказала гробы заколотить до похорон, батюшку запретила звать на отпевание.

А на следующее утро встала рано до восхода, собрала в доме все иконы, что были, Библию мамину и остальную церковную утварь, даже свечи церковные. Достала из сундука старинную терновую шаль, всё туда сбросила со злостью великой, крепким узлом завязала, оделась, к храму молча быстрым шагом пошла, пришла и под двери храма бросила со звоном свой узел, развернулась и почти побежала вон, только на секунду у ограды задержалась, не утерпела, на колокола посмотрела и на лик Господа над входом и сказала:

– Где ты был, Господь? За что караешь? Почему не пожалел меня никогда? Потому что нет Тебя, нет! И меня для Тебя нет!

Поклялась до смерти своей не переступать порог церкви и никогда не вспоминать, что Бог существует на свете.

Слово своё по сей день держит, живёт без Бога в душе и всё тут, не смирилась, не простила судьбу свою.

И теперь сидела молча, слёз не было уже давно, вот квартирантку с детками пустила и, что вышло, всё заново пережила, но прогонять деток ей не хотелось, пусть живут.

– Рада я им, – сказала она сама себе, входя в кухню. – Надо бы деток побаловать, пирожков с повидлом испечь, пусть порадуются, вижу, жизнь у них тоже не сахар.

Глава пятая

Инна последнее время чувствовала себя белкой, попавшей в колесо, она бежала, бежала по тропинке, которая крутилась под ногами и никогда не останавливалась, она переставляла тупо ноги и ненавидела свою мучительницу, но не могла расстаться с ней, так как за спиной у неё были дети, которых нужно было растить, а помощи ждать неоткуда. Она носилась с утра до ночи как заведённая, пытаясь устроиться на работу, но, пока Раиса Петровна не согласилась прописать Инну, ничего не получалось. Теперь с ней стали хотя бы разговаривать, и через месяц наконец удалось устроиться нянечкой в детский садик, деток пристроить и ещё мыть подъезды в трёх домах – деньги небольшие, но верные.

Образования у Инны не было, так как после школы сразу вышла замуж, забеременела и родила одного ребенка, потом другого, и с науками так и не получилось, а теперь, конечно, какое образование, кто её учить будет, был бы муж хороший – ещё бы можно было помечтать, а так…

Сначала она расстраивалась, когда вдруг эти мысли приходили в голову, но потом, подумав так и сяк, сказала сама себе:

– Давай не будем об этом, дорогая, будем жить в настоящих обстоятельствах, не роптать, а выживать, а там, может, судьба и мужа хорошего преподнесёт за терпение, – и на этом успокоилась.

Инне очень помогала с детьми Раиса Петровна, она сама предложила помощь с детьми, сказав:

– Инночка, мне ж это в радость!.. – И денег за это не требовала, из садика заберёт, и погуляет, и накормит, при этом она всё делала с радостью, это было большой помощью для Инны, как бы она без Раисы справилась, даже не представляла. Дети очень полюбили свою новую бабушку, сначала Инна их одёргивала, когда они так говорили, но Раиса Петровна попросила её однажды:

– Инночка, пусть и у меня будут внуки, чем я хуже других, а то соседки некоторые кичатся передо мною, а мне это как ножом по сердцу, я сразу вспоминаю своих погибших детей, и настроение портится, а мне в моём возрасте нужны только позитивные эмоции, а то из больниц вылезать не буду, не ругай деток, хорошо?

– Хорошо, – ответила Инна. – Я даже рада, просто знаю, что моя мама не разрешает внукам её бабушкой называть, и я подумала, что вам это может быть неприятно.

– Да что вы, я вообще не понимаю таких женщин, каждому возрасту своё, вот не было бы у них детей, ой как бы хотели бабушками стать! Я соседкам всем сказала, что вы моя племянница по двоюродному брату, так что внуки настоящие, – сказала она и улыбнулась хитренькой улыбкой.

Инна в свою очередь всю уборку в доме взяла на себя, в комнате Раисы тоже прибирала без всякой просьбы и продуктов стала покупать немного больше, а Раиса очень любила готовить и придумывала для деток всегда что-нибудь вкусненькое, так что жили они одной семьёй и кушали почти всегда вместе.

Дети называли Раису бабушкой, и она очень любила ходить с ними в парк на карусели и так – побегать, покормить белок, и, когда они кричали: