Хватит врать

– Здрасьте, можно?

Взгляды взрослых дядек и тетек воткнулись в меня. «Ой-ей-ей, вали отсюда!», подсказывал мозг.

– Извините, – сказал я и начал закрывать дверь.

Неизвестный мне голос крикнул:

– Данилка, проходи!

«Данилка?» прокручивалось услышанное в голове. «Кто ты, добрая женщина?». Моя физиономия вновь торчала в приоткрытой двери, кто мог подумать, что «мутер» может извергнуть из себя что-то приятное уху.

– Можно? -переспросил я.

Гроза детдома натянула парадную улыбку и жестом пригласила войти. Под неотрывным взглядом присутствующих подросток я нелепой походкой, мотая руками, подошел.

–Что ты хотел? – цедила она сквозь зубы, положив руку мне на спину.

– Галина Викторовна, я не пойду учиться на токаря. Я хочу пойти на журфак. А Вы сказали мне неправду. Я могу выбирать и буду! И мне положено место! – оставалось только топнуть ножкой.

Опытный руководитель не дрогнул, но я почувствовал – зацепил! Шепотки пошли по кабинету. Мужики замотали головами, как игрушечные собачки на приборной панели автомобиля. А тетки сложили в утиный клюв губы, не забыв приподнять одну бровь. Именно одну, это важно! Такая мимика часто на лицах наших воспитателей. По этим приметам можно безошибочно предсказать – грядет буря. В этот момент ухо нашего руководителя, словно локатор, шевелилось, выхватывая приглушенные голоса. Взбучка неминуема, Галина Викторовна!

– Даня, да-к, ты же понял все не так! Ты можешь хоть космонавтом, хоть хирургом, но у тебя есть предрасположенность к токарному делу, – несла чушь директриса, наидобродушнейшим голоском.

– Вы говорили иначе! – настаивал я.

Ее рука на спине впилась ногтями. Она буквально взяла меня за шкирку. Еще чуть-чуть и проколет кожу, выдернет хребет, сожрет мясной мякиш назойливого Данилки. Я издал тихий стон от боли.

– Я потом к тебе зайду, – толи угрожала, толи выпроваживала она.

Второй раз повторять не надо. Для меня «совещание» закончилось. Я вылетел в коридор с чувствами, доселе мне неизвестными: «ПОБЕДА», «СПРАВЕДЛИВОСТЬ», «ЖИЛКА ЖУРНАЛИСТА!»! Да, черт побери, СЧАСТЬЕ! ВОТ ОНО!

Процесс пошел! Я сообщил Юрию Николаевичу о моей первой победе в борьбе за светлое будущее. Он сиял и лишь подбадривал меня. Галина Викторовна отправила запрос в ВУЗ, и уже через месяц я был приглашен на подготовительные курсы! У них даже нашлись квоты на бюджетные места, есть общежитие! Я смогу сдавать квартиру отца, отдаться образованию, не отвлекаясь на подработки. От меня требовалось только усердие. Я нагонял своих сверстников по уровню знаний! День и ночь учеба! До вступительных экзаменов восемь месяцев. Я почти готов!

Но месть-это блюдо, которое подают холодным. Солнечным пятничным утром Галина Викторовна вызвала к себе. Не чуя беды, я явился по зову. Помимо нее в кабинете сидели мужчина и женщина, больше похожие на строителей. Пару лет назад нам клали плитку, и рабочие были все перемазаны побелкой, цементом и какой-то белой ерундой, вечно уставшие и утомленные. Именно такими были визитеры.

– А вот и наш Данечка пришел! – подскочившая с места «мутер», известила чумазых.

– Доброе утро! – поздоровался я в полном непонимании.

– Ну что, сын! Давай знакомиться, – сказал мужчина, оборачиваясь ко мне.

Директрису распирало. Она обмахивала себя ладонями, делая вид, что растрогана развернувшейся перед ней картиной. Слезы «счастья», естественно, не обмыли ее размалеванные глаза, а вот адский огонек мелькал. Спросите, в чем подвох? Сейчас расскажу.

Сирота – это особый статус. Ребенка можно взять в опеку в моем случае – попечительство, так как уже старше четырнадцати лет. Ну, не важно. Тогда за ним закрепляются все льготы и выплаты. Попечителям тоже полагаются бонусы, то есть человек берет на себя обязанности воспитателя. А можно усыновить…

И знаете, что сделали "новые родители"? Они меня усыновили за месяц до семнадцати лет. В эту солнечную зимнюю пятницу я лишился всего! Дело в том, что "усыновленыш" утрачивает права сироты. Никаких льгот, никаких квот и плат за обучение. А самое страшное то, что ребенок теряет права на имущество биологических родителей, в том числе право наследия. Эти чумазые твари лишили меня трехкомнатной квартиры отца! А ради чего? Как выяснилось позже, ради единовременной выплаты и постановки в очередь на расширение жилплощади. Проще говоря, год они меня потерпят и до свидания. Все, на что могу претендовать – доля в квартире. И знаете, что еще. Я третий ребенок в семье. Эта доля ничтожна мала! Помимо всего прочего, из столицы меня забирают в регион, более чем в пяти часах езды до универа, чьи двери для меня теперь закрыты навсегда.

Конечно, директриса ликовала! Урыла, сопляка. На тот момент я уже знал: отказаться никак. Тебя усыновили все. Хочешь не хочешь, выгодно тебе это или нет. Прости, парень. Свершилось то, о чем мечтает каждый детдомовец. Тебя усыновили, поставив крест на будущем, обесценив пережитое в детдоме. Воспитатели в этот же день организовали "выпускной". Первый и последний раз эти "люди" улыбались мне, обнимали, целовали, как родного. "Для кого они устроили это шоу? Для меня? Мне не надо! Для "чумазых"? Судя по тому, как они нервно трутся у машины, поглядывая на часы, им тоже не надо!".

Директриса держала мои вещи. Поджидала подхода.

– Ну что, Даниил, поздравляю тебя! Ты получил то, что тебе положено, – протягивая сумку, с мерзкой улыбкой проговорила она.

– Вы испортили мне жизнь.

– Я преподала тебе урок! Не суй свой нос куда не следует.

– Мы с Вами еще поговорим, – сдерживая слезы, промямлил я, и добавил, за чем то, – на равных.

Это были последние слова, произнесенные в стенах детдома. Погрузив единственную сумку в багажник серебристой Lada Samara "новый папа" Олег попросил поторопиться в путь. "Новая мама" Даша села спереди, а я погрузился в тяжкие думы на заднем сидении.

Как писал Михаил Булгаков: "Только через страдание приходит истина". Я хотел понять, для чего все это со мной происходит, в чем эта истина!?

Моим новым домом стал город Ржев. Приехали мы глубокой ночью. За почти шесть часов пути толком не познакомились. "Мать" и "отец" переговаривались между собой. Такое чувство, что не человека забрали, а везут старый пылесос, взятый бесплатно у знакомых. Чужие друг другу люди. Куда-то едем, зачем-то, непонятно зачем. Лишь изредка "отец" смотрел в зеркало заднего вида, кивал головой и подмигивал. "И что это может значить? " – пытался догадаться я.

"Мать" говорила одно и тоже: "Как дела? ", "Скоро приедем", "Не устал еще? ", "Голодный наверно? ", и в таком духе. Я не особо болтлив. Казалось бы, да, будущий журналист – молчун! Ее фразы пропускал мимо ушей, слышал, но не реагировал. Смотрел в окно на пролетающий пейзаж. Наверно, у многих было состояние полнейшего опустошения, когда ты лишь оболочка. Сейчас то самое чувство. К чему стремился и что имел, все перечеркнуто, уничтожено, растоптано!

"Знает ли этот пентюх, что испортил мне жизнь? Или эта теперь уже "многодетная" дама? Если сейчас его занесет, и мы влетим под фуру, я ведь снова осиротею? И тогда что? Мне вернут то, что отняли или я стану наследником этих двух? ", переваривая эти прекрасные мысли, в голове созрел план дальнейших действий. Прожив в детдоме одиннадцать лет, я видел многое. Видел, как уходили и возвращались дети, знал, что от них вновь отказались, и знал за что. Если я не могу отказаться от них, значит, они откажутся от меня. И тогда, получается, мне вернется все, что было?

Юридических знаний не было абсолютно. Спросить не у кого. Но и плыть по течению не хочу!

По приезду меня мог ожидать плакат с приятными словами, приклеенный на входную дверь, праздничный стол, накрытый разными вкусностями, друзья и близкие семьи, с трепетом ждущие появления нового члена семьи. Все это и многое другое снилось не однократно. Но жизнь не сон! Раскладушка на кухне старенькой хрущевки, наряженная в залатанное постельное белье, встречала хозяина. На столе тарелка с бутербродами и уже остывший чай. Квартира в состоянии ремонта, который, как выяснилось позже, делают больше двух лет.

– Давай-ка, кушай и спать. Завтра со всеми познакомимся, – сказала "мама" Даша и ретировалась в ванную комнату.

– Тебе чего-нибудь принести? – спросил "папа".

"Чего принести? Верни МЕНЯ ОБРАТНО!", кричало сознание. А я молча прошел на кухню.

Небольшая квартира располагалась на первом этаже. На окнах решетки. "Совсем как в психбольнице", подумал я. Маленький коридоре, где мы едва втроем разместились друг за другом, завален строительными материалами: банками с краской, пленкой, обоями и Бог знает, чем еще. Справа от склада-коридора – туалет, ванна и кухня, слева – две комнаты с закрытыми дверями. Ознакомительной экскурсии не требовалось. Мое койка-место обозначили, не дав даже времени снять пуховик.

Бросив сумку под раскладушку, сняв с себя детдомовскую одежду, я улегся. Есть в кровати всегда было строго-настрого запрещено, но теперь-то я "дома". Обветрившиеся бутерброды исчезали один за другим. Чем меньше еды оставалось, тем больше хотелось спать. Окна кухни, как, впрочем, и всех комнат, выходят на железную дверь подъезда. Измученный переживаниями, сменой места и вообще всем происходящим, я подпрыгивал от грохота двери, а потом старательно пытался заснуть вновь.

Субботним утром меня в очередной раз разбудили. В ногах раскладушки, уперев руки в бока, стоял пожилой мужчина.

– Ого, сынок, да тут ни пройти, ни проехать! Давай-ка! – он трижды похлопал мне по щиколотки, давая понять, что сну пришел конец, – пора вставать! Ты перегородил всю кухни, – сказал "дед", и, не дожидаясь моих действий, начал с силой протискиваться между холодильником и раскладушкой.

"Мужик, ты бы ее не пинал так! ", возмущалось не выспавшееся и все еще злое подсознание.

– Простите, – промямлил я, пытаясь встать и не грохнуться от его пинков по ненадежному механизму кровати, – мне не сказали, что надо утром куда-то вставать.

И вот картина: "дед" таки прорвался в кухню, а я в коридоре в трусах. Стоим. Он смотрит на меня, я на него. Что делать дальше? Как собрать эту лежанку? Куда ее потом деть? Куда самому деться?

– Как звать то тебя? – спросил он, прервав неловкое молчание.

– Даня.

– Ох, Даня-Даня, давай, – он начал заворачивать матрас вместе с подушкой и одеялом в рулет, – сами нагородили, сами разберем! Умеешь раскладушки собирать?