Змеелов

– Это не он Лихо на шее принёс, это само Лихо привело к нам колдуна! Это ж надо, а? Вот только нам этого не хватало…

Шулла сделала большой глоток и отставила чашку, положила крупные ладони на мужнины плечи, размяла.

– Погоди бушуянить. Ещё только рассвет забрезжил. Авось придёт на поклон, как нормальный человек, и всё решите. И от колдуна может быть польза.

– От обычного колдуна, может, и была бы, – пробурчал Первак, но пробурчал, скорее, досадливо, чем зло. Всё ж трудно свирепствовать, когда любимая гладит да успокаивает. – Но то Змеелов…

– Да слухи это всё. Колдун он самый обыкновенный, каковых на двенадцать дюжина!

– Слухи на пустом месте не родятся…

– Зато плодятся потом что крысы. И поди пойми, которая первой уродилась. Дождись Змеелова да поговорите с глазу на глаз. Будет с него толк, сердцем чую, что будет.

От эдаких слов Первак едва не взвыл. Бывают на свете колдовки, бывают волхвы и пророчицы. А есть его жена. Что Шулла не скажет, всё наоборот делается. Сердцем чуяла, что носит мальчика – родила двух дочек. Чуяла тёплую зиму – ударили морозы. Ночь Костров она тоже пророчила мирную, а вона как повернулось.

– Может взаправду стоит переговорить. Ну как нормальный мужик окажется? – Калитка скрипнула, и обнадёженный Первак ажно приподнялся навстречу, но оказалось, то с ночной прогулки возвращается жирный полосатый кот. Староста схватился за кружку с мёдом, но к губам так и не поднёс, лишь стукнул ею со всей дури по маленькому столику и крикнул: – Ну так не идёт же, паскудник!

Медовуха расплескалась, попала на штаны и рубаху, Первак скорее стёр её, покуда жена не заметила, но пятна всё одно остались. Тогда Шулла отодвинула чашку подальше и уселась к мужу на колени – словно одеяло пуховое укутало! Мягкая и тёплая, она умела окружить мужа любовью что двадцать лет назад, что нынче. Разве что держать её стало самую малость тяжелее, но разве это беда?

Первак обхватил её насколько хватило рук и уткнулся носом в пышущую теплом, как тесто всходящее, грудь.

– И за что мне такая ноша… – устало пробормотал он.

Шулла обняла мужа в ответ, а того, что вторая чашка с медовухой полетела на землю, никто уже и не заметил. Она прошептала:

– Кому-то же надо её нести. Вместе управимся. Сердцем чую…

Змеелов не явился к старосте ни с рассветом, ни когда поднялись даже самые заядлые яровчанские лежебоки. Первак с женой успели приговорить медовуху, вздремнуть, проснуться, накормить и выгнать к пастуху скотину, проведать дочерей у тётки: не натворили ли чего? Но колдуна так и не было.

– Что же, – решил староста, поглаживая бороду, в которой прибавилось не так уж много седины за последние годы, – стало быть, пойду к нему сам. Чать ещё не старик, ноги не отсохнут. Если конечно, – Первак нервно усмехнулся, – колдун тому не поспособствует…

– Ну и сходи, – поддержала его Шулла. – И я с тобой схожу.

– Вот ещё! Мало мне одной напасти? А ну как сглазит?

Жена уперла кулаки в пышные бёдра. Туго сплатённая коса её лежала на высокой груди, хвостик покачивался из стороны в сторону, как хвост злющей кошки: сунься – задерёт!

– А с меня как с гуся вода!

Но жена у старосты имелась одна, притом любимая. Так что он крепко поцеловал Шуллу и велел:

– Дома сиди. Пойду мимо Аши – малявок домой отправлю. Ты их, главное, займи получше, чтобы ни продохнуть было. А то улучат момент, и побегут выяснять, откуда враки про Змеелова берутся.

Шулла поджала губы, но перечить мужу не стала. Всё одно ж потом у неё же совета спросит да всё расскажет.

А Первак тем временем переоделся в чистое, подумал-подумал, да и подвязал к поясу ножны с кривым доставшимся от деда-шляха мечом. Управляться с тем мечом, если по правде, он не умел, но слыхал, что всего сподручнее рубить, сидя верхом. Пожевал губами около конюшни, но тревожить старую клячу Берёзку не стал.

Усмарь Лаз к своим годам был слеп, как крот, но, вопреки этому, видел и знал побольше некоторых. Он донёс старосте о приплывшем на утлом судёнышке чужаке, он же рассказал про беду с Костылём и про то, что назвался чужак Змееловом. Едва Дневное светило вступило в свои права, Лаз же доложил, что обосновался Змеелов в доме покойника, ведёт себя как хозяин и убираться восвояси, как, впрочем, и просить у старосты дозволения остаться, не собирается. А коли так, пора уже и самому старосте что-то сделать, а не сидеть на месте. Первак вышел со двора.

– Утречко доброе, батюшка!

При виде Первака старуха Лая расплылась в такой улыбке, какую впору назвать оскалом. И, хотя она сама годилась Перваку в бабки, низенько поклонилась.

– И тебе доброго денёчка, бабушка. – Первак тоже поклонился. – А ты что здесь? Не ко мне ли? Дело какое?

Жила Лая на другом конце селения, почти у самого оврага, где после пропажи кукушки обосновалась добрая Айра, а ходила медленно. Чтобы застать старосту покидающим двор, ей пришлось бы самой подняться ещё до рассвета. Лая замахала руками.

– Что ты, Первак, что ты! Какое у меня может быть дело? Так, кости разминаю…

– Эка, что любопытство с людьми делает! – пробормотал староста.

– Что говоришь?

Первак повысил голос:

– Любопытно, говорю, помогает ли!

– А как же! – Лая подхватила юбки и подбежала к старосте, как молоденькая. И верно, помогает… – Ты мне лучше вот что скажи. Колдун-то к тебе приходил? Ответ держал?

Признаваться, что сам направляется к Змеелову, Первак не хотел, но врать был не приучен.

– Да вот, как раз проведать гостя иду. Узнать, с добром к нам али с худом.

– Как же это может быть с добром, если с него смерти и начались?!

Первак нахмурился:

– Смерти?

– Покамест одна, – старуха заговорщицки наклонилась, – но помяни моё слово: ыш-шо будут!

– Тьфу на тебя, дура, – беззлобно сказал Первак. – Коли заняться нечем, шла бы вон пастуху помогла. Скотина последние дни беспокойная, парень один не справляется. Всё больше проку, чем слухи разносить.

– Слухи на пустом месте не родятся, – прошелестела бабка, а Первак зарёкся когда-либо так говорить.

***

Змеелов нашёлся в избе покойника, как и донёс усмарь Лаз. Видно, ночка выдалась у него та ещё, потому что на окрик старосты никто не откликнулся, а когда Первак вошёл в дом без спросу, обнаружил, что колдун сладко спит на кровати Костыля, свернувшись калачиком, как младенец. Из-за занавески в женской половине доносилось ровное сопение: то никак не могла очнуться от колдовского сна бедная Блажа. Ну да ей и лучше проспать то, что увидал Первак. Покойник, нагой и искорёженный, да к тому ж со вспоротой грудиной, лежал на столе. В избе витал дух смерти, крови и тухлой воды.

Кто знал Первака давно, мог бы сказать, что мужик он тихий да мирный. Но лишь до тех пор, покуда не случится несчастье. Тут-то он за своих становился горой, борода его, с редкими седыми волосками, по-боевому топорщилась, а голос набирал силу. Так вышло и на сей раз.

– А ну, кого это Лихо привело в Гадючий яр?! – гаркнул он. – Ишь, разлёгся!

Он ударил по ставням, кем-то заложенным на ночь, и в дом сразу хлынул свежий солнечный воздух. Кажется, даже мертвец вздохнул с благодарностью вспоротой грудью.

– Ты что творишь, нелюдь?!

Первак было кинулся к колдуну, готовый схватить его за грудки, но тот успел не только проснуться, но и неслышно встать и прикрыть балахоном искорёженное тело.