Змеелов

– Не будет тебе здесь ничего! Ни встречи, ни доброго слова ни… – униженный, он вцепился в остатки окорока, – ни жратвы!

Закинул кость на плечо, как дубину, и выскочил во двор. А Змеелов положил подбородок на сцепленные пальцы и задумчиво протянул в закрывающуюся дверь:

– Вот разве что последнее меня и напугало.

***

С крыльца староста скатился кубарем и едва не сбил идущего ему на встречу Василька.

– А ты здесь откель?! – рявкнул он, но, узнав сосельчанина, смягчился. – Тьфу, Вас, ты?

– И тебе не хворать, – хмыкнул Василь. – Что, с колдуном уже познакомился?

Староста крутанул торсом – отнятая рука заболталась что верёвка.

– Как видишь! Вот уж не думал, что меня в мои-то годы из дому будут вышвыривать что щеня обмочившегося!

– Ну зато хоть не с пустыми руками… Рукой, – хохотнул Вас.

Только тут Первак понял, что шёл Змеелову показать, кто в Яре за главного, а убрался, один окорок отвоевав, да и тот почти что съеденный.

– От нелёгкая! – Он плюнул под ноги и впихнул обстугыш Василю. – Он мне и не нужен был. От вредности забрал… А ты чего к… этому? Неужто успел уже, погань колдовская, что-то натворить?

Василь смущённо почесал правую руку. Та, хоть и двигалась, но слушалась пока хуже левой.

– Да это как сказать… Я тётку Блажу забрать. Негоже ей в доме с покойником. Пусть бы у нас пожила…

– Это где интересно? Вам троим и так места не хватает, а скоро четвёртый… А знаешь, что? – Первак обернулся на избу покойного Костыля. Изба у него была не сказать что дивно богатая, но поболе Василёвской. Да и за безумной Блажей, оставшейся без сына, присмотр нужен. Он заговорщицки поманил к себе Василька. – Мы лучше вот как сделаем…

***

Имелась у Василька привычка. Дурной её не назвать, скорее даже дельная. Вставал он всех первее, ещё петухи, и те сонно клонили головы, зато Василёк уже и траву накосит, и коней из ночного пригнать поможет, и дров наколет. К вечеру, ясно, первым и носом клевать начинал, но зато хозяином в доме был – залюбуешься!

Ирга же, напротив, ночью при светцах и шила, и вязала, и посуду мыла. Иной раз и светец не нужен был – глаза привыкали к темноте, работалось легко и радостно. Звенигласка всё дивилась: как это брат с сестрой, а словно на разных концах земли выросли?

Словом, когда Ирга свалилась с печи из-за дурного сна, Василёк уже вовсю хлопотал по хозяйству. И, пока сестра толком проснулась, успел убежать ещё по какому-то делу. Потому, пропалывая грядки вместе со Звениглаской, Ирга нет-нет а поглядывала через забор: не мелькнёт ли рыжая макушка?

В их овраг дневное светило приходило поздно, работать было свежо и в полдень, и после, когда остальные яровчане потихоньку прятались в тень. Но то ли дурной сон сказался, то ли то, что добрую половину ночи Ирга провела с колдуном, боясь не то что сказать лишнего, а и вдохнуть, работа валилась из рук. От Звенигласкиного труда тоже толку было мало: ни наклониться из-за необъятного пуза, ни ведро с водой принести. Знай оттаскивала охапки сорной травы. Но и тут оказалась не ко двору.

– Ох!

Беременная сморщилась и схватилась за живот, сорняки так и полетели на землю. Ирга, наперво, вскочила поддержать Звенигласку под локоть, и потом только досадливо выругалась:

– Сказано ж было, дома сиди! А ежели разрешишься мне посередь двора, что делать будем?!

Что было страшнее – роды в неурочный час, не под крышей и без мужа или само явление племянника на свет – Ирга ответить потрудилась бы. Нутром только чуяла, что грядёт нечто, что навсегда лишит её и брата, и родного дома. Звенигласка же знай улыбалась и ласково наглаживала живот.

– Не пугайся, серденько! Толкается Соколок. Хочешь потрогать?

Она взялась за запястье Ирги, но та в ужасе вырвала руку. И, озлившись сама на себя, рявкнула:

– Молчи, дура! А если имя нечистик какой услышит? Себя не бережёшь, так ребёнка побереги!

По-хорошему, вне защиты родных стен и вовсе не следовало говорить, что баба в тяжести. Лихо незряче, зато слух у него – обзавидуешься! И поди потом выпроводи, коли прицепится… А Звенигласку разве заставишь молчать?

Но того больше Иргу напугало другое. Ну как Змеелов ночью сказал правду? Что если Ирга и впрямь переняла колдовской дар? Не от Айры, нет. Добрая старушка всем хороша была, каждому помогала и враки сказывала – заслушаешься! Но дар её был светлыми богами даден, а никак не Безлюдьем. И белые ленты на дереве, что выросло на болотах, лучше всего то доказывали. Но что если мать, которую Ирга и не помнила толком, не просто исчезла, а оставила после себя наследство? Что если отец, которого брат с сестрой в глаза не видали, хранил страшную тайну? Что если Ирга – колдовка? Не ровен час, навредит племяннику, сама того не желая. Или желая?

Звенигласке до тяжких Иргиных дум дела не было, в её светлой головушке чёрные мысли не задерживались. Она виновато улыбнулась.

– Я присяду… Отдохну маленько. – И вдруг позвала так отчаянно, как будто силилась докричаться до другого берега озера: – Ирга!

Рыжуха поспешила вернуться к работе. На Звенигласку она старалась не глядеть и откликнулась едва ли не со злостью:

– Ну чего тебе ещё?

– Спасибо… – стушевалась Звенигласка. – За… за всё спасибо.

Ирга махнула рукой, дескать, не до тебя. А сама подумала, что хорошо бы Гадючий яр проглотил её, как болото глотает покойников. Авось тогда сердце не рвалось бы на части.

А Звенигласка возьми и завой! Крупные слёзы покатились по щекам, небесно-синие очи заволокло тучами. У Ирги сердце сжалось: вспомнила, как вытаскивала из мутной водицы скулящий грязный комочек, над которым надругался не человек даже, а самый настоящий нелюдь. Это ж каким зверем надобно быть, чтобы зажечь в круглых наивных глазах пламень ужаса?

Ирга и не поняла, как метнулась к ятрови, как прижала её зарёванное лицо к груди. Всё ж они с Васильком, хоть и разные были, а из одной утробы вышли, и оба супротив Звенигласкиных слёз ничего сделать не могли… А та вцепилась в Иргин сарафан, словно рыжуха сбежать чаяла, и, глотая рыдания, выдавила:

– Прости меня, серденько! Прости дуру-у-у-у!

– Ну что воешь, что? Не ровен час, соседи сбегутся, решат, режу тебя!

Как так вышло, Ирга и сама потрудилась бы сказать, но скоро они со Звениглаской уже сидели подле узловатой старой яблони, что давно не приносила здоровых плодов, но срубить её не поднялась бы рука ни у Ирги, ни у Василя. В детстве они с братом прятались от Айры в её ветвях, коли натворили чего, а иной раз и вовсе залезали просто так, поболтать босыми грязными ступнями, рассказать друг дружке, какие мысли в голове роятся и о чём мечтается. И вот теперь в тени этой самой яблони Ирга баюкала затихающую Звенигласку, гладила по русым волосам и шептала: