Моя жизнь дома и в Ясной Поляне

Радость наша была большая. Значит, и Соне лучше? – закидали мы его вопросами.

– Конечно, но лежать ей велено долго, – говорил он. – Мы завтра вас домой берем, а я – до вечера. Ехал полем и как раз русака спугнул, – говорил он.

– Ах, – простонала я, – и чего я лишена.

– А когда Саша приедет? – спросил он.

– Должно быть, завтра к вечеру.

Обед был веселый. Лев Николаевич был в духе.

– Все у тебя, Таня, с иголочки, новенькое, все блестит, все чисто. Мне бы страшно было иметь такую чистоту.

– Отчего? – спросили мы.

– А ну, как запачкается что? разобьется? И ан-ковский пирог, пустивший у тебя корни, пропал! Вот Варенька поймет меня!

Мы засмеялись.

– А что означает анковский пирог? – спросила Софеша.

– Это очень сложно, – сказал Лев Николаевич.

– Нет, ничего, я вам растолкую, – сказала я. – Профессор Николай Богданович Анке имеет жену, очень хорошую хозяйку. У них был чудный пирог, сладкий, из рассыпчатого теста.

– Который горло засыпал, – сказал Лев Николаевич.

– Мама взяла его рецепт, и у нас его с уважением заказывали. А Левочка прозвал вообще все хозяйственное, заботу о комфорте, о хорошем столе и удобстве жизни – «анковский пирог». Поняли, Софеша?

– Поняла, конечно. Но мы же все любим это?

– Нет, далеко не все, – сказал Лев Николаевич. – И к тому же одни придают этому большое значение, как Таня, а другие – меньшее, я – никакого.

– Да, вот это правда, – сказала Лиза.

– Да, а я придаю большое! – сказала я, – и смело сознаюсь в этом.

После обеда мы пошли сидеть в кабинет мужа, и там понемногу начались, как всегда, интересные разговоры. Кто-то из нас сказал:

– Когда я вечером забуду помолиться Богу, я вижу дурной сон.

– Я это понимаю, – сказала Маша, – со мной это бывало.

– Молитва в простых, необразованных меня часто трогает, – говорил Лев Николаевич. – Я знал одну бабу красивую и распутную. Муж ее привязал за косу к хвосту лошади и так приволок домой.

– Ох, Боже мой! – простонала Варенька.

– Однажды, проходя вечером деревней, я увидел в окно избы огонь. Я взглянул и увидел ту же самую бабу. Она стояла на коленях и молилась, шептала что-то. Я стоял несколько минут, и она все время молилась и шептала что-то. И вера ее тронула меня. А брат Сережа рассказывал, что, бывши юношей в Казани, он был неравнодушен к очень молоденькой девушке Молоствовой и вечером, проходя однажды мимо их дома, случайно увидел, как она после бала молилась Богу.

Около нее стоял стул, а на стуле стояли конфеты. Она делала земной поклон и брала конфетку в рот, потом, проглотив ее, снова делала земной поклон и брала другую конфету, и так повторяла несколько раз. И он все стоял и смотрел на нее.

Софеш и Варя одобрили Молоствову.

Затем заговорили о молитве просительной.

– Это самая плохая. У нас в доме две старушки, – говорил Лев Николаевич. – Одна молится: «Да будет твоя святая воля!» А другая: «Подай мне, Господи!..» и т. д.

Конечно, мы не стали спрашивать, какая из старушек как молится. Мы это знали.

– А я молюсь тоже: «Подай мне, Господи!» и прошу его счастья, мира, спокойствия душевного.

– И шелковое платье! – сказал Лев Николаевич. Все мы дружно засмеялись.

– Не говори глупостей! – закричала я. – Раз сказано в святой книге: «просите, и дано будет», я и буду просить. Зачем тогда обманывать людей, если этого нельзя?

– Ну и проси, никто не мешает тебе, – говорил Лев Николаевич, продолжая добродушно смеяться.

– Ах, Танюша! Ну какая ты смешная, – целуя меня, говорила Варенька. – Ты всегда остаешься верна себе.

Я велела подать чай и ужин, зная, что Лев Николаевич любил ужинать, и что он должен был сегодня же ехать в Ясную.

Все прошли в столовую, а я задержалась в кабинете, когда Лев Николаевич подошел ко мне.

– Что же, вы хорошо живете? не ссоритесь? – полушутя, полусерьезно спросил он.

– Мы не ссоримся, но был очень неприятный разговор.

– Неужели? как это жаль, о чем же?

– Не могу сказать, – тихо сказала я.

Он не настаивал, только, подумав, сказал:

– Избегай этого. Всякая ссора делает надрез в ваших отношениях. Знаю по себе. И всякий надрез ведет к разъединению. Я говорю это и Соне.

– Ну, иногда молчать нельзя. По крайней мере я не в силах.

Он ничего не ответил мне. И мне казалось, что он догадался, о чем шла речь.

После ужина, который все хвалили, вероятно, чтобы доставить мне удовольствие, Лев Николаевич собрался ехать. Мы все вышли провожать его.

– Таня, присылай девочек завтра утром, – говорил Лев Николаевич, – и потом приезжай сама с мужем. Соня должна лежать, и ей скучно. Она будет так рада вам.

XXIII. Свадьба Лизы

В начале октября мы переехали на Старую Дворянскую, в дом Хрущева.

Все было устроено. Все стояло на месте. Я сделала несколько необходимых визитов. И должна сказать, что под влиянием взглядов Льва Николаевича, что в свете жить не нужно, я сначала как-то избегала выездов, тем более, что муж тоже не стремился в свет, и мы продолжали домашнюю, патриархальную жизнь.