Роман Брянский

– Что посоветуешь, отец – молвил брянский князь. – Идти ли в сражение, или засесть в засаду?

– Поступай так, как тебе велит твое сердце, – кивнул головой отец Игнатий, – и как скажут твои боевые советники. На твоем месте я бы дал обет нашему господу Богу…Обещай, что ты или воздвигнешь Божий храм или простишь своего сына Михаила. И то, и другое праведно…

– Господи, – взмолился, глядя в серое холодное небо, князь Роман, – помоги мне в этой битве, дай мне силу одолеть этих лютых врагов! А я заложу здесь, когда пройдет время, монастырь! Возле этой, Свинской, дороги!

– Пора, княже, – громко сказал молодой воевода Добр, слова которого едва не утонули в шуме литовского войска и потоках приближавшейся чужеземной речи. – Давай, набросимся на врагов, пока они нас не видят! Они уже близко!

– Вперед, воевода! – крикнул князь Роман и поднял руку. – На битву, мои воины, за русскую землю!

– Слава! – закричали брянские воины – от их криков, казалось, зашевелились кусты и ближайшие деревья – и стремительно бросились на вышедших на Свинскую дорогу литовцев. – Рази врагов! Слава Брянску!

Первые вражеские отряды были буквально растоптаны тяжелой конницей брянского князя. Заметались, напуганные неожиданным нападением и другие литовские воины. Однако опытный воевода Антанас предвидел такое развитие событий. Он для того и послал вперед лишь свои легкие, разведывательные отряды. Чтобы отчаяние первой неудачи не перешло на остальное воинство, хитрый литовский воевода отвел свои основные силы за Десну и позволил брянскому князю праздновать временную победу. Когда же русские воины перебили его авангард, Антанас, перейдя реку в другом месте, обрушился всеми своими силами на левый край брянского войска. Хитрый маневр с жертвой передовых воинов удался! Брянцы попали в окружение. Началась жестокая сеча!

Воевода Добр, сопровождаемый княжичем Михаилом, метался по всему полю, успевая отдавать приказы везде, где литовцы хоть немного достигали преимущества. Князь Роман с сыном Олегом рубились в самой середине, медленно увязая в массе воинов и переходя в рукопашную схватку. Звон мечей, треск ломавшихся копий, оглушительные крики сражавшихся и умиравших не давали ни мгновения на раздумье. Воины уже сражались не за победу, а защищая собственные жизни. Крики военачальников тонули в общем шуме. Литовский воевода, со стороны наблюдавший злую сечу, никак не мог сосчитать брянских воинов.

– Окружены, а как сражаются! – думал он. – Сколько же их там?

– Великий воевода! – выскочил из битвы князь Тевтилла. – Они положили уже все мое воинство! Один русский стоил моих десяти! Убиты четыре воеводы! И стреляют они лучше проклятых татар! Потери теперь невозвратные! Может, отойдем, воевода? Я думаю, что здесь отчаянно сражается не сам Роман, но его воевода! А что, если князь Роман нагрянет к нему на подмогу?

– Погоди! – отмахнулся Антанас. – Я введу теперь в сражение свои последние силы! Что нам их лучники? Нас намного больше! Но если здесь нет брянского князя, наши дела очень плохи…

Князь Роман в это время яростно отбивался от наседавших со всех сторон литовцев. Сзади, закрывая отца, бились княжич Олег и воевода Ефим. Враги, видя рослых брянских воинов, приняли их за военачальников и ринулись, пытаясь поразить знатных русских, беспорядочной толпой вперед. Воспользовавшись этим, лучники Мирослава выпустили тучу стрел, поразив самых отчаянных врагов, которые свалились на окровавленную землю и забились в агонии. Сам Мирослав, наложив стрелу, пустил ее прямо в лицо рослого воина, пытавшегося выбить меч из рук княжича Олега. Стрела скользнула по железной пластине вражеского шлема, вонзилась в глаз литовца и вышла острием из затылка. Здоровенный вражеский воин рухнул, как подкошенный! Но на смену погибшим и раненым подскакали новые враги.

Брянские воины, понимая, что спасения уже нет, сражались не на жизнь, а на смерть. Даже отец Игнатий, перекрестившись, соскочил с телеги, схватил чей-то меч, оторвал от рукояти прилипшие отрубленные пальцы и стал наносить тяжелые удары направо и налево. Князь же Роман подавал достойный пример ближнего боя своему воинству. С каждым ударом княжеского меча на землю падали рассеченные, искалеченные враги. Вот уже с коней соскочили ратники, и битва стала пешей. Вскоре под князем Романом пал его любимый конь. Дюжий литовец прополз через наваленные грудой трупы и пронзил брюхо дико заржавшего животного. Князь едва успел вынуть из стремян ноги, как на него со всех сторон обрушились литовские копейщики. Однако он не отступил и продолжал сражаться, держа окоченевшей рукой щит, в котором торчали десятки вражеских копий. Пот, смешиваясь с кровью, то ли собственной, то ли вражеской, ручьями стекал ему под кольчугу. Становилось все труднее и труднее дышать. Неожиданно князь ощутил ужасную резь в правом колене, а затем жгучую, ни с чем не сравнимую боль в правом боку. Понимая, что ранен, мужественный воин продолжал махать мечом, но его удары с каждым разом ослабевали.

– Батюшка, а где же литовцы? – донесся вдруг до него голос сына Олега. И брянский князь почувствовал, что уже махает мечом просто по воздуху: врагов-то совсем нет!

Звуки битвы слышались откуда-то издали.

– Что такое? Куда же они подевались? – недоумевал князь. – Кто же одолевает?

Он, сопровождаемый сыном и измученным отцом Игнатием, с трудом пробрался сквозь тесную массу наваленных друг на друга трупов и увидел, взойдя на небольшой холм, бежавших в сторону Десны литовцев, за которыми гнались, размахивая мечами, бородатые мужики.

– Ермила, батюшка, вовремя подоспел! – сказал дрожавшим от рыданий голосом княжич Олег. – Это он посеял смуту в полки литовцев и заставил их побежать! Вон, они вместе с Добром Ефимычем и братцем Михайлушкой гонят вражин! А вот Ефим Добрынич, батюшка, почил в этой битве!

– Как? Ефим,…мой славный воевода? – пробормотал князь Роман. – Как же это случилось?

– Он спас тебя, батюшка, – молвил, обливаясь слезами, княжич. – Когда поганые литовцы окружили нас со всех сторон и пали наши лошади, какой-то злодей пробрался к тебе и нанес удар копьем, но острие скользнуло по твоей броне…Тогда я крикнул Ефиму: – Батюшка погибает! Спасай, воевода! – Я был так окружен погаными литовцами, что никак не мог от них вырваться. Но Ефим Добрынич вдруг так грозно закричал, по-звериному, и бросил в них свой тяжелый щит! Одни отбежали, а кто-то упал. Тогда Ефим, незакрытый щитом, бросился к твоему врагу, который подкрался к тебе сзади, и рассек его надвое! А тут и вражеское копье попало прямо в спину нашего Добрынича…Но он даже тогда не упал и поразил еще одного литовца, который махал мечом у твоих ног – он отсек его злую голову! А тут и Ермила подоспел…

– Подоспел, князь-батюшка, – громко сказал подскакавший к холму огнищанин Ермила, – да так удачно, что у меня нет слов! Мы выскочили с ополчением прямо на самый край битвы и видим, что там сидит на скамье, обитой бархатом, их князь Миндовг! Ну, я махнул мечом – и князя не стало! А потом мы пошли рубить нехристей. Со мной в ополчении были даже литовцы. Я подучил их кричать на литовском языке: – Спасайтесь, на вас идут несметные русские силы! Сам князь Роман! – Тут началась у врагов великая смута. А мы рубили злодеев, пока хватало сил…Вот я и говорю тебе, князь-батюшка: больше нет этого злого воинства!

– Так ты в, самом деле, порешил самого Миндовга? – встрепенулся князь Роман. – Где же его прах?

– Он там, – Ермила показал рукой вперед. – А вот смотри подтверждение моим словам! – Он согнулся и отвязал что-то от седла.

Князь поднял голову и вздрогнул: прямо перед ним висела, схваченная Ермилой за волосы отрубленная окровавленная голова с выпученными глазами и вывалившимся языком.

– Это не Миндовг, – пробормотал брянский князь, – но очень грозный враг: его лучший воевода Антанас!

– С великой славой и честь, – как записал потом в брянскую летопись отец Игнатий, – вернулся князь Роман восвояси…

Не взирая на тяжелые раны, которые перевязала своими ласковыми руками его ключница Арина, Роман Михайлович уселся за свадебный стол в свое большое черное кресло. Вернулись на свою скамью рядом с молодыми и княжичи Олег с Михаилом.

– Ну, что, брат, это было тяжелое сражение? – спросил брянского князя хмельной Василий Романович.

– Да так, – махнул усталой рукой князь Роман. – Немного посекли мечами бестолковых литовцев!

– А где же твои бояре, княже? – воскликнул с удивлением смоленский княжич Александр Глебович. – Вон сколько пустых мест за скамьями! И я не вижу твоего седобородого воеводы!

– А мои бояре и воевода, сынок, – грустно молвил Роман Брянский, – уже испили чашу на таком богатом пиру, о котором мечтает каждый воин – на пиру смертельной битвы!

ГЛАВА 22

БЕСЕДА В КУПЕЧЕСКОЙ СПАЛЬНЕ

Купец Илья занемог. И ухитрился простудиться не во время суровых морозов, а как раз при декабрьской оттепели. Совершенно неожиданно зима 1265 года оказалась теплой. Хотя уже в ноябре выпал обильный снег, и сугробы намело большущие. Но вот к декабрю снег начал медленно таять, чернея и образуя глубокие лужи. Если бы не деревянные мостовые, проложенные трудолюбивыми горожанами, Смоленск был бы непроходим. И вот в один такой сырой декабрьский день Илья Всемилович отправился в свою лавку, одевшись в простой армяк, пренебрегнув советом супруги Василисы надеть привычный овчинный тулуп.

– Нынче оттепель, матушка, – сказал тогда купец Илья, – да туман стелется: какой сейчас тулуп? Весь вспотею и замерзну!

Однако и в армяке ему было жарко, и когда Илья Всемилович добрался пешком до своей лавки, он буквально вымок. А тут еще и ветер! Вот, видимо, его и проняло…

К вечеру, вернувшись домой, смоленский купец почувствовал сильный жар, боль в голове и суставах и сразу слег.

Прибежавший по такому случаю Радобуд, осмотрев больного, высказал озабоченность. – Вот, что, батюшка Илья Всемилич, – молвил он, – придется тебе полежать в постели дней десять, чтобы твой жар не перешел внутрь! Как тебе дышится?

– Да дышится неплохо, – пробормотал купец Илья, – но вот разболелась глотка, и глаза слезятся!

– Что такое с нашим батюшкой? – спросила встревоженная купчиха Василиса своего опытного знахаря, когда они остались наедине. – Я боюсь я за него! Его годы – не молодые!

– Это только жар, матушка, – ответствовал Радобуд. – Я дал ему травяной настойки. Вот отоспится наш Илья Всемилич, и его дело пойдет на поправку. Но пока он не поправится, ему не следует вставать. В его годы это опасно, матушка… Как ты знаешь, он никогда не болел этими простудами! Это все старость!

– Я позабочусь о супруге, – кивнула головой Василиса, – и не позволю ему вставать, пока ты сам об этом не скажешь!

Наутро, проспавшись от знахарских снадобий, купец Илья почувствовал себя лучше. Он хотел уже встать и походить по дому, но Василиса, помня слова Радобуда, не разрешила.

– Полежи, батюшка, десяток дней, – сказала она решительно мужу. – Этот жар – дело нешуточное! Тебе надо беречься!

– Тошно мне, матушка, лежать без дела, – пробормотал купец, – я к этому не привык!

– Ничего, Ильюшенька, – улыбнулась Василиса, – полежишь немного. Ты сумеешь вести свои дела даже с больничной постели! Вот намедни сюда приехал брянский купец, Василек Мордатыч. Он вчера приходил к тебе с какими-то делами…Ну, я сказала, что ты болен и отдыхаешь…Так вот, он придет сегодня…Малость поговорите…А там и приказчики к тебе заглянут. Тоже дашь распоряжения. Вот и будешь при деле, несмотря на болезнь! Понял, батюшка?

– Ладно, матушка, уговорила, – кивнул головой больной. – Так тому быть: отлежусь, если надо!

В полдень в купеческий дом прибыл брянский купец и был сразу же препровожден в спальню Ильи Всемиловича.

Василек Мордатович, здоровенный краснорожий мужик с большущей черной бородой, в которой уже серебрились седые волоски, поприветствовав больного, уселся напротив него на небольшую, накрытую мягкой попоной, скамью и начал свой неторопливый разговор.

– Вот, почтенный Илья Всемилич, – промолвил он, – я решил в эту сырую зиму наведаться к вам в Смоленск. Но едва добрался…Ладно, хоть ваши болота не оттаяли и не размыло дороги. Да по ночам ударял морозец, слава Господу!