Книжные дети

Друзья направились в цех, попутно предвкушая дальнейшие мероприятия…

Эти два задушевных парня были друзьями. Хотя, быть может, это громко сказано. Во всяком случае, приятелями «неразлей-вода» они были точно. И были они разные по натуре своей и мироощущению, – тому тончайшему инструменту души человеческой, тому сенсорному индикатору, что отделяет пыл от горячки, различая дар и приманку, и, тем самым, предопределяет судьбу. Леонид был, скорее, мечтателем, этаким беззаботным кутилой жизни, вертопрахом страстей своих и желаний, порой туманных и непредсказуемых, исходящих из некоей глубинной обособленности его загадочно-чуткой натуры, ни на кого не похожей и никому не обязанной. Это был тип личности, глубоко чувствующей и ранимой, той вольной тайны, что сохраняет себя за внешней бесшабашностью и дворовым компанейством. Николай же был человеком более консервативным и практичным. Автосервис являлся для него источником дохода, а «Гуманитарий» – центром отдыха и досуга. Он не вдавался в детальный расклад тех мотивов, что строят судьбу и слагаются в гимн или в прозу. Николай Ключевой просто любил жизнь во всей е? красе и силе, и ничего не жалел для сохранения в себе этой отрады. Это был однолюб и одногляд с тем нерушимым эго, которое цементирует прагматизм; и вся эта закостенелая однобокость его мировосприятия, по всей видимости, и притягивала его к Леониду, который был внутренне многогранным и гибким.

Итак, Железнов с Ключевым, вдохновлённые новым подспорьем, с головой окунулись в родную работу. Крутой автосервис гудел и наращивал мощь оборота…

А в это время Алексей Иванович Вольнов уже выходил из банка, что на Стремянном, где он произвёл некоторые операции, известные лишь ему одному. Он прошёл к своей машине «Вольво», стоявшей неподал?ку – возле бордюра, сел рядом с водителем и удовлетвор?нно произнёс:

– Ну вот, процесс пош?л. Теперь вс? в потоке.

– Едем? – спросил водитель.

– Да; двигай, Сер?га, – ответил Вольнов и вдруг почему-то заговорил стихами:

– Дорога поёт

И народу не спится;

А в сердце поёт

Синекрылая птица…

Повеселевший Крюков нажал на газ; автомобиль «Вольво» мягко вписался в дорожную трассу. Некоторое время они ехали молча, поглощённые своими размышлениями, но что-то заставило их выйти из дум и безмолвных фантазий. Внезапное скопление машин, создающих дорожную «пробку», заставило Крюкова притормозить… Вольнов обратил взор вправо и увидел возле ампирной арки мощнопанельного дома большое скопление людей и оцепление, которое пытались преодолеть особо любопытные. Вооруж?нные люди в униформе корректно и непреклонно отстраняли назойливых прохожих…

– Что это там за нашествие? – удивлённо спросил Вольнов, глядя на столпотворение возле арки.

– Да у нас что ни день – то нашествие, – отозвался Крюков с иронией, поглядывая то вправо, то вперёд – на дорогу, заполненную автотранспортом. – Ещ? эта «пробка» дурацкая…

Наконец, движение выровнялось, дорога стала более свободной, и Крюков прибавил скорости.

– Ну вот и рассосались… Обормоты. Понапокупали машин, а ездить не научились, – добродушно ворчал Вольнов, глядя в лобовое стекло.

– Надо на вертол?те летать, – пошутил Крюков.

– Это точно, – подтвердил Вольнов. Он вдруг оживился:

– Слушай, Сер?га, давай в какой-нибудь кабак заедем, – поуютней, чтоб кухня хорошая была, – подзаправиться надо…

– В «Славянский базар» можно…

– Точно. Поехали! – произнёс Вольнов, сглотнув слюну.

И Крюков взял курс на «Славянский базар»…

Если бы Вольнов с Крюковым остановили машину возле арки с оцеплением, вышли и просочились бы сквозь столпотворение вглубь этой ампирной арки, разверзающей простор патриархального двора, то они бы явились свидетелями следующего.

В глубине этого просторного таинственного двора, слегка затуманенного щемящим осенним маревом, возвышался какой-то деревянный помост, – не то сцена, не то плаха. На помосте, в самом центре его, стояла дивной красы пифия, облач?нная в грубое рубище. Она была боса и неподвижна, потому как вер?вки, туго перехваченные поверх рубища, крепко держали е? привязанной к деревянному столбу вдоль спины…

В нескольких метрах от не? волновалась группа людей, и над всеми возвышался оператор с кинокамерой. Рядом с ним находился режисс?р Макс, который давал ему короткие указания:

– Л?вчик, делай на «автопилоте», – по полной программе; потом что не нужно – отрежем. Погода благоприятствует.

Он, улыбаясь, смотрел то на Л?ву, то на пифию в рубище.

– Макс, да не лечи, знаю, что делаю. Вс? будет так, как велит нам Фортуна, – отвечал оператор Л?ва, невозмутимо налаживая камеру.

Тут же напряж?нно прохаживалась, дымя сигаретой, Иоанна Лаевская. Она взглядом и мимикой подбадривала актрису на сценической плахе, которая неизбежно входила в роль… Конечно же, это была Светлана Стеклова.

Рядом с помостом стоял массивный чан с водой, тут же лежала какая-то ветошь, возле не? дыбилась куча хвороста, а сзади помоста громоздилась бутафорская статуя Немезиды. С обеих сторон от съ?мочной площадки высились мощные софиты, лившие яркий свет на суровую сцену. Чуть поодаль столпились зеваки; замерев и боясь шелохнуться, они заворож?нно глядели на это интригующее действо… Стоявший рядом с Лаевской человек богемного вида вполголоса спросил:

– А почему решили снимать во дворе? Вроде эпоха-то совсем другая по сюжету…

– Это ты у режиссёра спроси, его идея, – невозмутимо ответила Лаевская. – Вообще-то он вроде как хотел стереть грани времён. Типа – прошлое повторяется, но в ином ракурсе, и что всё это не мешало бы круто изменить…

– А-а, – протянул богемновидный. Он вдруг изменился в лице и вымолвил:

– Гениально…

Они умолкли и направили свои взоры на плаху с пифией…

Наконец возле помоста появился угрюмый таинственный человек в длинной т?мной одежде с капюшоном; в руке он держал горящий факел…

Режисс?р взял рупор и громко в него произн?с:

– Внимание! Всем приготовиться!..

И в нависшей тишине прозвучало:

– Камера!..

И тут пространство двора и замерших сердец всколыхнул звонкий, удивительно светлый и потрясающе искренний голос пифии, стоявшей на плахе:

– Ну что же я могу одна,
Крича травой под сапогами?
Моя любимая страна,
Кого согреешь ты камнями?..

Я вижу сад, и в н?м – родник;
О, как зеркален свет желанья!
В душе застыл священный крик;
И длится плен очарованья…

Человек с горящим факелом в руке беспардонно и грубо ей отвечал:

– Довольно трепетных словес!
По горло сыты вашей манной.
Прибереги их для Небес;
Сейчас ты будешь бездыханна…