Если Господь призовёт тебя…

– Но я могу сделать это вечером, – торопливо добавила я, испугавшись, что он передумает. – А сейчас я совершенно свободна!

– Тогда пойдём! – он улыбнулся. – Заглянем в «Кодак» и проявим плёнку, а потом – печатать!

Проявка плёнки заняла приблизительно полчаса, дорога до Димкиного дома – пятнадцать минут, так что в три мы были уже у него. Открывая дверь, он попросил меня не шуметь: его маме нездоровилось, и он не хотел её беспокоить. Мы потихоньку разделись, прошли на кухню, и он спросил:

– Ты голодная? Есть хочешь?

– Нет! – поспешно ответила я, но Дима не поверил:

– Ты же наверняка только завтракала! Давай пообедаем.

Пришлось согласиться. Он разогрел на газовой плите суп, поставил на стол блюдо с печёными пирожками и налил мне два половника супа. Такого супа я не ела никогда… В нём были рожки и картошка – больше ничего, мясом там даже не пахло! Пирожки были тоже с начинкой из картофеля с редкими лепестками лука. Я, конечно, понимала, что не все умеют готовить так, как моя мама, но чтобы так… я даже не могла предположить… Я с трудом заталкивала в себя ложку за ложкой, понимая, что если не доем – Дима может обидеться, а он съел свою порцию с отменным аппетитом, закусил двумя пирожками, налил нам чаю и пошарил в буфете и в холодильнике – видимо, не наелся, что было немудрено – с его-то комплекцией!

– Так, больше ничего нет! – констатировал он. – Сегодня готовила мама, поэтому еды немного… Надо было мне подумать об этом… Ну, ничего! – светло улыбнулся он, а у меня почему-то защемило сердце. – В другой раз приготовлю сам и угощу тебя на славу!

Я была так поражена его словами, что даже не обратила внимания на то, что он собирался пригласить меня к себе ещё раз:

– Ты умеешь готовить?!

– Да, а что в этом такого? – он тоже, похоже, удивился. – Папа всегда говорил, что настоящий мужчина должен уметь всё! Разве нет?

– Ну, да… – я прикинула, сколько ещё ребят его возраста могли приготовить что-то кроме яичницы, и не вспомнила ни одного.

– Ты пей чай, а то остынет, – угощал Дима, и я послушно допила чай с сахаром, хотя обычно пью несладкий.

Пока я расправлялась с чаем, он ушёл в ванную, повозился там немного, плотно занавесил дверь одеялом, принёс туда два маленьких стульчика и пригласил меня:

– Прошу в мою лабораторию!

Я зашла в тесную ванную, села куда он мне показал. На ванне лежала доска, на которой стоял достаточно сложный и громоздкий агрегат – увеличитель, рядом с ним – пластмассовые ванночки с какой-то жидкостью. Больше я ничего не успела рассмотреть: Дима включил красный фонарь и погасил верхний свет.

– Ну, что ж, начнём! – он радостно потёр ладони: видно было, что ему очень нравится то, что он собирался делать.

Он вынул плёнку и вставил её в увеличитель, отрегулировал его положение, и на белом листе бумаги появилось чёткое изображение ансамбля песни и пляски. Причём ракурс был выбран так интересно, что кроме детей мы видели руководительницу, на лице которой было написано сильнейшее переживание! Я засмеялась:

– Здорово схватил!

– Мне тоже так кажется!

Дима достал из пачки лист фотобумаги, положил его на изображение, ещё раз что-то проверил и отодвинул задвижку с объектива.

– Раз, два, три… – начал считать он, досчитал до пятнадцати, закрыл задвижку, вынул лист и положил в первую ванночку (позже он сказал, что они называются кювезы). Через несколько секунд на листе стало появляться изображение, сначала неясное и расплывчатое, потом более чёткое.

– Это проявитель, – сказал Дима. – Сейчас главное – не передержать!

Он ещё немного подождал, вынул фотографию, промыл её в средней кювезе и положил в третью – в закрепитель. Передвинул плёнку, и на белом фоне появилась следующая фотография: поющая Валя Коврик.

– Класс! Как живая! – восхитилась я.

Он что-то промычал и увеличил изображение, отрегулировал рамку, которая тоже лежала на листе бумаги и ограничивала края, – лицо Вали стало более крупным.

– Вот так! – довольно сказал Дима, и вся процедура повторилась.

– Дим, а почему ты не отдашь плёнку в «Кодак»? – спросила я. – Там всё быстро напечатают…

– Напечатают-то напечатают, – сказал он. – Но пойми, что там поточный метод, а каждая фотография требует индивидуального подхода. Это искусство!

Дима потянул за конец плёнки, и я совершенно неожиданно увидела… себя! Сосредоточенное выражение лица, блокнот и ручка наготове, взгляд устремлён на сцену.

– Наш журналист! – прокомментировал он.

– Сама вижу… А когда ты успел меня сфоткать? Я ничего не заметила…

– Я же говорю, что это – искусство! – довольно сказал Димка. – Ты не замечаешь, но фотокамера замечает всё! Сделать тебе такую?

– Ну, да, если не трудно…

Он сделал две одинаковые фотографии – одну для меня, вторую – для истории. Кадры сменяли один другой, как в калейдоскопе, Димка полностью ушёл в работу и на меня, как казалось мне, внимания не обращал. А я, пользуясь тем, что сидела рядом с ним, искоса наблюдала за его сосредоточенным лицом в свете красной лампы. «И как он всё успевает? – восхищённо думала я. – Учиться, во всём участвовать, фотографии печатать – я поняла, что это долгий и достаточно утомительный процесс – готовит ещё!» Сама я с трудом умудрялась совмещать два дела: учёбу и любовь к Диме, причём второе отнимало у меня намного больше времени и душевных сил, чем первое…

Он вытянул губы трубочкой и шевелил ими, когда менял что-то в установке экспозиции, деловито отправлял фотографии в проявитель, промывал их, перекладывал в закрепитель, а я глубоко вдохнула и внезапно ощутила какой-то незнакомый аромат, который пробился сквозь кислый запах химикалий. Я замерла и втянула воздух ещё раз: он был сладковатый, чуть-чуть приправленный потом и одеколоном и ещё чем-то, что я не могла узнать. Внезапно я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо и отчаянно запылали щёки и уши: это был Димкин запах! Я впервые почувствовала, как пахнет мужчина! Мне отчего-то стало трудно дышать, и я изо всех сил старалась не пыхтеть, чтобы он ничего не заметил!

Тем временем на белом листе появилась ещё одна моя фотография, потом ещё одна, ещё… Димка сделал их около восьми штук, и если учитывать, что в плёнке 36 кадров, то почти четверть были мои фотографии!

– Поля, – сказал он. – Я напечатаю тебе их все, хочешь?

– Да, – ответила я, и сама удивилась, как хрипло звучит мой голос. – Конечно, напечатай! Меня давно никто не фотографировал.

– Что с тобой? – удивился он. – Тебе не плохо?!

– Нет, – уверенно ответила я, и темнота сгустилась вокруг меня…

Спустя какое-то время я ощутила свет, слишком резкий для привыкших к темноте глаз, и зажмурилась.

– Она пришла в себя, – как сквозь вату донёсся до меня незнакомый голос, и я удивилась этому.

– Поля, открой глаза! – это взволнованно сказал Дима, и я послушалась.

Димкино расстроенное лицо было совсем рядом, а около него – лицо совсем молодой и красивой женщины, только очень усталое и истощённое. Она держала в руке пузырёк и ватку.

– Ну, вот, всё хорошо, – сказала она. – Митя, ты побудь около Полины, а я приготовлю горячий чай с сахаром. Ей нужно после обморока.

Она улыбнулась и вышла. Так я познакомилась с Диминой мамой, матушкой, как он её называл – Светланой Афанасьевной.

– Ты как? – тревожно спросил он. – Хорошо себя чувствуешь? Я страшно напугался, когда ты повалилась на меня, не говоря ни слова!

– Я потеряла сознание? – я почувствовала, что краснею.

– Ну да! Это я виноват, – сказал Дима. – Ты же первый раз… Нанюхалась химикатов, вот и…. – он смущённо развёл руками.