Июль у нас сейчас, как будто осень.
Ловлю ладонь я клёна. Кто б ещё
сказал, как вы, про эти рифмы в прозе?
А, может, ну её! И выдрать оси?
И зашагать? Под каменным плащом
живое: «не предам тебя!», стальное
под арматурой рваной – нутряное:
«ты – человек!», под сломанной мощой
такая боль! Не приведи столкнуться…
И вновь собрать на сотни революций,
переворотов, смену власти куцей
в Нью-Йорке деньги? Кто б такие дал!
Вам город жёлтых буйволов и пышек
рвёт сердце гвоздодёром. В терминал
бы вставить карточку сбербанка! Из-под мышек
выкрашивая сердца скорлупу!
Да видели бы вы их всех в гробу
в пылу двустиший.
Дать всем по вере, никому по лжи:
бездарные с бездарными в тиши.
Вам рвать булыжник
из каменного чрева. Или же
воскреснуть навсегда, нет, не из мёртвых,
а из живых, из всех семи смертей.
Из этих гипсовых, литых, тугих костей
в разрыв аорты.
Я клёна чуть прохладную ладонь
кладу себе в ладошку. Две ладони.
А в сумке с эсэмеской телефон
мой с непрочитанной. И Горький – в павильоне
не свержен.
Не повержен.
Не спасен.
Но ось крепка. И каменист бетон.
***
Вы гипсовый. Железный. Сталь-металл.
Не выкрошить разверстое нутро.
И в вас огонь, вода и ветра шквал.
И родина вам бьётся под ребро.
Она такая – может вознести.
И руки целовать, лицо и грудь.
И создавать фрагменты по кости.
Любая родинка, неясный штрих почти
сгодится тут.
Воскликнуть может поперёк судьбы:
«Я породила и могу убить!»
Цветёт у памятника возле городьбы
растенье-сныть.
Одна такая родина для всех,
таланных, бесталанных, нечет-чет.