Вековая история. Из жизни Ивана Посашкова

– И что теперь делать?

– Возьми да перерисуй.

– Знаете, товарищ полковник, чтобы это перерисовать, нужно двое суток. Потому что после каждой проведённой линии надо дать ей возможность высохнуть. Второй линии нельзя проводить, пока не высохла первая.

– Ну и что? Тебе делать всё равно нечего.

Вот эти слова меня ранили до глубины души. В грош он ни меня, ни мою работу не ставил! Дискредитировал меня перед командиром дивизии – я схему должен был к 10.00 представить. А теперь что?! Я пришёл на своё рабочее место, позвонил командиру дивизии. Командовал дивизией тогда Маршал Советского Союза Владимир Фёдорович Толубко. Он меня лично знал хорошо. Я непосредственно был с ним в контакте, писал донесения на учениях, сведения, сводки и так далее.

Позвонил ему: «Товарищ полковник (он тогда полковником был), я составил схему охраны караула, но произошёл такой казус». Рассказал всё. Он в ответ: «Ну и что? Бери эту схему вместе с исправлениями и езжай ко мне. Покажешь мне, где твоя, а где он исправлял». – «Да то, что он исправлял, и так видно». – «Ну, давай тогда вези ко мне». Приехал я, он взял, посмотрел: «Ну что, молодец! Спасибо тебе. Езжай! А я сейчас художникам дам, они восстановят так, как было. А подпись мне ни к чему, я сам подпишу. Езжай!»

Вечером пришёл в штаб полка. Начальство стоит и что-то с офицерами обсуждает. Я подошёл и решительно сказал:

– Товарищ полковник, больше я с вами не служу и находиться в одной части не буду.

– Ты чего, с ума, что ли, сошёл? Ты знаешь, что за это полагается?

– Конечно, знаю. Что бы ни полагалось, но оставаться вместе с вами не хочу.

Повернулся и ушёл. Он, как начальник, какое решение должен был принять? Написать рапорт на имя прокурора и на имя командира дивизии и предать меня суду военного трибунала за отказ от службы. Не знаю, что он делал, кому что говорил, что писал, – до сих пор для меня это военная тайна. Но через два часа после нашего разговора приехал начальник отдела кадров Второй армии – полковник Горохов. Через дежурного вызвал меня и говорит:

– Ну что, навоевался? Где твой тревожный чемодан?

А за границей, когда служишь, есть правило – обязательно иметь тревожный чемодан, то есть всё, что тебе необходимо, должно быть уложено, чтобы в любую минуту взял и ушёл.

– В комнате лежит.

– Забирай!

Я пошёл, забрал.

– Сдай оружие, противогаз, секретные документы и приходи сюда.

Я сделал всё, как приказал Горохов.

– Садись в машину.

И увёз меня в Магдебург. Не буду говорить, какие невесёлые мысли одолевали меня в этой дороге… Приехали. Полковник привёл меня в кабинет и распорядился: «Вот твой рабочий стол, здесь будешь работать». И ещё три года проработал я в штабе Второй ударной армии.

Аккордеон

В Болгарии, когда закончилась война, подошёл ко мне сосед-болгарин и спросил:

– А у вас в России есть аккордеон?

Не было тогда в России аккордеонов, я их и в глаза не видал. А болгарин мне объяснил:

– А у нас, оттого что мы живём рядом с Италией и Францией, есть аккордеон – от них перекочевал вместо баяна.

– А вы что-нибудь можете сыграть?

– Это я и хочу для вас сделать, я музыкант по образованию.

Есть знаменитая итальянская фирма, которая делает аккордеоны, «Hohner Organola». Звук инструмента напоминает органный. И болгарин мне сыграл «Турецкий марш» Моцарта. Пьеса очень яркая, виртуозная, выразительная по звучанию – лирическая и игривая. Невозможно сопротивляться заразительной радости произведения – как будто музыка сама танцует. До чего красивый марш! Он меня покорил.

Я сказал: «Вы знаете, я очень хочу научиться». Он ответил: «Да в чём же дело? Пойдёмте, купим вам аккордеон, и учитесь на здоровье».

И основное свободное время я посвящал аккордеону. Пока служил в Германии, задался целью выучить все вальсы Штрауса, а у него их 50 штук! Конечно, все от моей музыки обалдели, и я это понимаю! Каждый день одни и те же звуки, действительно, можно одуреть. И вот, когда я уже уходил из роты, вся рота была помешана на музыке, и играли все! В Германии была такая возможность, там любой сержант мог купить себе аккордеон. Я всех заразил игрой на этом инструменте, и все играли днём и ночью в одной комнате. И все желали во что бы то ни стало научиться играть.

Один сержант обратился ко мне:

– Товарищ капитан, я очень хочу, но ничего у меня не получается. Слух – нуль чистый. Абсолютно ничего нет.

– Ты знаешь, у тебя есть одно спасение: если ты будешь выполнять строго всё то, что в нотах написано. А что здесь написано, я тебе расскажу и научу.

– И что?

– И тогда получится музыка. Она, может, не будет такой мягкой, нежной, гармоничной, но музыка будет непременно, и это произведение будет звучать именно так, как его написал композитор. С некоторыми огрехами, но будет звучать.

Так вот этот сержант всю роту доконал до увольнения, но играть научился. Ох, был упрямый, ужас один! Ночью прихожу в казарму, я рядом жил, а он играет. У немцев коттеджи были построены, в которых солдаты жили, а в подвале комнаты, глухо закрытые от всего, и он там один сидит и пилит. И когда собрался уезжать, зашёл ко мне: «Товарищ капитан, такую память, какую вы мне подарили, я её и в гроб унесу с собой. Я уже без этого просто не могу». – «Ну, теперь ты хоть как-то слышишь?» – «Нет. Я просто выполняю то, что написано».

Что значит желание и стремление!

Военная Академия

Летом 1953 года расцвело всё. И жизнь моя меня устраивала, и должность у меня была приличная, хорошие деньги платили. Коньяк любой, какой твоей душе угодно. Еда лучше не придумаешь, домой принесут всё, что ты хочешь! Вечером я очень любил играть в преферанс. И всё было прекрасно.

И вдруг вызвал меня полковник Горохов.

– Ну как, нагулялся? Отвёл душу? Хватит. Вот тебе командировочное предписание. Завтра ты должен уехать в академию Фрунзе.

– Товарищ полковник, я туда не собирался, мне там делать нечего. Меня устраивает то, что у меня здесь есть.

– Я об этом наслышан, знаю, что тебя это устраивает, ещё бы не устраивало. Ты всё понял, что я тебе сказал? Всё. Рассчитаться с секретными документами, с оружием, с противогазом, со всем. Сдать обходной коменданту. Завтра придёшь утром – представишься мне.

И в 1953 году поступил я в Военную академию имени Фрунзе. В 1957-м её закончил. Ну, академия есть академия. Чёткий распорядок дня, абсолютная дисциплина во всём. Положено тебе шесть часов лекций, семинаров, шесть часов и будет. Положено тебе четыре часа подготовки, они тоже будут. Минута в минуту. И тебе никто не даст возможности повалять дурака. Никто, потому что над тобой есть постоянный контроль.

Да, время было тяжёлое, и трудно было со всем, а особенно с жильём.

А в семейное общежитие при Академии попасть было невозможно, даже если у тебя ребёнок. Почему? Во время войны офицеры приезжали учиться с семьями и заселялись. Потом, закончив Академию, уезжали на фронт, погибали, а их семьи так и оставались в общежитии – а куда им было идти? И задача стояла – расселить их, освободив место для следующих слушателей Академии. Только никто этим вопросом не занимался.

Мы, проучившись два курса, на партийном собрании приняли решение написать письмо первому секретарю Московского горкома партии о том, чтобы помогли нам освободить общежитие и в будущем при строительстве жилья предусмотрели: сколько будет учиться слушателей, столько будет квартир для их семей. А ведь не было ни одной! Мы все снимали квартиры и платили страшные деньги за это. Отправили письмо, ответа никакого. Отправили второе, и тоже ничего.

Хрущёв принял решение о сокращении армии в 1955 году. И получилось так, что все мы, кто закончил Академию, пошли на должность ниже той, с которой пришли на обучение. Все без исключения, все сто процентов! Вот это, конечно, вызвало колоссальное возмущение всех офицеров. И чтобы хоть как-то задобрить армию, Хрущёв 26 декабря 1957 года организовал приём всех слушателей Академий в Георгиевском зале.

Проверяли нас, не приведи Господи, три месяца! Хотя каждый слушатель, прежде чем попадёт в Академию, должен иметь допуск по форме 1, то есть секретный документ государственной важности. И вот мы все в мундирах новых, красивых в 18.00 пришли на приём в Георгиевский зал Кремля. Первым выступил министр обороны, вторым – Хрущёв о сокращении армии. Разочарование было, конечно, полнейшее. Особенно больно было слушать ребятам из Артиллерийской академии, Авиационной академии, Инженерной академии – они все присутствовали, они всё слушали, что тот молол. Менее чем за три года из армии и флота уволили более двух миллионов человек вместе с семьями. Сокращались не только военно-учебные заведения, но и боевые части, боевые корабли, промышленные предприятия, работавшие на оборонку. Большинство офицеров увольняли даже без пенсий!

Но у нас с однокурсниками на этой встрече появилась возможность поговорить с первым секретарём Московского горкома партии Екатериной Алексеевной Фурцевой. Красивая она женщина была, ничего не могу сказать. Статная, рослая, сложена хорошо. Подошли мы и поговорили.