– Так узнай! И повитух к ней собери побольше. Как бы с младенчиком чего не случилось.
Эти мои слова слышали немногие, но слышали. И когда после смерти царевича на следующее утро царевна Елена разрешилась мертвым младенцем, по дворцу пополз нехороший шепот: ведьма. Все заранее знала.
Дворец облачился в траур по двум царевичам: наследнику и мертворожденному. На царя было страшно смотреть. Он часами сидел неподвижно, уставившись в одну точку и только шептал молитвы. Молились и все остальные.
Сорок дней прошли, как страшный сон. И все эти сорок дней я ходила то за царем, то за царевной Еленой, жизнь которой была в серьезной опасности. И только на сороковины она открыла глаза и осмысленно поглядела вокруг.
– Как ты, царевна? – спросила я.
Жар спал, а ночью случился кризис: царевна вспотела так обильно, что простыни и сорочку впору было выжимать. Ее переодели в сухое, обтерли ароматическим уксусом, переменили постель.
– Благодарю, государыня. А Ванечка…?
– Царевича погребли сорок дней назад. Вместе с твоим мертворожденным сыном.
– Кара господня, – прошептала царевна. – Священника зовите, исповедаться хочу. Грех на мне страшный.
Я поднесла к ее запекшимся губам кружку с маковым отваром. Грех – это в церковь, мое дело помочь выздороветь.
– Мы с Ванечкой задумали тебя и государя отравить. Он в Александровскую слободу за снадобьем ездил. Вот Бог и наказал.
– А нас-то с государем травить за что? – изумилась я.
Царевна поглядела на меня тяжелым взглядом.
– Засиделся Иван Васильевич на троне, да еще тебя чуть ли не рядом посадил. А годы уходят. Пора было Ивану царем становиться.
Я только покачала головой. Точно дети малые: хочу сидеть на троне, значит, папаньку с мачехой нужно отравить ко всем чертям. Логика, конечно, железная.
– Теперь мне один путь – схима, – словно в бреду шептала царевна. – Отцарствовалась Елена Премудрая. Бог не дал злодеянию свершиться.
– Тебе решать, – сухо сказала я. – Только схима – не схима, поправляться тебе еще долго. Лежи, набирайся сил. А священника я тебе пришлю. Злое вы дело с царевичем задумали, царевна, да Бог вам судья. А я на тебя зла не держу.
В этот момент в светлицу вошла царевна Ирина, исхудавшая за эти дни до прозрачности.
– Как царевна? – шепотом спросила она.
– Очнулась. Свяшеника зовет.
– Неужели…?
– Нет, поправится.
– Тогда зачем?
– Покаяться никогда не поздно, – загадочно ответила я,
И покинула светлицу несостоявшейся царицы, где, если честно, уже начала задыхаться. У меня были гораздо более важные дела.
Отметили сороковины, как полагалось. Снадобья, приготовленные царевной Ириной, давно были готовы. На сорок первый день после смерти царевича я молча вошла в покои супруга, слегка ошалевшего, по-моему, от такой наглости, и тихо сказала:
– Лекарство готово. Ложись, государь.
И грозный Иван Васильевич послушался меня, как дитя малое. Я растерла его мазью сабельника и сказала:
– Укутайся поплотнее, государь. И полежи чуток.
И ушла. Позже мне донесли, что царь почти мгновенно заснул – чуть ли не впервые за все это время. Так что на следующий день я повторила тот же номер.
Никаких разговоров, никаких утешений, никаких ласканий. Типа пришла медсестра, сделала процедуру и ушла. Через неделю Иван Васильевич вышел из своих покоев суровый, но спокойный, и повелел немедленно собрать боярскую Думу. Там он официально объявил наследником престола царевича Федора, но не одного, а с соправительницей и супругой царевной Ириной. А буде у них дите, то ему наследовать трон предков.
Вопросов, как ни странно, не было. Все прекрасно знали, что без подсказки супруги царевич Федор шагу не сделает. А партия боярина Годунова вообще впала в ликование: племянница Бориса Федоровича в один прекрасный день станет полноправной российской царицей.
А на следующий день, когда я, растерев супруга с особым тщанием собралась по обыкновению уходить, он поймал меня за руку.
– Ты что же, Марьюшка, и говорить со мной не желаешь?
– Горе у тебя, государь, – ответила я, но руки не отняла. – Огромное и неизбывное. И сорок дней надлежало нам траур держать и от мирских соблазнов отказываться. Потому и старалась не надоедать тебе. Да и теперь стараюсь.
– Но рядом-то со мной побыть можешь?
– Твоя воля, государь. Прикажи – пяльцы сюда перенесем.
Впервые после смерти сына царь слабо улыбнулся.
– Шутница… Вот ежели бы ты в шахматы умела…
– А я умею, государь.
– Ты?!
– А что тут такого?
– Так то же не женская игра.
– Это где написано? – ласково осведомилась я. – В Библии или в Евангелии?
– И кто же тебя учил?
– Батюшка. Братцам моим сия забава не показалась, а ему скучно было в поместье-то.
– И хорошо научил?
Я пожала плечами.
– Не знаю. Жалел только потом сильно.
– Отчего же?