Испекли мы каравай… Роман

Тогда Катерина, конечно, и мысли не допускала о том, что видела она свою новую знакомую с редким именем Амалия первый и последний раз…

Ближе к полудню, с появлением на пороге мужа, все происходило словно в очередном кошмарном сне…

– Я у Ивана переночевал! – объявил с порога Гавриил, как, ни в чем ни бывало. И, медленно опуская взгляд округлившихся глаз, он сначала уставился на вдруг ставший в его отсутствие плоским живот жены, затем на лежавший на подушке сверток с ребенком. – Э-э-э! Так ты… Та ты, шо, о то… ночью о то.. родила его, язви тебя… чи шо?..

– Нет, на дороге подобрала! – вдруг, неожиданно для самой себя, отважилась на слишком смелую шутку Катерина.

Трехлетняя Анька и полуторагодовалый Толик сначала сидели тихо, но, почуяв неладное, подбежали к матери, и, ухватившись за ее подол, «грозно» уставились на отца, будто желая таким образом защитить ее, если он, как вчера, вновь начнет ее бить.

Отец семейства, метнув в сторону жены взбешенный взгляд, приблизился к аккуратно запеленатому ребенку и, наклоняясь все ниже и ниже, отвернул краешек пеленки со лба новорожденной… Вдруг, подскочив к Катерине и размахивая кулачищами, он взревел:

– Та это же не моё!! Ты кого о то хочешь объегорить, га?! Это ты меня собираисся объегорить?!! Та меня жеш почти год о то дома не було! Нагуляла, курва, пока я по командировкам?! С чеченами тут таскалася, сучка?!

– А ты забыл, шо на ноябрьские, паразит, приезжал?! – не желая давать начинающему терять над собой контроль мужу повод снова позабавиться на ее счет, вскрикнула Катерина.

Гавриил заметался по избе, загибая пальцы и бурча что-то невнятное, потом снова кинулся к жене:

– Да говорю же – не сходитца!!!

– Та че ты бесисся, га? Я же не доносила ее целых два месяца! Пощитай – с ноябрьских, а щас – май, ну?..Грамотей… – Чем убедительнее старалась говорить Катерина, тем, словно предчувствуя неладное, ей труднее было совладать с предательски дрожащим голосом.

Меж тем, Гавриил снова метнулся к новорожденному:

– Та оно… Та оно жеш и не живое о то… А если и живое, то это ж не дитё, а какое-то… какое-то кошенятко о то… И, шо оно такое о то синее, га? Анька-то с Толькою – кра-асные были! Та у него еще и волосы… о то… черные!? Та разъе…

– Орет, словно у самого белые… – вновь удивившись про себя внезапно появившейся уверенности, промолвила Катерина, и сделала очередную попытку усмирить разбушевавшегося мужа. – Може, хватит уже, га, Гаврил? Та на мне вже и так живова места нету, после вчерашней бучи…

– Хва-атить?!! Я т-тебе покажу, как «хватить»…У Аньки с Толькой белые были, а это – чеченёнок! Та вылитый Жамлай!! С Жамлаем путаисся, сука, пока я о то по командировкам, га?!!

– Та на дороге я подобрала ее, паразит ты такой!! Татары вон… чи эти же твои чеченцы бросили, а я подобрала!..– осознав, что остановить надвигающуюся бурю не удастся, зло крикнула Катерина.

Этого было достаточно. Невидимая рука, доселе держащая поводья, ослабила хватку, и Гавриил закусил удила.

– Она мине еще и перечить о то будеть?! Ах, ты ж, курва!! Та я ж тебя, суку о таку, убью!!! – Яростно заорал он, набросившись на жену с таким дьявольским оскалом, что насмерть перепуганные Анька с Толькой с ревом разбежались по углам.

– Да Гаври-и-ил!.. Та детей же переполохаешь… Ма-амонька!…Помоги-и-и… – умоляюще вскричала Катерина, защищая руками то голову, то живот, то спину от ударов.

Но Гавриил, выкрикивая бессвязные угрозы и проклиная все на свете, пустил в ход кулаки, а когда Катерина упала, принялся избивать ее ногами, как и вчера, не подумав снять свои кирзовые сапоги. Словно изобличая природную злобу, бил он обычно жену, пока не уставал сам. И в этот раз его уже не останавливал ни крик детей, ни корчившаяся на полу их мать.

…Лишь когда звук бензовоза, на котором рассекал по целинным степям Гавриил, полностью растворился в гнетущей тишине, Катерина выдохнула:

– Господи! Если ты есть, помоги, шобы этот гад больше никада не появлялся…

Всхлипывая и размазывая по щекам слезы, Анька подошла к лежащей на полу матери и присела на корточки рядышком:

– Ма-а… а, ма? А зачем вы ее подо… подобра-али, а? Давайте мы обра… обратно отнесем ее… и отдадим обратно татарам, м-м, ма? А то, когда папа приедет, он… он обратно будет драться, а, ма? Ма-а… Ма-ма… Мама!! Откройте глаза… Мама!!! Откройте гла…

– Та он… доченька… больше не приедет… даст Бог… – прошептала мать, с трудом приоткрывая веки…

На следующее утро Катерина, как могла, прикрыла платком побои на лице и, убедившись, что дети еще крепко спят, впервые за последние три с лишним года, положившись на собственное разумение, отправилась в контору совхоза устраиваться на работу.

Приняли ее на неполный рабочий день разнорабочей. И уже с завтрашнего дня она должна была высаживать саженцы деревьев на обочинах степной железной дороги. «Будет хоть на муку. И корова не даст подохнуть с голода. Проживем, как-нибудь… Сама подыму детей! Не пущу больше никада этого изверга! Господи, дай мне силушку…. Простите меня, маменька, шо не приехала и не проводила вас по-людски в последнюю дороженьку… Если бы вы только знали, маменька…»

Спустя два года неожиданный визит Катерине нанесла свекровь. Сначала Катерина терялась в догадках: «И че это ее черти приволочили: в такую даль, та по такому бездорожью? Може, этот, ее родимый Гаврыло там взорвался на своем бензовозе, она и прикатила попричитать та пожалеть сиротинушек? Если так, то туда ему и дорога…»

Но через мгновенье она уже дивилась себе, обнаружив, что при виде свекрови впервые испытывает удивительное спокойствие, словно обид и в помине не было: «Права была маменька: „…не таи ни на кого зла, Катенька, а времечко, оно с Божьей помощью само всё устроит и ранки подлечит..“ … Не боюся я теперь ни эту поганую бабку, ни ее Гаврыло! Сама виноватая, сама и буду выживать со своими детями… Сама поехала за этим паразитом в глухомань, нихто меня не тянул! Сама подпустила в свою жизнь этого проклятущего многоженца. И его мать тут ни при чем. А то, шо она ненавидит меня, то, наверна, есть за шо. Ей там, в Атбасаре и самой не сладко, поди, с таким сыночком; наверно, все печенки там ей уже повыворачивал за эти два то года, шо, вон, аж о внучатах своих вспомнила…»

– Хрыстос воскресе! – с характерным украинским акцентом поприветствовала ее Арина Александровна.

– Здрасьте… – вполголоса ответила Катерина.

– Так трэба жеш казати: «Войыстыну воскресе». Э-э-эх, безбожныки… О-о, чи ты ни одного яичка о то нэ покрасыла? – окинув зорким глазом жилище снохи, не дожидаясь ни ответа, ни приглашения, свекровь направилась к столу. – Та ничёго, Катя, ничёго.. А де жеш оци обыдва голодранця? Я жо тут им гостынчикив ось прывэзла, – развязывая узел белого, в мелкую крапинку платка, надтреснутым голосом проскрипела она, – оце ж усё у Храми, Катя, освящённэ. Та сама жеш о то исповэдалася, та причастылася… Та зви жеш дитэй о то!..

Придвинув к столу старый, грубо сколоченный табурет, свекровь устало на него опустилась и протяжно вздохнула. В ее вздохе, казалось, была сосредоточена вся горечь и бесконечная скорбь этого мира.

– Анька! Толька! Быстро идите все у хату! Баба ваша приехала! Та Кланьку ж не забудьте там… – окликнула мать с порога ребятню.

Бабушка, не подавая вида, что на самом деле не помнит, когда видела в последний раз своих внучат, начала раздавать гостинцы:

– Анька, та пидойды ж до бабы, онучечька. Скильки ж, вжэ тоби зараз рокив сполнылося, га? Чи ты нэ зразумиишь, шо баба каже?

– Скоро будет пять! – отрапортовала доброй бабушке, раздающей вкуснятину, Анька.

– Вже пьять? Тоди дэржи, це – тоби! – угостила она внучку конфетами, пряником и ярко-желтым яичком. – Ну, а ты жеш, чей о то хлопчик будэшь, га?

– Мамин. И мне три с половинкой года. – Толик, приблизившись к бабушке, доверчиво подставил обе ручонки в ожидании гостинцев.

– Та якый жеш, Толька, ты мамин, бо вылитый батько?! На ось – це тоби, – улыбнувшись беззубым ртом, бабушка щедро одарила и внука.– Бо твий батько такый жеш самий був, колы був малэнький, як ты!

По правде говоря, Аньку с Толькой в этот момент мало волновало, кто на кого похож и, вразнобой поблагодарив бабу Аришу, они уселись на топчан и зашуршали фантиками от конфет.

– А хто ж за вас будэ казати: «Спасибо мами, спасибо Боженьке…», га? Чи забулы, як бабушка вас вчила? – Арина Александровна шутливо погрозила внукам костлявым пальцем, и, повернувшись лицом к невестке, продолжила – оце ж у вивторок поминальный дэнь будэ, пиду на кладбыще, у сэбэ- в Атбасари… У мэнэ, жэш, Катя, сэстра помэрла… ще у Сретенье, – снова тяжело вздохнув, она выложила на стол несколько пасхальных яиц и горсть конфет, и стала завязывать узел платка.

До этой минуты неподвижно стоявшее на пороге хаты большеглазое существо с копной буйных каштановых кудрей на голове, вдруг ожило и тоже, довольно робко подошло к бабушке.

– О, а оце ще чиё – соседско, чи шо?..– задорно спросила она, кивнув на ребенка.

– И это, мама, тоже наше!.. – нарочито задорно ответила Катерина, – и в следующем месяце ей сполнитца уже два…

Свекровь, часто моргая, в крайнем волнении смотрела на девочку. Обычно плутовато прищуренные глаза ее вдруг стали размером с пятак.

– Постой, постой… Так… цэ ж воно и е о то кошенятко, про якого мэни Гаврыло тоди казав, чи як?..– вновь обрела она дар речи после затянувшейся, было, паузы.

– Оно… – тяжело выдохнула Катерина.

– Так воно нэ помэрло?! – искренне удивилась Арина Александровна. – Вин жеш, кобелюка такый… вин мэни казав, що воно, той… Свят, Свят, Свят… Ще ж приихав тоди до мэнэ, злой, як собака – гу-у, аж искры из зубэй!.. – Понемногу справляясь с волнением, она продолжила уже тише: – Вин жеш, Катя, нэ по бабам, а у мэнэ усё цэ врэмья був… Мы ж, з ним тоди, грэшным дилом, та и подумалы, що похороныла ты бо о то кошенятко… Свят, Свят… Як назвалы-то ее?

– Да ни як.