Испекли мы каравай… Роман

– Гы… Гир… Анна… – растерявшись вконец и испуганно заглядывая в глаза сестры, пролепетала она. – Дим… Ой, забыла…

– Пф-ф… Ан-на Дми-три-ев-на, бестолочь! Она самая строгая, зато самая умная и справедливая, поняла?

– М-гм.

– И не трясись! Теперь ты каждый день будешь в школу ходить, и че, так и будешь ныть?!

– Ладно, не буду… – пообещала Олька, в который раз пытаясь взять себя в руки.

Оказавшись, наконец, на площадке перед входом в школу, Анька подвела Ольку к очень симпатичной, средних лет, элегантно одетой учительнице, строившей первоклашек, отдала ей документы и побежала искать свой, уже третий «А» класс.

С первой же секунды Олька ощутила на себе, мягко говоря, недоброжелательный взгляд, а затем услышала и голос учительницы:

– Становись сюда. Гос-споди-и… на линейку – с таким бантом?.. А где только… и форму-то такую берут?.. – окинув Ольку брезгливым взглядом, проворчала вполголоса учительница и, взяв Ольку жесткой рукой за плечо, поставила в задний ряд с мальчиками.

Увидев впереди стоящих девочек с пышными белыми бантами, Олька поняла причину раздражительности учительницы: ей показалось, что теперь ее, без бантиков, не только учительница, но и весь класс возненавидит, и ей со страшной силой вдруг захотелось обратно – домой…

Все торжество Олька стояла в страшном напряжении. Ей уже стало казаться, что легче взять и умереть, чем вот так стоять на солнцепеке, на одном месте и ждать, когда закончат говорить непонятные речи стоящие под козырьком навеса сначала учителя, а затем еще и директор.

Как вдруг, увидев среди учителей до боли знакомое лицо, Олька воспряла духом и едва не вскрикнула: «Ой… Полина Васи-ильевна!…Родная моя… Все ведь будет хорошо, да же, Полина Васильевна?…» – с обожанием она глядела на внучку бабы Наташи. Но ощущение струек пота на лице, шее, спине и даже ногах взяло верх, мысли сами по себе переключились и потекли в противоположном направлении: «… Если бы не эти вонючие сандалии… Блин, как бо-ольно… И еще эта учительница… Вон, опять посмотрела на меня, как Гитлер… Не-ет, она умрет, но не разрешит мне сегодня рассказать „Сын артиллериста“… Зря я сюда пришла. Надо как-то убежать домой…»

Сразу после линейки учительница объявила, что весь класс сейчас дружно пойдет еще и в какую-то «дальнюю» школу, о которой раньше Олька, конечно, не подозревала. И, под нещадно палящим солнцем, мужественно преодолевая почти трехкилометровый путь, первый «А» класс пошагал по центральной улице, мимо магазина – туда, куда Олькина нога еще ни разу в жизни не ступала. Дорога состояла из щебня до более крупных острых камней и булыжников вперемешку с пылью, клубы которой от проезжающих то и дело грузовиков лезли прохожим в глаза, нос и рот.

Примерно в средине пути, когда боль от лопнувших мозолей стала просто невыносимой, Олька сняла сандалии и понесла их в руке. Но камни в пыли были слишком острые и доставляли ей только еще большую муку. А поскольку содранные мозоли кровоточили, и попавшая в ранки пыль больно щипала, она, пройдя босиком с полсотни шагов, снова надела вмиг ставшие ненавистными сандалии.

Сначала она шла и надеялась, что вот-вот учительница или кто-то из сопровождающих родителей, скажут, что вот они и пришли… Но никакой дальней школы не было и в помине, а учительница и родители тоже, прикрывая рты носовыми платочками, всё шли да шли молча. Олька изо всех сил старалась не думать о том, что этот путь, когда их отпустят домой, ей придется делать снова… причем, каждый Божий день… Но невеселые мысли нахально так и лезли в ее голову: «И завтра по этой же дороге… А если не заживут мозоли до утра?…И послезавтра?…И после послезавтра?…Только не это! Только бы не зареветь, а то будут до десятого класса дразнить ревой-коровой… И так, вон, уже… все косятся… Не нравится им ничего у меня… Еще раз кто-нибудь покосится – покажу язык, будет потом знать, как коситься на меня…»

…Лишь немногим позднее умная Анька, конечно же, не без сарказма откроет Ольке секрет: оказывается, это «благодаря» старшей сестре в том числе, в течение четырех лет Олька будет ходить на противоположный конец поселка в эту дальнюю школу. И всё, потому что мама, по совету своей напарницы, решит отдать Ольку к «строгой, но справедливой» учительнице, для чего и велит Аньке, дабы та навела о таковой справки. И Анька наведет. И приведет Ольку к очень сильной, даже чересчур сильной учительнице, в чересчур дальнюю школу.

Называлась школа «дальней», потому что находилась на самой окраине, где еще первооткрыватели Калинина много лет тому назад посадили самый первый совхозный яблоневый сад. А спустя время, когда в центре поселка построили новую совхозную контору, старое здание, состоявшее из четырех кабинетов, выпросили у местного руководства под начальные классы родители, проживавшие вблизи теперь уже бывшей конторы, дабы их малышам не пришлось преодолевать слишком дальний путь в основное здание большой школы, что в центре. И теперь в трех кабинетах бывшей конторы занимались дети с первого по третий класс, а в четвертом была учительская.

Наконец, первый «А» из сорока двух человек подошел к зданию, в котором им предстояло грызть гранит науки, как минимум, четыре долгих-предолгих года…

Едва переступив порог класса, Олька увидела сиротливо, и оттого очень трогательно, аккуратно стоявшие на полу у входа чьи-то запыленные коричневые сандалии. От созерцания такой картины Олька почувствовала невероятное облегчение и, ни секунды не раздумывая, а предвкушая одну только радость, нетерпеливо стала стаскивать и свои… Но, «умная и строгая» Анна Дмитриевна категоричным тоном запретила ей это делать и повелела сесть за вторую парту в среднем ряду. Мгновенно вычислив хозяина одиноко стоящих сандалий, которым оказался новоиспеченный Олькин однокашник Яша Мартьян, учительница заставила его незамедлительно обуться.

Наконец в классе воцарилась тишина, и начался, их первый в жизни урок.

Олькиным соседом по парте оказался тихий, почти глухонемой, но очень улыбчивый Эдик. Соответственно ответив на улыбку соседа, она окинула оценивающим взглядом класс от пола до потолка и восхитилась как красивыми, нарядными детьми, так и прохладой, царившей в чистом, уютном классе; высоченные свежевыбеленные стены, большие окна полы, дверь, парты и классная доска – все, как ей казалось, сияло новизной. Она тихонько сидела и все разглядывала, с удовольствием вдыхая запах свежей краски, царивший в этом новом для нее мире.

Вдруг ее взор невольно остановился на первой парте соседнего ряда, за которой тоже сидели девочка с мальчиком. На первый взгляд они были, как будто, обычными, хотя…. Мальчик был единственным в классе очкариком, а девочка, подстриженная почти так же коротко, как сосед, отличалась ото всех матово-рыжим оттенком волос и очень красивыми на лице веснушками. От них обоих исходила какая-то особая, осенняя прелесть, и Ольке они сразу показались самыми красивыми из всех присутствовавших. Вообще-то, Олька за свои семь лет, пусть не так часто, но все же встречала и рыжиков, и ребят в очках, но те на нее не производили ровно ни какого впечатления. Эти же – просто потрясли ее не только своей неземной красотой, а чем-то еще таким… пока необъяснимым, и Олька мысленно даже упрекнула себя в том, что не обратила внимания на такое двойное чудо, даже несмотря на довольно продолжительное совместное путешествие. Девочка с двумя огромными, пышными белоснежными бантами, каким-то непонятным образом прикрепленными к ее коротким, но достаточно густым волосам на самой макушке, повернувшись лицом к классу, мило улыбалась. Ольке казалось, что зовут эту девочку ни как, не иначе, а только Светлана, если, конечно, она русская, а если немка – Ангела, так как она не знала более изысканных имен, достойных такой необыкновенной, лучезарной красавицы. Мальчик же, хотя и был без веснушек, и вообще не был рыжим и не улыбался, отличался от прочих даже не очками, а чем-то другим, что, скорее, больше было у него внутри… Пока Олька не могла понять, что же такое есть в этом серьезном парнишке, что делает его таким непохожим на остальных сверстников. Ей даже раз показалось, что от этих ребят, как ни от кого другого, исходил необыкновенный свет. Тихонько вздохнув, она подумала, что если даже ей предстоит видеть их всю жизнь изо дня в день, она не устанет ими любоваться. И ей вдруг почему-то подумалось, что Ангелы на небе именно такие, разве что те полностью в длинных белых одеждах да с крыльями.

Сделав над собой невероятнейшее усилие, она, наконец, оторвала взгляд от этих, почти неземных божественных существ и стала с горечью сожалеть, что под пришитым к ее форме воротничком никто не видит ни ее красивую синенькую пуговичку, ни оранжевую вышивку…

Через какое-то мгновение выяснилось, что мальчика зовут Шурик по фамилии Красовский, а девочку – Катей Чарунской. Но Олька ничуть не огорчилась, что Катина фамилия менее прекрасна, нежели у Шурика, а наоборот, вдруг обрадовалась, имени девочки, потому, хотя бы, что именно так зовут ее, Олькину маму… По которой впервые в жизни за эти нескончаемые полдня она успела изрядно истосковаться. Она даже отметила про себя, что Екатерина – самое замечательное имя на свете. Ей вдруг страстно захотелось хоть чем-то стать похожей на Катю-одноклассницу, и она подумала, что если она никогда не сможет стать такой же красивой, то, когда вырастет, у нее будет такая же красивая дочка, которую она непременно назовет Катей. И когда ее Катя пойдет в первый класс, Олька накупит ей много красивых вещей у той спекулянтки, ну, которая в день выдачи зарплаты ходит по поселку с большой сумкой и продает всякие разные вещи, которых нет нигде, и даже в универмаге райцентра. И наденет она на свою дочку такую же красивую форму с мелкими складочками, как у Кати, с кружевными манжетами и воротничком, такой же капроновый фартук, и такие же огромные банты, и белые гольфики, и вишневые туфельки с маленькой кругленькой пуговичкой. А потом… потом у Ольки появится такой же необыкновенный, как Шурик, сын… он тоже будет такой же красивый и непременно в очках…