Французский перец

– Да, – выдыхаю я. «Да! Сто тысяч раз, миллионы, миллиарды раз «да»! Да! Да! Да!» Наваждение. Морок. Сон.

– А ты, Эммануэль? – слова священника ударяют под дых, бьют наотмашь, звуком разбитого стекла осыпая чудесное видение мне под ноги. Неужели я это сказала? Нет… Нет… Нет… Я сказала не ему, не ему… Как же так? Как так? Зачем? Но разве не этого ждут от меня собравшиеся? Сегодня я надела свадебное платье, чтобы сказать «да» Эммануэлю. Эммануэлю, не Жильберу. Нет. Не ему. Мой любимый мужчина никогда не будет моим. Уже никогда. Мой Жильбер навсегда останется мужем Симон. Её мужем. Меня охватывает отчаяние, граничащее с безумием. Я завидую Симон. Невероятно, пугающе, сильно. Я хочу быть на её месте. Я готова умереть, только бы он принадлежал мне. Пусть не долго – несколько лет, месяцев, дней. Мне. Полностью, без остатка. Только мне. Только мне… Жильбер… С ресниц срываются горячие капли и скользят по щекам.

– …объявляю вас мужем и женой, – заканчивает речь священник.

Эммануэль поднимает фату. Целует меня в губы. Отрывается и смотрит. Улыбается ослепительной, солнечной, белозубой улыбкой. Я улыбаюсь в ответ. Не потому что хочу, а потому что так нужно. Мне надо улыбаться. Это день моей свадьбы. Невеста должна улыбаться. Все ждут от меня счастливой улыбки. Абсолютно все.

Внезапно оказываемся в кругу людей. Каждый хочет нас поздравить, пожелать счастья, дать напутствие. Мама крепко обнимает и целует меня, потом Эммануэля. Папа пожимает ему руку и хлопает по плечу, чмокает меня в щеку. Жильбер подходит ближе. Лицо холодное, строгое, выточенное из цельного куска льда. Смотрит. Пронзительно долго, тяжело, болезненно. Взгляд серых жемчужин устремлен в самую душу, достает до тайных сумеречных глубин, пронзает рапирой насквозь черноту тягостных сомнений, скопившихся где-то внутри меня. Сердце обрывается и летит в бездну. «Я люблю тебя! Люблю!» – истерично бьётся в черепной коробке отчаянная мысль. Пустая, глупая, ненужная, жестокая мысль. Хрусталики слёз дрожат в моих глазах. Зачем я это сделала? Зачем? В эту минуту мне хочется умереть. Я смотрю на своего свёкра и не могу отвести зачарованного взгляда. Непозволительно долго. Слишком долго. Нежно, тоскливо, любя.

– Мои поздравления, – голос холодный, неживой. Губы вздрагивают в попытке изобразить на лице улыбку, но у Жильбера не получается. Он делает шаг назад и тонет в благоухающей ароматами духов людской толпе. Стою, будто зачарованная его словами, не в силах пошевелиться. Все еще смотрю туда, где растворилась фигура Жильбера, облачённая в роскошный смокинг. Я слышу последние ноты его терпкого парфюма. Его образ перед моими глазами всё еще свеж и ярок.

– Карин, – вздрагиваю от неожиданности. Поворачиваюсь и вижу Пьера. – Я рад за тебя. Поздравляю.

Мягкая улыбка на мясистом добродушном лице. В глазах Драка столько тепла, столько нежной грусти, что я тут же оттаиваю. Гляжу на Пьера, словно на своё отражение. Почему-то мне кажется, что сейчас мы с ним очень похожи. Та же боль, та же тоска, то же отчаяние. Скажи, Пьер, почему так больно любить? Пройдет ли эта боль? Или мне надо привыкнуть к постоянно саднящему чувству в груди?

– Спасибо, – вместо мучающих меня вопросов, произносят губы.

– Теперь мы родственники.

Обнимает меня совсем не по-родственному. Слишком горячо. Чувствую его обволакивающее тепло. Мы с Пьером по одну сторону баррикад. Мне не нужны слова, чтобы понять – он ещё любит меня. Без единой капли надежды. Любит. Как с этим жить, Пьер? Как?

Отрываюсь от Пьера и смахиваю с лица предательски выкатившиеся слёзы. Плакать на свадьбе – плохая примета, но я не могу остановиться. Брижит сверлит меня злыми глазами. Бьюсь об заклад, она уверена, что я именно та женщина, из-за которой её муж хотел развестись. Кидаю в ответ дерзкий взгляд и натянуто улыбаюсь. Брижит морщится, будто съела лимон, и выдавливает ответную улыбку. Но поздравлять меня не спешит. Я не нравлюсь ей. Это очевидно.

***

Медовый месяц проходит, как во сне. Эммануэль счастлив. Постоянно щебечет веселой птичкой, заглядывает мне в глаза, бесконечно целует. Опекает. Он очень заботливый, внимательный муж. И очень нежный. Ласковый, как кот. Но я не чувствую себя с ним. Эммануэль – фон. Средство от тянущей внутри тоски. Первые месяцы я погружена в раздумья о свадьбе и холодности Жильбера. Я постоянно думаю о нём.

Симон снова положили в клинику. Мы с Эммануэлем часто навещаем её. В хорошую погоду возим на коляске гулять в Бют-Шомон. Стоит только пересечься с Жильбером, тот сразу уходит. Избегает нас. Точнее, избегает общения со мной. Он не хочет меня ни видеть, ни слышать. Наверное, так лучше для всех. Но каждый раз, когда я застаю Пуавра у Симон, сердце прошивает сладкой болью. Что я буду делать дальше? Я жена его сына. Мне надо как-то взять себя в руки. Ради семьи, ради Эммануэля, ради Арно.

Мой живот растет на глазах. Я стала похожа на бегемота. Лицо опухло, нос раздуло. Ноги превратились в столбы и не влезают ни в одни туфли. Я настолько безобразна, что не могу взглянуть на себя в зеркало. Косметикой не пользуюсь. Даже смешно о ней говорить. Она мне не помогает. К тому же мой организм отторгает любые косметические средства. Я не могу пользоваться ни помадой, ни тушью для ресниц, даже крем не могу нанести. Меня тут же начинает мутить, кожа чешется. Я сломя голову несусь в ванную, чтобы поскорее смыть с себя всё. Я не принадлежу себе. Я химера – два существа в одном. Арно слишком сильно на меня влияет. Он стал совсем большой. Мой гинеколог показывала мне Арно на экране УЗИ-аппарата. Я не ошиблась – у меня мальчик. Врач хотела удивить меня новостью, сказав пол ребенка. Но я с самого начала знала, что у меня будет сын. Мой Арно. Я давно его так называю – Арно. Эммануэль хочет, чтобы его звали Альбером, а мне нравится Арно. Нашего сына будут звать Арно Альбер Пуавр. Интересно, какое имя выбрал бы Жильбер? Хорошо, что я не встречаюсь с ним. Я не хочу, чтобы он видел меня такой. Странно, но Эммануэль будто не замечает, какой уродиной я стала. Он, как и прежде, называет меня ласковыми словами и с нежностью смотрит в глаза. Неужели он любит меня такой?

Арно появляется на свет неожиданно. На два месяца раньше срока. Мой малыш спешит увидеть этот мир. Воды отходят вечером, когда я в квартире одна. Эммануэль, как примерный семьянин, помимо учёбы много работает в компании. Зарабатывает деньги. Помогает Шарлю вместо меня. Я просто не в состоянии работать. Меня всё время клонит в сон. Мозги точно затянуло плотным ватным коконом, и они не реагируют ни на что, кроме малыша. Даже моё чувство к Пуавру сильно притупляется. Я начинаю думать, что моя болезненная любовь к Жильберу наконец-то прошла.

Не сразу понимаю, что случилось, когда из меня выливается прозрачная жидкость. Низ живота скручивает спазмом. До меня доходит – я рожаю. Звоню Эммануэлю и своему врачу. Пока муж добирается до дома сквозь парижские пробки, складываю в сумку необходимые вещи.

Роды проходят тяжело. В какой-то момент мне кажется, что я уже умерла, но боль, рвущая тело на части, даёт понять, что я жива. Два дня прихожу в себя в реанимации. Чувствую тянущую, пугающую пустоту внутри себя. Моего малыша нет со мной. Мой Арно. Я беспокоюсь за него. Нет, не так! Я панически боюсь потерять Арно.

В палату заходит врач. Осматривает, интересуется моим самочувствием. Но меня ничто не беспокоит так, как жизнь и здоровье Арно. Спрашиваю его о сыне. Врач хмурится и говорит, что мне надо еще немного отдохнуть. Но я не могу отдыхать. Я изнываю от разлуки с сыном. Вечером устраиваю настоящую истерику. Ору и рыдаю. Мне говорят, что Арно родился недоношенным, и его поместили в кувез. На третий день добираюсь до палаты, где лежит Арно. Он такой крошечный, такой беззащитный. По моим щекам текут слёзы. Умоляю врачей отдать мне моего ребенка. Но мне говорят, что Арно еще слишком слаб. Через семь дней меня выписывают из клиники одну. Но Арно не отдают. Я уезжаю домой. Мой мальчик остаётся там, с ними. Я не могу ни спать, ни есть. Постоянно плачу и прошу Эммануэля отвезти меня к сыну. Я каждый день езжу к нему и часами торчу возле палаты, прилипнув к стеклу, точно муха. Мой маленький Арно. Моё тело безумно тоскует по нему. Я не могу без сына. Мы с ним всё ещё одно целое.

Через две недели моих страданий нам позволяют забрать Арно домой. Я пьянею от счастья. Мой ненаглядный сынок наконец-то со мной. Не спускаю его с рук. Очень переживаю, что после искусственных смесей Арно не возьмёт грудь. Но Арно слишком сильно любит меня. Он отчаянно сосёт в надежде получить хоть каплю молока. Неужели стресс так подействовал на меня, что лишил моего мальчика материнского молока? Я жутко расстраиваюсь, плачу вместе с Арно. Эммануэль успокаивает меня, поит маленького из бутылочки смесями. Кто бы мог подумать, что Эммануэль будет таким заботливым отцом? Он сам ещё ребенок. Но мой муж заботится об Арно, ни в чём не уступая мне. Меняет подгузники, купает и пеленает Арно. Нам приходится нелегко. Через месяц у малыша начинаются проблемы с животиком. Мы почти не спим ночами. Прописанные педиатром капли и растворы не помогают. Я глажу утюгом пеленки и прикладываю к животику Арно. Через две недели мучений вконец измученный бессонными ночами Эммануэль предлагает нанять няню. Я не хочу ни с кем делить Арно. Упираюсь, как могу. Говорю, что в нашей квартире слишком мало места, чтобы терпеть здесь ещё и присутствие няни. Но Эммануэль не сдаётся. Подключает к решению проблемы отца. Жильбер приезжает к нам и предлагает переехать в квартиру на Набережной Жевр. Я давно уже не думаю о Жильбере. Всё мое существо поглощено Арно. Но его приезд действует отрезвляюще. Я прихожу в себя, словно просыпаюсь от долго сна. Я снова вижу Жильбера. Он сильно изменился за этот год. Черты лица заострились, огрубели. Носогубные складки стали чётче и ярче. Едва заметные раньше лучики морщин расползлись паутинками в уголках глаз, виски тронула инеем седина.

Побыв недолго, Жильбер уезжает. Как только за ним закрывается дверь, Эммануэль печально выдыхает:

– Маме стало хуже. Врачи дают ей не больше месяца.

– Как? Но почему? – ошарашено смотрю на мужа. За заботами об Арно я совсем позабыла о Симон. Мы давно её не навещали. Несчастная, приговорённая к смерти Симон.

– Она совсем ничего не видит и не слышит, – голос Эммануэля дрожит.

– А как же Арно? Она не сможет увидеть его? – меня шокирует эта несправедливость. Почему за рождение одного человека надо платить жизнью другого? Кто придумал этот дурацкий закон равновесия жизни и смерти? Почему так происходит?

– Она знает… что у нас есть Арно… Я говорил ей… рассказывал, какой Арно чудесный… когда… – Эммануэль давится словами. Ему нелегко говорить об умирающей матери, – …когда был в Бют-Шомон… в последний раз…

«Последний раз» звучит зловеще. Мне жаль Эммануэля. Я подхожу к нему и крепко обнимаю, чтобы он чувствовал, что не одинок, что мы с Арно рядом. И тут меня накрывает. Жильбер! Он один. Он совершенно, абсолютно один. Что чувствует сейчас Жильбер? Его сердце, наверное, разрывается от боли. Мне безумно хочется обнять Жильбера, провести рукой по волосам, прижаться к нему, сказать: «Я здесь. Я рядом. Я никогда не брошу тебя. Ты нужен мне. Я люблю тебя».

Слова Эммануэля стали последней песчинкой, упавшей на весы. Я сдалась и приняла любезное приглашение Жильбера. Мы переехали в особняк на Набережной Жевр и наняли няню. Но этот переезд не радует меня с первых же минут. Уже через неделю я начинаю сильно жалеть, что согласилась на эту авантюру. Казавшиеся забытыми чувства вспыхнули с новой силой. Какая же это пытка – находиться рядом и знать, что я уже никогда не смогу коснуться его. Я даже не могу думать о Жильбере. Это несправедливо по отношению к Эммануэлю. Изо всех сил я стараюсь отвлечь себя. Не вспоминать, не представлять, не чувствовать. Но моё подсознание настойчиво подкидывает неприятные сюрпризы. Сны – как привет из постыдного прошлого, как всплывшие на поверхность утопленники. Они пугают меня, заставляя просыпаться в холодном поту. В них я снова с Жильбером. Он трогает меня, гладит, ласкает языком в самых сокровенных местах. И целует. Долго, настойчиво, влажно. Ложится на меня. Кожа к коже. Наши тела повторяют изгибы друг друга. Горячая волна блаженства захлёстывает меня и растекается тёплым океаном в низу живота. Он погружает в меня свой член, млеет и сладко стонет. Входит в меня всё чаще и чаще. Шипит, дёргается, мелко дрожит и кончает, изливаясь в меня бесконечно долго. Я взрываюсь оргазмом. Лечу, взмываю ввысь и стремительно падаю, осыпаясь невесомым пеплом летящих комет.

Вздрагиваю, точно от удара, и открываю глаза. Мне становится стыдно за свой сон. Позже приходит осознание, и оно хуже всего – я всё ещё люблю Жильбера. Мне нельзя любить его. Нельзя! Я жена его сына. Это неправильно. Так нельзя! Но уговоры не помогают. Глупое сердце не хочет слышать голоса разума и истерично бьётся, стоит только встретиться глазами с Жильбером. И каждый раз я вижу в серых жемчужинах то, чего так долго желала. Ну почему мы получаем то, что хотим, слишком поздно? Катастрофически, невозможно поздно! Со своей любовью Пуавр опоздал на огромную, как материк, жизнь. Его молчаливые взгляды ранят, впиваются шипами и нещадно царапают, рвут в клочья слабую плоть. Какая это мука – видеть его каждый день без надежды коснуться, хотеть сказать и молчать, любить и знать, что любовь невозможна.

Я каждый день умираю, выгорая дотла, превращаясь изнутри в выжженную пустыню. И точно знаю, что он умирает вместе со мной. Молча, из последних сил отчаянно сопротивляясь съедающему заживо огню. Мы оба молчим. Нам нечего сказать друг другу. Всё уже сказано. К чему теперь слова? У нас нет ничего общего, кроме памяти, кроме нескольких счастливых мгновений. Наше прошлое. Такое простое и такое бесценное. Счастье мимолётно, жизнь конечна. Мы все умрём, но как долго можно жить с этой болью? Почему так больно? Почему?

Глава 22. Эммануэль. Цена обмана

Всё то время, что мы живем в особняке, Жильбер остаётся в Париже. Никуда не уезжает. Я знаю – он ждёт, как и все мы, когда умрёт Симон. Это страшно – ждать смерти близкого тебе человека. Отсчёт пошёл на дни, а может, уже и на часы. Никто не знает. Квартира на Набережной Жевр погружается в напряжённое скорбное молчание. Я вздрагиваю каждый раз, когда слышу телефонный звонок. Сердце замирает в ожидании дурных новостей. Облегчённо вздыхаю, понимая, что звонили не из клиники. И опять тянущиеся бесконечностью тусклые, унылые часы. Все ждут рокового звонка. Одного единственного. Станет ли после него легче? Не знаю. Не уверена, что смерть Симон принесет облегчение.

Эммануэль из весёлой пташки превратился в замороженного зимней стужей воробья. По утрам сидит в столовой на высоком табурете возле барной стойки с чашкой кофе и молчит. Я уже забыла, как он умеет улыбаться. Пуавр похож на тень. Мрачный, скорбный призрак. За последнюю неделю он осунулся и похудел. Живы только его глаза, молящие о спасении. Взгляд цепляется за меня, как за спасательный круг. Тяжёлый, потерянный, лишённый надежды. Мне невыносимо видеть Жильбера таким. Влажный ком застревает в горле, когда смотрю на него. Я хочу помочь ему, успокоить, но не могу. Знаю, мне сложно будет держать себя в руках, сложно не согреть, не поделиться огнём, пылающим в моём сердце. Сейчас я люблю его как никогда. Я готова отдать всё на свете, лишь бы не видеть в его серых жемчужинах зияющую бездну, полную горя и безысходности. Мой бедный, мой несчастный Жильбер. Мой любимый. Мой.

Симон умирает в ночь на воскресенье. Утром звонит телефон. Я сижу в гостиной и вижу, как бледнеет лицо Жильбера. Он не готов принять эту новость. К смерти любимого человека невозможно подготовиться. Даже если знаешь исход. Если знаешь, что ничего сделать уже нельзя и остаётся только ждать, смерть всё равно становится ударом, заставляющим терять равновесие, сжимающим мир до крохотной болезненной точки, обладающей невероятной энергией чёрного притяжения. Он нервно сглатывает, глаза застывают безжизненными стекляшками. Губы едва разлепляются и произносят только одно слово. Непостижимое, страшное:

– Умерла.

По моим щекам скользят слезы, одна за одной падая к ногам. Мне больно смотреть на Жильбера. Хочется подойти, утешить. Но я стою, оцепенев от такой ожидаемой и неожиданной новости.

Слышу, как рядом тихо всхлипывает Эммануэль. Бедный мальчик. Я так и не научилась любить в нём мужчину. К Эммануэлю я испытываю нежную любовь сродни той, что чувствую к Арно. Мой муж так и остался для меня ребенком. Милым, простодушным, любящим ребенком. Но Жильбер… Он пугает меня. Его глаза сухи, а лицо мертвенно неподвижно. Словно жизненные силы вмиг покинули его. Тело опустело и потухло, как тухнет хрупкое пламя свечи от лёгкого сквозняка, погружая реальность в холодный неприветливый сумрак. Я понимаю, что часть Жильбера умерла вместе с Симон и навсегда останется с ней в загробном мире, светлом, чистом раю, куда отправилась её душа. Отчего-то я не сомневаюсь, что душа Симон достойна рая. Я чувствую непонятную любовь к этой женщине. Ту, что излучают Эммануэль и Жильбер. Любовь словно тепло, её невозможно не почувствовать, не ощутить, не согреться её пламенем. И я скорблю о потере вместе с теми, кто любит Симон. Любил. Уже любил.

Жильбер не скупится на похороны. Симон хоронят на кладбище Пер-Лашез. Она будет лежать в окружении великих мира, канувших в лету. Её памятник навсегда останется среди возвышающихся над могилами надгробий, сотворённых лучшими художниками своего времени. Я держу Эммануэля за руку. Мой бедный муж из всех сил старается сдержать слёзы, но когда гроб опускают в могилу, не выдерживает и всхлипывает, крепко прижимаясь ко мне. Я обнимаю Эммануэля, глажу его по плечам и спине. Но мои глаза устремлены на Жильбера. Он сам точно одно из сотен кладбищенских изваяний. Застывший скорбный камень. На лице нет ни слёз, ни малейшего движения. Оно замерло безучастной маской. В эту минуту вместе с Симон в могилу опускают его юность, его душу, его любовь, его нежность, оставляя в наследство лишь память. Уверена, что Жильбер очень любил Симон. Не ту парализованную и слепую мумию, которую мы хороним сейчас на Пер-Лашез, а ту, другую, молодую и прекрасную, какой я никогда её не знала. Ту, которую забрала у него болезнь ещё десять лет назад. Мне больно и стыдно смотреть на Жильбера. Гроб Симон опускается на дно. Я чувствую странное облегчение. Того камня преткновения, что мешал мне вот уже несколько лет, не стало. Симон больше нет. Теперь Жильбер свободен ото всех обязательств. Он – свободен, я – занята. Какая глупая ирония. Почему всё так сложно? Почему?

Пьер стоит тут же, у края могилы. Плечи опущены, губы сомкнуты в жёсткую линию. На меня не глядит, смотрит туда, куда только что опустили Симон. Для Пьера эта смерть такая же трагедия, как для Эммануэля и Жильбера. Брижит возле мужа. Вцепилась в него тонкими костлявыми пальчиками, похожими на птичьи лапки. Зло сверлит меня колким, недовольным взглядом. С тех пор, как я стала женой Эммануэля, мы с ней толком не поговорили. У меня нет желания знаться с этой малоприятной особой. Брижит не сильно расстроена. Похоже, она даже рада тому, что Драка мало общается со сводным братом.

Жильбер бросает в могилу цветок. Присутствующие следуют его примеру. Цветы летят на крышку гроба, осыпаясь белыми лепестками. Последняя дань усопшей. Эммануэль всхлипывает и вытирает глаза рукой. Ну вот всё и закончилось. Беру его под локоть и веду к выходу. Следом за нами идут Пьер и Брижит. По лицу Эммануэля катятся слёзы. Всё чаще и чаще. Он судорожно всхлипывает и останавливается, не в силах сдержать льющегося потока. Драка подходит и крепко обнимает брата. Эммануэль роняет голову ему на плечо и заходится истеричными рыданиями. Мне страшно видеть, как плачет Эммануэль. Пьер оглаживает его, приговаривая что-то мягким бархатистым голосом. Но мой муж никак не может успокоиться. Эммануэль слишком чувствительный, слишком ранимый. Драка машет рукой, прося меня уйти. Я покидаю кладбище одна. Сажусь в машину и еду домой. Я не могу надолго оставить Арно. Он на грудном вскармливании и нуждается во мне.

Приезжаю в особняк на Набережной Жевр. Сразу иду в детскую. Арно не спит, плачет. Чувствует наше общее горе. Няня жалуется, что Арно почти ничего не ел. Я беру его на руки. Целую и обнимаю. Он ощущает тепло моих рук, слышит родной запах и успокаивается. Стучит пухлой ручкой по груди, просит накормить его. Несу Арно в свою комнату, укладываю на кровать. Ложусь рядом и вынимаю грудь. Арно тут же хватает сосок и начинает жадно причмокивать. Я вижу, как подрагивают его веки, как ослабевает маленький ротик. Наевшись досыта, Арно засыпает блаженным сном ангела. Мне так необходимо его благостное тепло, его тихое сопение. Я устало вдыхаю сладковатый аромат грудного молока, исходящий от моего малыша, и проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь, когда за окном уже совсем темно. Комната окутана сумраком. Арно сладко сопит рядом. Не хочу его будить. Надо переложить Арно в кроватку, чтобы он спал там до утра. Бережно беру его на руки и несу в детскую. Опускаю в колыбель, накрываю одеяльцем и выхожу, прикрыв за собой дверь.

Меня беспокоит отсутствие Эммануэля. Куда он запропастился? Не нахожу его ни в гостиных, ни в столовой. Решаю обойти квартиру. Навряд ли он сейчас в тренажёрном зале. Может, он в комнате матери? Иду в противоположное крыло. Понимаю, что это глупо, но прежде чем открыть дверь в комнату Симон, предупредительно стучу. Как и следовало ожидать, мне никто не отвечает. Заглядываю внутрь – никого. Направляюсь в кабинет Жильбера в надежде, что Эммануэль сейчас вместе с отцом.

Сквозь узкую щель приоткрытой двери в темноту коридора сочится желтоватый электрический свет. Тихонечко скребусь и, не дождавшись ответа, захожу внутрь. Жильбер один. Сидит за столом перед ополовиненным декантером с виски. Глаза красные, воспалённые от слёз и алкоголя. По комнате плывет хмельной дурман. Он поворачивает ко мне голову и пристально смотрит. Мое сердце болезненно пронзает острый шип. Я подхожу ближе к Жильберу, совершенно позабыв, зачем пришла. Протягиваю руку и касаюсь его волос. Мои пальцы дрожат, тело колотит озноб. Жильбер поднимает на меня глаза, и я вижу застывшие на ресницах слезинки.

– Она умерла, – тихо шепчет Жильбер. И капли становятся крупнее. Я провожу рукой по его голове.

– Не надо, – приговариваю я. – Ты же знаешь, что ей нельзя было помочь. Слёзы холодят мои щёки. Сердце неистово стучит, разрывая грудную клетку. Я осторожно глажу Жильбера по волосам. Он обнимает меня и утыкается носом в живот.

– Карин, если бы ты только знала, как мне без неё плохо. Если бы только знала…

– Я знаю, – нервно сглатываю, продолжая гладить его. – Ты не один. Я рядом… Я здесь…

Чувствую, как по жилам лавой растекается сладкий огонь. Трепещет, обжигает, манит. Целую его в макушку, мои руки скользят по крепким плечам, по спине, оглаживая настойчивее с каждым разом.