Французский перец

– Карин, я так счастлив. Спасибо, Карин, спасибо… – он продолжает что-то шептать мне на ухо. Но я не понимаю слов, будто разом забыла французский. Я смотрю на тест и не могу оторвать глаз. Я все еще не верю, что беременна. Так не должно было случиться. Это неправильно. Нет! Нет! Нет! Мне надо срочно поговорить с Жильбером. Надо как-то объяснить ему. Какая-то дикая, нелепая ситуация! Чувствую, что меня затягивает в трясину. Я физически ощущаю, как погружаюсь в болото, и каждая моя попытка выбраться только ухудшает и без того плачевное положение. Шальными глазами смотрю на Эммануэля. Он так счастлив, и от этого становится жутко. Боже, на сей раз я вляпалась по полной! Что мне теперь делать? От этого ребенка я не откажусь ни за что на свете! Но это неправильно. Так нельзя! Нельзя! Моя совесть отчаянно вопит, требуя расставить все точки над i. Но разум приказывает молчать, чтобы не сделать хуже. Хотя, по-моему, хуже уже некуда.

– Карин, ты слышишь меня? Карин? – голос Эммануэля выдёргивает в реальность. Таращусь, будто впервые увидела его. Прости меня, Эммануэль. Прости. – Карин, ты согласна?

– Что?

– Ах, Карин! Я всё понимаю, но думать уже не о чем… Но если тебе это нужно, то подумай. Я уже давно всё для себя решил. А он… – гладит меня по животу. Улыбается. – Ему нужны мы оба. Понимаешь, мы нужны ему. Так что ты решаешь не только за себя, но и за него, Карин.

– Решаю? Я? – кажется я пропустила что-то важное.

– Да, Карин. Ты его мать, а я – отец.

– Кто? Чей отец?

– Я – отец нашего ребенка!

Вот чёрт! От его слов мне становится дурно.

– Тебе плохо, Карин?

– Да, что-то голова закружилась, – сердце бешено клокочет, отдавая в барабанные перепонки. Эммануэль усаживает меня на стул. Наливает и протягивает мне воды. – Вот! Посиди пока тут, я мигом! Только переоденусь. Представляю, как обрадуется мама!

Да уж, обрадуется. Думаю о Симон. Мне становится невыносимо стыдно перед ней. Как я посмотрю в глаза этой женщине? Любовница мужа и невеста сына. О, я – просто чудовище! Эммануэль выходит. Остаюсь в столовой одна. Пока Эмми переодевается, мне надо найти Жильбера и поговорить с ним. Объяснить.

Встаю и иду на поиски Пуавра. Нахожу его в кабинете. Сидит за письменным столом. Вдоль стен – стеллажи с книгами. В комнате полумрак.

– Жильбер… Я хотела сказать, – неуверенно мнусь у порога. Мне стыдно смотреть Жильберу в глаза. – Хотела, чтобы ты знал…

– Ничего не надо говорить, Карин, – тяжело вздыхает. – И так всё ясно. Что тут ещё объяснять?

– Но я…

Мотает головой, он не хочет выслушать меня.

– Молчи! Просто молчи! – опускает голову. Делает паузу и снова вскидывает на меня колкий взгляд. Но вместо брезгливости в серых жемчужинах я вижу горечь и боль. Много боли. Озера боли, реки боли. – Знаю, что там, в Алжире, я повёл себя не лучшим образом, но… Пожалуйста, Карин, не разбивай ему сердце. Он мой сын.

Слёзы застревают колючкой в горле. Я закусываю губы, чтобы не разреветься.

– Хорошо, – едва справляясь с чувствами, шепчу я. Нам больше не о чем говорить. Жильбер расставил всё по своим местам. Предельно ясно и чётко. У меня нет шансов. Ни единого шанса. Все кончено.

Моё сердце разрывается от горя. Я хотела отомстить Жильберу, а в итоге сделала больно себе. Как мне теперь с этим жить? Эммануэль ждёт моего согласия. Но имею ли я право выйти за него замуж? Что из этого получится? Вот тебе и ни к чему не обязывающие отношения! Попала, как кур во щи!

***

Мы едем в Бют-Шомон, где расположена клиника.

Из палаты Симон открывается чудесный вид на залитый солнцем осенний парк. Воздух чист и прозрачен, как горный хрусталь. Золото листьев выгодно контрастирует с лазурью безоблачного неба.

Симон, бледная и худая, лежит на кровати. При виде Эммануэля её рот дёргается в попытке что-то сказать, но у неё выходит только нечленораздельное блеяние. Она выглядит жалкой. Моё сердце сжимается при одном взгляде на неё. Симон лишь тень. В ней давно нет ничего человеческого. Симон – призрак прошлой жизни Жильбера. Я смотрю на неё и пытаюсь понять, какой она была до того, как превратилась в парализованную мумию? Симон похожа на живого мертвеца. Кожа иссушенная, ломкая, словно пергамент. Чёрные тени вычерчивают глазницы на неживом лице. Взгляд тусклый, точно подёрнутый коркой льда. Губы истончились и сползли неровной линией, делая перекос вправо. Нос заострился, превратившись в птичий клюв. На вид Симон едва ли можно дать шестьдесят. Она выглядит на все семьдесят.

– Привет, мам! – Эммануэль садиться на край кровати и берёт ее за тонкую, похожую на птичью лапку, руку. – Ну как ты?

Её губы дёргаются. Веки подрагивают. Симон пытается улыбнуться сыну.

– Мам, – он с нежностью смотрит на неё. – Я хочу познакомить тебя с моей Карин. Подойди, – делает жест рукой.

– Доброе утро, мадам! – я скорбно улыбаюсь. Мне больно смотреть на Симон. Она открывает рот. Губы расползаются кособокой фигурой.

– Мама, у нас с Карин скоро будет ребёнок. Ты рада? – Симон моргает, в её глазах блестят слёзы. Тонкая полоска рта кривится. От уродливого подобия улыбки по моему телу прокатывается дрожь. Мне страшно. Страшно смотреть на неё. Страшно подумать, каково это знать, что ты медленно умираешь. Внутри всё дрожит. Симон изучает меня пристальным взглядом. Мне чудится, что она видит меня насквозь, но не может ничего сделать, даже сказать не может. Она видит всю мою подлость, все мои гаденькие грешки. Я закусываю губы, глядя в эти блёклые, подёрнутые мутной пеленой глаза. Бедная, бедная Симон. Что бы чувствовала я, окажись на её месте? Разве же я хотела бы для своего сына такой участи? Мне стыдно, я опускаю глаза, не выдерживая взгляда прикованной к постели женщины.

– Мам, ты благословишь нас с Кариной? – слова Эммануэля жалят сердце, обжигают, заставляя ещё больше стыдиться. Я вскидываю на неё взгляд в надежде, что Симон отрицательно качнёт головой. Но нет, она одобрительно моргает. Зачем, Симон?! Ведь я же спала с твоим мужем, устраивала бесстыдные игры со старшим сыном, а потом соблазнила младшего. Кажется, я недовольно морщусь, глядя на неё. Эммануэль принимает мою гримасу за скорбь и выводит из палаты.

– Карин, я очень тебя прошу, не плачь в присутствии мамы. Это сильно её расстраивает.

Когда я научилась быть такой лицемеркой? Я виновато улыбаюсь, глядя на Эмми.

– Прости, Эммануэль. Но твоя мама… Мне так жаль! – подхожу и обнимаю его, утыкаясь лицом в плечо.

– Держись, Карин! – гладит меня по спине. – Ты сделала маме огромный подарок! Она счастлива. Даже если она… – он на секунду замолкает. – Даже если она завтра умрет, то умрет счастливой. Она очень рада за нас. Правда, рада. Ты ей нравишься.

Меня начинает трясти. Не то от истеричного смеха, не то от сухих рыданий. Странные чувства одолевают меня в эту минуту. Боль, горечь, страх и – безудержное веселье. Как такое может сосуществовать в природе? Я не понимаю, но сейчас чувствую именно это. Наверное, это и есть отчаяние, когда от тебя уже ничего не зависит. Ты сделала всё, что могла и теперь пожинаешь плоды своих стараний. Гореть мне в аду! Мне никогда уже не вымолить у Бога прощения. Я загнана в угол, и могу лишь повиноваться уготованной судьбе. Почему в моей жизни всё так сложно?

Глава 21. Жильбер. Боль моя, сердце мое

Свадьба назначена на конец декабря. В Париж приезжают мои родители. Я не видела их с тех пор, как уехала из родного города. Мама рада за меня. Она постоянно плачет. Надеюсь, что от радости. Ей нравится Эммануэль. Мои родители не ожидали, что я выйду замуж за наследника большого состояния.

По утрам меня тошнит. Честно говоря, меня тошнит всегда. Даже во сне. Живота ещё не видно, но я всё равно выбираю свадебное платье свободного кроя. Не хочу, чтобы он страдал. Я уже люблю своего сына. Почему-то я уверена, что у меня будет сын. Мой сын. Только мой.

В Эммануэля словно вдохнули новую жизнь. Он летает. Я очень переживаю, что он летает на мотоцикле по Парижу. Эмми такой беспечный. Надеюсь, что после свадьбы всё наладится – я смогу полюбить Эммануэля. Он славный. Такой заботливый и внимательный. Он не оставляет меня надолго одну. На правах главы семейства давит авторитетом, хочет, чтобы я ушла с работы. Говорит, что сейчас я должна думать только о нашем ребёнке, а не об отношениях Елизарова и нового поставщика. Не спорю с ним. Мне и в самом деле очень тяжело сосредоточится на работе. Постоянно хочется спать. Ползаю по офису, как сонная муха. Одно хорошо – я стала меньше думать о Жильбере. Я смирилась с тем, что наши отношения остались в далёком прошлом, и к ним не будет возврата. Никогда. Никогда – какое жестокое слово. Сердце до сих пор сжимается болью, когда я вспоминаю то самое утро в квартире на Набережной Жевр. Бедный Жильбер. Он не знает, что я люблю его. Люблю до сих пор. И это ужасно. Я люблю своего будущего свёкра. Такая ерунда могла случиться только со мной. Мыслимо ли любить отца своего будущего мужа? Как мы будем уживаться? Хорошо, что у Эммануэля есть своя квартира, куда я переселилась вскоре после объявления о помолвке.

Пуавра не вижу. Да и не хочу видеть. Что он обо мне думает? Я разбила ему сердце. Уверена в этом. Наверное, считает меня потаскухой. О, кажется, я полностью оправдала его ожидания! Жильбер. Мой глупый, мой нежный, мой любимый. Мой. Свёкр. Когда родится малыш, будет ли Жильбер с ним возиться? Будет ли он любить этого ребенка? Я очень хочу, чтобы Жильбер полюбил Арно. Я уже придумала имя своему сыну. Арно Пуавр. По лицу текут слезы, стоит мне только представить их вместе. Каким он будет, мой Арно? Как бы я хотела, чтобы он был похож на отца. Мой Арно. Я часто разговариваю с ним, когда мы остаемся одни. Это глупо, но я чувствую, как Арно шевелится во мне. Он живет внутри меня. Дышит моими легкими, чувствует моими чувствами, любит моей любовью. Он любит своего отца. У меня только второй месяц беременности, но я уже не представляю себя без Арно, словно знаю его всю свою жизнь. Я люблю своего сына.

Накануне свадьбы никак не могу заснуть. Ворочаюсь в кровати. Эммануэль уехал к родителям, оставив меня с моими в нашей, теперь уже нашей, квартире. Он хочет провести эту ночь в доме, где прошло его детство. С Симон и Жильбером. Симон стало лучше. Врачи разрешили ей поприсутствовать на завтрашней церемонии. Она будет сидеть в кресле. Правда, долго сидеть Симон не сможет. Её хватит максимум на час. Знаю это точно, потому как мы с Эммануэлем часто возим ее на прогулку в парк Бют-Шомон. То, что Симон может сидеть – большой прогресс. Видно, новости о помолвке сына и моей беременности придали ей сил. Несчастная, больная, обманутая Симон. Если бы она только знала. Если бы только знала. Она бы ни за что не согласилась на это брак. Мой брак с Эммануэлем – насмешка над всем, чем дорожит Симон. Сегодняшней ночью я понимаю это как никогда. Я не должна была соглашаться на брак с Эммануэлем. Как я буду завтра стоять в церкви? Перед святым распятием я буду давать клятву в любви и верности мужчине, которого не люблю. Я не верующая, но мне страшно. Страшно лгать перед людьми и богом. Я жуткая грешница. Низкая, безнравственная хищница. Именно так назвал меня Жильбер, когда приехал в Москву, чтобы уговорить отказаться от Драка. Как же он был прав!

Вспоминаю Драка. Пьер. Милый, милый Пьер. Любит ли он меня? Когда-то он клялся мне в любви. Хотел развестись с Брижит, чтобы жениться на мне. Завтра он тоже будет там, в церкви. Будет стоять рядом с Жильбером и Эммануэлем и изображать радость. Ему придётся. Мой милый, мой несчастный Пьер. Прости меня, Пьер. Прости за всё. За то, что давала надежду, за то, что не смогла ответить на твои чувства. Я знаю, что ты был искренним. Ты открыл мне своё сердце, а я наплевала тебе в душу. Прости, Пьер, если сможешь. Прости.

Я ужасно раскаиваюсь. Груз грехов давит грудь, превращаясь в бессонницу. Ночь перед свадьбой – ночь мучительных раскаяний, ночь сожалений, ночь тягостных воспоминаний и раздумий о будущем. Завтра я шагну за ту грань, откуда уже не вернуться. Хотя, наверное, я давно переступила эту черту. С лёгкостью, не замечая, как перешла на сторону лжи и обмана. Что будет со мной, с Жильбером, с Арно, с Эммануэлем? Что будет со всеми нами? Как мы будем жить?

***

Меня трясёт с самого утра. Лихорадочно бьёт все тело. Дико тошнит. Смотрю на себя в зеркало – тусклое, измученное бессонной ночью лицо, набрякшие веки. Не помогает даже макияж, наложенный рукой профессионального визажиста. Я бледная и страшная. В белом платье, с фатой на голове, точно привидение из фильма ужасов. Слышу, как вступает музыка. Ну вот и всё, мой выход. Подхожу к отцу. Бедный мой папа. Он так горд за свою дочь. Весь так и светится. Если бы он только знал, какое я чудовище. Я тяжело вздыхаю и беру его под руку. Двери открываются. Мы вступаем в полумрак роскошного старинного собора. Сквозь витражи сочится солнечный свет, разлетаясь разноцветными брызгами по стенам и сводам храма, переливаясь драгоценными камнями в позолоте икон и начищенной до блеска церковной утвари. Мы идём по красной ковровой дорожке, ведущей к алтарю. Все украшено цветами и белыми невесомыми лентами. Куда ни глянь, везде сидят люди. Вся церковь заполнена людьми. Почти никого из них не знаю.

Под звуки органа проходим по коридору до самого конца. Возле кафедры меня уже ждут. Наряженный в серый фрак Эммануэль и святой отец в сверкающих белых с золотым одеждах. В петлице у Эммануэля цветок флёрдоранжа – символ невинности. Сердце сжимается. Эмми сам, как этот цветок – чистый, невинный мальчик, не представляющий, какого монстра он выбрал себе в жёны. Я встаю по правую руку от кафедры. Папа садится на переднюю скамью между мамой и Жильбером. Рядом в коляске сидит Симон. Чуть дальше – Пьер и Брижит. Скольжу по Брижит глазами. Одного взгляда вполне достаточно, чтобы оценить. Очень худая, лицо желчное, неприятное, сухая кожа собрана множеством мелких морщин. Брижит напоминает мне шарпея. Смотрит враждебно, будто что-то подозревает. Я не испытываю к ней симпатии. Как Пьер мог жениться на такой?

Стою, словно приговоренная к повешению. Перед глазами библия, которую держат руки святого отца. Но мои мысли там, за спиной. Я кожей чувствую присутствие Жильбера. Он невозмутим, как скала, но я ощущаю невероятно сильное напряжение, волнами исходящее от него. Внутри бушует буря. Цунами, ураган, сметающий все на своем пути. Отчаяние, боль, разочарование, сожаление – бунтующий океан, затягивающий на мутное дно. Жадный, безжалостный, свирепый. Жильберу нужно смириться с тем, что происходит в церкви в эту минуту. Но он не может. Ему трудно преодолеть ненасытную, губящую стихию внутри себя. Моя душа истекает кровью, рвётся на части, вопит, ноет, зовёт. Я часто и глубоко вздыхаю, боясь разреветься. В глазах подрагивают слезинки. Под фатой этого не видно.

Священник начинает церемонию. Я не слышу его. Я поглощена тем, что творится на скамье первого ряда. Одна за другой накатывают тяжёлые волны, готовые проглотить меня, увлечь за собой в пучину, в тёмную бесконечность. Моё сердце бьется в унисон с сердцем любимого. Оно чувствует боль, его боль, нашу боль. В эту минуту он не рядом со мной. Он сидит на почётном месте родителя. Грудь разрывают стальные когти, острые иглы впиваются в рёбра, раскалённым железом жгут изнутри. Как бы я хотела, чтобы рядом со мной стоял он! Я готова вечно клясться ему в любви, принадлежать только ему, быть пустой, бездушной игрушкой в его руках, травой, по которой ступает, морскими волнами целовать ступни, проливаться дождём к его ногам, пока дышу, пока живу, пока смерть не разлучит. Нас. Навсегда.

– Согласна ли ты, Карин?