– Ты, значит, меня туда бросила, чтобы завязку найти?
– Не могла я тебя «туда бросить» без твоего внутреннего согласия.
– Как-то я сильно тебе доверился, надо быть осторожнее.
– Поздно спохватился. Ладно. Может, ещё благодарить будешь.
– Это вряд ли.
– Неинтересно про завязку?
– Подожди, не отошёл ещё… А сама-то ты «там» была?
– Нет.
– На других, значит, эксперименты ставишь.
– Не на «других», а на тебе конкретно.
– Спасибо.
– Пользуйся на здоровье.
– Может, мне какая-нибудь поблажка выйдет за пережитое?
– Ага, ожил значит! Торгуешься.
– Знаешь, после «того» – жизнь как-то больше ценишь… любую…
– Ну вот и хорошо…
– Ладно… Что там с завязкой?
– Жарко… Сухо… Солнце как с ума сошло… Вокруг – камень: каменный двор, каменные стены… Крики, кровь. Везде кровь, ручьи крови. Я поскользнулась, упала… Солнце скрылось… Нет, его закрыли, солнце закрыли! Кто-то страшный закрыл солнце…
Он стучится, он во мне – ребёнок, он стучится, просится наружу!..
Чёрная морда, оскал зубов, глаза с кровью… Лошадь, это лошадь, но она безумна! Всадник, на ней всадник. Светлые волосы, голубые глаза… Он наклоняется, он видит, что я беременна, ребёнок стучится, хочет выползти…
Всадник опускает копьё и бьёт туда, в живот, в ребёнка… Копьё пробивает голову, ребёнок дёрнулся и замер… Всадник смеётся, он счастлив. У него лицо ангела, счастливого ангела. Он поднимает копьё, кровь с острия капает мне на лицо. Он застыл, он размышляет… Он не хочет бить в лицо, у меня красивое лицо… Он отводит остриё и бьёт в сердце… Ты это видел?
– Да. Не с самого начала, но видел.
– Вспомнил?
– Да. Иерусалим. Я был в войске Роберта Нормандского.
– Совсем юный: лет семнадцать или восемнадцать.
– Девятнадцать. В тот день мне исполнилось девятнадцать…
– Праздновал, значит?
– Да, и был счастлив. Во мне это и сейчас есть, эта черта: я не могу ломать красивое… И когда хотел уйти – нерешённым оставался вопрос: как же сделать так, чтобы всё было красиво?
– Не верил в другой исход?
– Ты же пришла… И что: эта лента будет преследовать меня неизвестно сколько времени?
– Не только эта.
– Почти тысяча лет…
– Да, больше девятисот. Вспомнил имя?
– Жан… Меня звали Жан?
– Я своё не могу вспомнить.
– Наверное, тебе это уже не нужно?
– Вибрация имени? Может быть… А может, указание на то, что теперь – твой ход.
– А эта самая вибрация помогает вспомнить только «ту» жизнь?
– В основном – да, но может цеплять другую, связанную с этой наиболее сильной причинно-следственной линией.
– Мой ход… И как его начать, этот ход?
– Чем проще, тем лучше. Там, на этом месте – густое поле, густое и вязкое. Из него уходят три линии. Они где-то опять пересекутся; во всяком случае – две из них. Попробуй увидеть.
– Не вижу…
– Попробуй…
– Я не вижу никаких линий.
– Грязное красно-бурое марево видишь?
– Марево вижу.
– Значит – можешь увидеть и всё остальное.
– Помоги…
– Я уже сделала всё, что могла. Дальше – сам.
– Не вижу.