Пошел купаться Уверлей

– Я подумал, может, у него язык развяжется?

– Ну?

– Не развязался. Мрачноватый мужчина.

– А попугай?

– Пропел: «Нас не догонишь».

– В каком смысле?

– Да это песня такая.

– Ну-ну. Что дальше?

– Хотел рассказать про травку и про аптеки.

– Попугай?

– Ну да. Вы же про него спрашиваете. – И улыбнулся. – А еще хотел рассказать, откуда дети берутся. Потом прошептал: «Эх, забыться бы на фиг!»

Мамыкин отпирался, что не знает никакой Лиды, но попугай прошипел: «Врет, врет! Ушла. Злилась».

– Была и ушла, – сказал полковник. И тут же поинтересовался: – А Мамыкин?

– Признался, наконец, что была такая девица, Князева. Но защитилась и ушла. Уволилась.

– Попугай никак не комментировал?

– Прошипел: «Врет! Шушушу в уголке!» Я сразу подумал: влюблен товарищ Мамыкин.

– Котик, – сказал полковник. – Как нежно! А чего же твоя Лида злилась?

– Не моя, а наша.

– Ладно, ладно. Наша. Но сердилась же? Лида – честные глаза.

Якушевский нахмурился, но промолчал.

– Ну почему же все так быстро у них распалось? Не знаешь?

– Не знаю.

– А если бы тебе девушка подарила фотографию с надписью «Милому Котику…», ты бы показал ее постороннему?

– Да вы что?

– Вот то-то и оно, – задумчиво пробормотал Ушан и нахмурился. – В прошлый раз, когда ты докладывал, я за что-то зацепился, а нынче нет. За что? Не могу вспомнить. Заспал, что ли?

«Заспал! Так не бывает. Все-то вы помните, дорогой товарищ Ушан!» – подумал Якушевский. И сказал:

– Он даже Пушкина знает. Хотел мне про «вихри снежные» рассказать.

– Попугай?

– Ага.

– Ну а ты?

– Сказал, чтобы заткнулся.

– И он заткнулся?

– Заткнулся.

Ушан задумался.

Потом с надеждой посмотрел на Дмитрия:

– Может, ты о чем-то забыл? Птичка-то попалась тебе разговорчивая. Напрягись, Димитрий.

– Да все я вам пересказал. Разве что мат…

– Вот-вот! Про мат. Попка, что, матерился?

– Да неудобно как-то. Чего повторяться?

– А ты повторись! Неужели никогда не материшься? А у меня так бывает. Особенно, когда пар надо выпустить. Пустишь по матушке – и такой сразу благостный станешь! А ты не стесняйся.

– Да я и не стесняюсь, – промямлил капитан. И подумал: почаще бы он благостным становился.

– Сам знаешь – все важно. Когда он, попка, стал неприлично выражаться? Когда этот «профсоюз» его в клетку загнал?

– Павлуша сам залез. И пошел чесать!

– Что, только матом?

– В основном. Лексикон у него обширный. Вокруг же все спецы по русскому языку… Некоторых словечек я и не знаю. Кого-то дуракал. Такую трель выдал! «Дурак, дурак, дурак!» Потом: «Пошел купаться…» – Якушевский замер и посмотрел на полковника.

– Вот то-то, Димитрий! «Пошел купаться». А словечко Уверлей и я с трудом выговариваю, не то что попугай. Молодчина!

Наверное, первый раз я за это и зацепился! А потом забыл. Старею, знаешь ли. Дурак дураком, как сказал твой попугай. Наш, наш попугай.

Он вздохнул тяжело и покачал начинающей седеть головой. Но что-то не давало ему покоя. Свербило в голове.

– Теперь бы нам узнать, от кого попка это слышал? Хотя…

– Вы не думаете, что Мамыкин…