Пошел купаться Уверлей

– Ну ты же его лучше знаешь. Я с ним коньяк не пил. Кстати, коньяк-то хороший был?

– Хороший. – Капитан подумал: «Теперь он про этот коньяк до морковкиных заговень вспоминать будет».

– Кого-то в этот Институт заслать надо. – Он задумался, прошептал: грехи наши тяжкие. – Пускай русскому языку поучится и «певца» вычислит. Тебе нельзя, ты там уже засветился. А кого? У нас только один Женя на данный момент и остается. Правда, он на выпивку слабоват… Но попугай-то, попугай! Настоящий пиратский попугай!

– Почему пиратский?

– Ну, как же? Вывел нас на Уверлея. Попугай Леша.

– Павлуша.

– Хорошо. Павлуша. А как же звали того, что сидел на плече у Билли Бонса? И кричал: «Пиастры, пиастры!» Их и нашли на острове. На «Острове сокровищ!» Помнишь?

Якушевский пожал плечами. Похоже, что не помнил. Полковник посмотрел на него с сожалением. Но ничего не сказал.

Дмитрий молчание воспринял как неодобрение.

– Это все литература, авторские придумки…

А Ушан был настроен философски:

– Знаешь, проходит время, и слова начинают жить самостоятельно. Вот, к примеру, Библия…

Он заметил, что капитан витает где-то в облаках и не слушает его.

– Ну, что же, оставим лирику и займемся делом…

Унылую комнату, где располагалась группа полковника Розова, сотрудники называли «обитель». Почему – никто не помнил.

Обитель и обитель. Чаще всего «обитель» пустовала. Происшествий в городе хватало, народ находился на заданиях.

Иногда в «обитель» заглядывал начальник Уголовного розыска, генерал-лейтенант. Высокий, стройный, красивый. Настоящий генерал. Филин считал, что жена генерала не имеет ни минуты покоя, беспокоится, как бы какая-нибудь краля не отбила у нее этого красавца.

Глаза у генерала были голубые-голубые. И очень внимательные.

А полные губы как будто всегда готовы к усмешке. К доброй усмешке.

– Подвигаем? – говорил генерал, обращаясь к Ушану. А тот молча кивал головой и открывал сейф. Почему-то шахматы он всегда держал в сейфе. Вместе с секретными документами.

Когда полковник проигрывал, он всегда начинал жаловаться на судьбу. Дел невпроворот, все они очень сложные, наверняка станут «висяками». Генерал молча слушал и брал фигуру за фигурой. А когда Ушан уж очень расходился, говорил:

– Ну-ну, поплачься, может, начальство и сжалится.

Однажды Филин, сидя как на иголках – опаздывал на свидание с очередной девушкой, – спросил полковника:

– Можно я пойду домой?

– Иди-иди, старлей. И не оглядывайся! – сказал генерал, не отрывая глаз от доски. А полковник заорал как бешеный:

– Неужели нельзя уйти по-тихому? И не мешать игре.

Евгений смылся.

А генерал сказал: «Юпитер, ты сердишься? Юпитер – ты не прав». Генерал был человек начитанный.

А Филин, спеша к своим «жигулям», подумал: «Эх, Ушан, опять проигрывает!»

Полковник смотрел на доску с тоской. Куда ни кинь, всюду клин.

Мат был неотвратим. И, чтобы не слышать этого слова, Розов сказал:

– Сдаюсь.

– Умница, умница. Давно я от тебя такого не слышал.

– Еще услышишь.

И они стали расставлять фигуры для новой игры.

Раз, два в месяц Ушан у генерала обедал. Ну, генерал-то ничего не готовил, готовила его супруга. А она знала, что любимым блюдом у полковника был горох с рулькой. Коронное блюдо, суп горох с рулькой, всегда ожидал полковника в доме его старого друга. И, честно говоря, основательно поднадоел Михаилу Андреевичу. Он иногда мечтал о мясной солянке с каперсами и сметаной. Или о супе с клецками. Но… Хозяйка считала, что полковнику больше по душе гороховый суп.

Капитан Якушевский сидел за своим видавшим виды письменным столом и «сочинял» отчет о визитах в Литературный институт. Зачем? Он не догадывался. Но полковник сказал: надо! И – баста.

– Со временем поймешь, – пообещал он, но вдаваться в объяснения не стал. Честно говоря, Михаил Андреевич и сам ненавидел писанину. Но начальство требовало…

– А про коньяк писать? – спросил капитан.

– А ты как думаешь?

Дима понял, что задал глупый вопрос.

Резкий телефонный звонок, необычно гулко раздавшийся в большой пустой комнате, заставил Дмитрия отвлечься от ненавистного листа бумаги.

«Наверное, Глафира, решила узнать, не пора ли разбивать яйца для омлета?» – подумал он. Омлет был в списке его любимых блюд.

Но это была не Глафира. Женский голос, захлебываясь, зашептал что-то непонятное в трубку. Голос этот показался капитану знакомым. Но вспомнить его он не смог.

– Да говорите громче, – рявкнул капитан, сердясь из-за того, что не может вспомнить голос. А еще больше из-за этого дурацкого отчета.

Голос захлебнулся – и пошли длинные гудки.

«Ну, вот! Повесили трубку. Теперь и не узнаю, кто звонил. А если случилось что-то серьезное?» – подумал он с сожалением. Но телефон тут же снова зазвонил.

Теперь женщина уже не шептала, а говорила в полный голос.

Сердито говорила.

– Вы, Дмитрий Антонович, почему так грубо со мной разговариваете?