В глубине осени. Сборник рассказов

– А вы! А ты… алкаш! – задохнулась тётка от возмущения и потом без перехода совсем другим голосом: – Ну что Вы, спите спокойно, всё будет хорошо, – и ласково погладила Андрея по руке.

Он чуть приоткрыл веки, но увидел белые больничные стены, приборы и койки. Сквозь туман различил доброе, красивое лицо девушки в белом халате и врачебной шапочке. Голубые с искрами глаза. Милая улыбка. Ему показалось, что он уже когда-то видел эту девушку, но когда и где – он не мог вспомнить, и было непонятно, куда подевался поезд, вагон и женщина с мальчиком, но он тут же забыл о них и успокоился. Веки его сами собой закрылись, кто-то его голосом произнёс:

– Смилуйся, государыня-рыбка! – и он снова провалился в облака, в пелену, в сон.

Уже почти стемнело, когда Поздникин возвращался в город. Он был доволен.

Сначала не сразу отыскал то место, где обнаружили Резцова: пришлось поездить вдоль полотна, пока не нашёл сваленную ветром старую берёзу – примета. Запомнил, когда осматривал место происшествия в первый раз. Долго искал в буйно разросшейся траве и кустах у насыпи, но ничего, кроме дорожного мусора, не обнаружил. Он и сам ещё точно не знал, что ищет, но рассуждал примерно так: «Судя по всему, преступление произошло где-то между двумя и половиной третьего ночи. Странно, что никто не слышал шума драки и выстрела. Впрочем, ночь, все спали, если они не кричали, то и не услышит никто. Да и пистолет мог быть с глушителем. Проводница утверждает, что вещей Резцова в вагоне не осталось. В тамбуре он был в тапочках, мы их нашли сразу. Но не мог же он из Москвы ехать в домашних тапках, без обуви, без сумки или чемодана. Стало быть, вещи забрали преступники. Но зачем рисковать, на кой им лишние улики? Не разумнее ли на их месте просто избавиться от вещей потерпевшего и выбросить их из поезда вслед за Резцовым? Логично!»

Тогда он медленно пошёл по тропинке, протоптанной деревенскими, в сторону города, внимательно вглядываясь в придорожные заросли. Газик потихоньку двигался за ним по грунтовой дороге, идущей вдоль лесополосы. Не прошёл он и километра, как нашёл то, что искал – спортивную сумку. Сумка зелёного цвета, и если бы Поздникин был менее внимателен, то он ни за что не заметил бы её в высокой траве. Николай надел резиновые перчатки, чтобы не стереть возможных отпечатков пальцев преступника. В сумке были скомканные как попало мужские вещи, несвежее бельё, бритвенные принадлежности, полотенце, мыло и так далее – ничего ценного, сверху лежали ботинки. Он продолжил осмотр и в одном из боковых карманов обнаружил то, на что не надеялся, – паспорт Резцова. Теперь сомнений не было – это сумка пострадавшего. Расчёт Поздникина оказался верным. Довольный, он с сумкой в руке вышел на дорогу, сел в поджидавшую его машину и, облегчённо вздохнув, приказал водителю:

– Всё. Теперь в отдел.

Прошло два месяца с тех пор, как Резцов оказался в больнице. Память частично вернулась, но ранение было очень серьёзным – и у Андрея всё ещё оставались признаки атероградной амнезии: он вспомнил всё, что было до выстрела, но сам момент драки и того, кто стрелял в него, он вспомнить пока не мог. С ним рядом на боковых полках ехали двое кавказцев, ещё женщина с ребёнком, девушка лет двадцати пяти по имени Галина и парень, назвавшийся Алексеем. Помнил, что называл Алексея «божьим человеком». Все по дороге выпивали, кроме женщины с ребёнком. С мужчинами он часто выходил в тамбур – покурить. Выпито было достаточно много, и к моменту преступления он был уже в изрядном подпитии и слабо соображал.

Но всё это Резцов смог рассказать не сразу. Восстановление проходило медленно и сложно.

Поздникин держал карту Резцова в руках и читал написанное Еленой, с трудом продираясь сквозь заросли непонятных медицинских терминов. Но основной смысл был ясен. Ясно и то, что Резцов ещё не скоро сможет дать нормальные показания, если вообще сможет. В принципе, в них уже не было особой необходимости, и нужны они были только для того, чтобы формально закрыть дело. Преступление и так раскрыто. Двое подозреваемых дагестанцев были обнаружены во Владикавказе в одном из городских ресторанов. При задержании они оказали вооружённое сопротивление, отстреливались, взорвали гранату, сдаться отказались – и были застрелены бойцами ОМОНа. Правда, была одна небольшая неувязка: ни один из двух пистолетов, принадлежавших преступникам, по утверждению баллистиков, не соответствовал типу оружия, использованному в случае с Резцовым. Но следствие решило, что преступники могли избавиться от ствола где-нибудь по дороге. Да и других подозреваемых, у которых могли быть мотивы и возможности совершения данного преступления, у следствия не было. На том и порешили.

Поздникин за это время успел отгулять отпуск. Предложение поехать вместе с ним к морю Елена отвергла, сославшись на занятость в больнице. Николай не оставлял попыток сблизится с Леной: он то вызывался проводить её до дома, то приглашал в кино или поехать куда-нибудь отдохнуть за город. Но она всякий раз отвечала уклончиво, и чем настойчивее становились предложения Поздникина, тем твёрже и холоднее был её отказ. Вечерами, вспоминая Николая: его лицо, фигуру, манеру говорить, – она чувствовала: ничто не шевелилось в ней, не вздрагивало сердце, не тосковала душа.

«Чёрт возьми, чего ей надо?» – раздражённо думал Николай, но так и не мог угадать причины её отчуждённости.

Елена была полностью увлечена работой и на ухаживания Николая смотрела как на что-то не очень важное и мешающее серьёзному делу, которым она в этот момент занималась. Ей пришлось практически заново учить Резцова говорить, читать и писать.

«Больной Резцов А. В., 42 года (история болезни № 1419), получил 29/06.19… г. диаметральное пулевое ранение черепа, с входным отверстием в задних разделах левой височной доли, на границе с затылочной областью. После ранения длительная потеря сознания…»

Работа с Резцовым увлекла Елену. Было трудно, но постепенно, шаг за шагом, она продвигалась вперёд. Речь пока что давалась Андрею с трудом. В остальном же состояние улучшалось – природное здоровье брало своё. Раны на голове затянулись. Переломы руки и ноги срослись без осложнений, и гипс уже сняли. Она проводила с ним ежедневные восстановительные речевые и письменные занятия по методикам, разработанным полвека назад во время Великой Отечественной войны.

Елена перечитывала свои записи в истории болезни:

«Вначале больной Резцов А. В. мог повторять отдельные слова, не всегда понимая их значение. Ему удавалось правильно произнести, написать и прочитать отдельные буквы, но в написании слогов он менял местами и путал согласные с гласными, и вместо «ал, ап, кот, тру, ул, тру, зуб, кто» – писал «ла, па, кто, тур, лу, буз, кио». Произнеся звук «л», он уже не мог переключиться на следующий звук «м», сам по себе ему доступный, и начинал беспомощно повторять:

– Эх… вот… эх…

Если ему ещё удавалось повторение таких пар слогов, как «па-ба» или «да-та», то повторение серии трёх слогов «би-ба-бо» было недоступным для него и вызывало лишь стереотипное «ба-ба-ба», с постоянной попыткой отделаться от насильственно повторяющегося приступа. Он повторял «Катя» как «тятя», «дорога» как «дода», или после длительных проб и повторения «до-pa» никогда не мог дать адекватного воспроизведения серии из трёх слогов. Характерно, что инертность установки отражалась у него не только на персеверации слогов внутри слова, но и на невозможности произнести следующее слово (например, «дорога») и, повторив слог «до», он был не в состоянии повторить последующие два – «ро-га», воспроизводя его как «до-да». При попытках назвать предъявленные ему предметы эти трудности заметно возрастали, хотя по своему типу оставались прежними.

Естественно, что даже простое сочетание двух слов или элементарная фраза оказываются недоступными больному, фраза «дай пить» повторяется им как односложное «тить», причем сам больной (сопровождая это слово характерными реакциями «Эх… да… эх…») даёт понять, что он недоволен своим повторением, но не может отделаться от насильственного штампа».

На этом этапе лечение затормозилось.

– Что, Елена Михална? Какие дела? Как там наш Резцов? – спросил Лурье, едва Лена в очередной раз вошла к нему в кабинет. – Присаживайтесь. Рассказывайте!

– Пока тяжело, Иван Степанович, ничего у меня не выходит, – чуть не плача, пожаловалась она.

– Ну, ну, ну, полно, Леночка. Успокойтесь! Давайте по порядку.

– Практически топчемся на месте.

– Так! Покажите мне, что Вы ему сейчас даёте?

Елена развернула свои записи и пододвинула их к Лурье. Он внимательно пробежал глазами мелко исписанные страницы.

– Так. В принципе, всё правильно, но Вы явно торопитесь. Попробуйте сочетать написание отдельных букв и слогов не только с их голосовым повторением больным, но одновременным обведением контура букв карандашом. Особенно тех звуков, в которых он путается. И, главное, не волнуйтесь. Я вас уверяю: у Резцова не самый тяжёлый случай. Способности человеческого мозга к восстановлению динамических и речевых функций поразительны. Я вот вспоминаю войну. Такие, я вам доложу, тяжёлые ранения были. Осколочные, через весь мозг, навылет! С поражением всех жизненно-важных центров. Казалось, что пациент если и выживет, то останется «фруктом». Но мы нашли новые методики, запустили близкие по функциям мозговые центры взамен поражённых, и к раненым возвращалась речь, они могли разговаривать, читать, писать. Вот так-то! Всё разработки я Вам дал. Их надо только умело подобрать и применить к данному конкретному случаю! – Лурье разволновался, долго искал что-то. Наконец, нашёл пачку сигарет. Жадно затянулся. – Ещё эта зараза! Других ругаю, а сам никак не могу бросить! – он глянул на сигарету. – И пожалуйста, Елена Михайловна, будьте спокойны. Диктуйте, без нажима, не торопясь, шёпотом, вполголоса. Постарайтесь внушить больному уверенность в том, что он полноценный человек и что он обязательно будет нормально говорить. И ещё, проявите к нему неподдельный интерес, узнайте, что он любит, чем интересуется, что его волнует, отнеситесь к нему как близкому человеку. Представьте, что это ваш брат… или муж, – Лурье улыбнулся.

– Скажете тоже, – Лена смутилась.

– Я серьёзно. Без глубокого проникновения в личность больного вылечить его будет ох как трудно. Поговорите с ним о его семье. У него, кажется, есть жена и дочка. Поспрашивайте о них. Необходимо отвлечь его от постоянной фиксации на дефекте. Вообще побольше с ним разговаривайте. Ничто так не лечит в подобном случае, как душевная беседа. Добейтесь его доверия, расположите к себе. С Вашей красотой и умом это будет не трудно сделать. Ну что, договорились?

– Хорошо, я попробую, – ещё немного сомневаясь, согласилась Елена.

– Вот, может, пригодится, – Лурье вытащил из ящика и протянул Лене фотографию. – В сумке у него нашли.

На фото большеглазая, красивая женщина, в берете и в осенней куртке, держала на коленях миленькую девочку лет пяти. Обе они улыбались.

Но когда Лена на следующем занятии невзначай показала фотографию Андрею, то он весь задрожал, подскочил, замахал руками. Покраснел. Волнуясь, стал выкрикивать:

– Я ска-ал… ха-тит это… гда э-то… ко-чит э-то… что вы ле-ете не ту-да… у-хо… ди-те от-су… да… э-то не леч-чеб-ное…

Он вырвал из её рук фотографию и выбежал из кабинета.

Для Елены реакция Резцова на фото жены и дочки оказалась неожиданной и непонятной. Вероятно, что отношения у него в семье были сложными. Надо было посоветоваться с Лурье.

Иван Степанович выслушал Елену спокойно и посоветовал не волноваться:

– В нашем случае любая реакция, положительная или отрицательная – уже хорошо. Наша задача – вывести его из заторможенного состояния. Этого мы добились. Теперь, я думаю, что обучение пойдёт быстрее.

Лурье и на этот раз оказался прав. На следующем сеансе Резцов хоть и был несколько возбуждён, но уже не проявлял признаков негодования и агрессии. Он изо всех сил старался выполнять задания и ни словом не обмолвился о вчерашнем случае.

Лена тоже решила пока не заводить разговора о его близких.

Рекомендации Лурье скоро принесли результаты. Обводя буквы карандашом, Андрей стал лучше артикулировать звуки и вскоре уже мог довольно уверенно произносить слова из трёх слогов. И тут выяснилось, что он, оказывается, ещё и прекрасно рисует. Как-то Елена ненадолго вышла из кабинета, а когда вернулась, то увидела, что Андрей смотрит в окно и водит по бумаге карандашом. Она мельком глянула через его плечо и застыла в удивлении: на листе бумаги она увидела то же окно и часть больничного двора с деревьями и живыми облаками. Рисунок был выполнен быстро и профессионально. Елена попросила Андрея Васильевича (как она его называла) подарить пейзаж ей. Резцов сделал это с радостью.

Лена сразу же показала подарок Ивану Степановичу.

– Прелестно, прелестно, – удовлетворённо пропел Лурье, – так он у нас художник. Чудесно! Леночка, это обстоятельство значительно облегчит восстановление и активизирует мелкую моторику. Нужно использовать его природные способности.

Лурье развалился на стуле, задумчиво посмотрел в потолок. Потом порылся в карманах пиджака и вытащил старый потёртый бумажник. Раскрыл и протянул Лене купюру:

– Вот Вам, Елена Михайловна, деньги. Прошу сегодня же купить нашему Рафаэлю альбом, акварель, кисточки… ну, и что там ещё нужно для рисования. Этого, я думаю, хватит. Только чек не забудьте взять – денежка счёт любит, – добавил он, смешно выпучив глаза.

С этого момента лечение пошло веселее. Елена с Андреем подолгу задерживались после занятий в кабинете, не могли наговориться. Он тем временем рисовал.

Андрей стал как-то мягче и откровеннее с Еленой. Из его, пока ещё сбивчивых рассказов, она узнала, что когда-то Резцов учился в художественной школе, его хвалили преподаватели, он выставлялся и, как художник, подавал большие надежды. Работал оформителем, но потом женился, родилась дочь, надо было решать проблемы с жильём, зарабатывать и с мечтами о карьере художника пришлось расстаться.

Внешне Андрей оставался спокоен, но когда рассказывал о том времени, в его серо-голубых глазах появлялась тоска, и Елена видела, что он сожалеет об утраченных возможностях. О жене он не говорил, но когда вспоминал о дочери, взгляд его теплел и губы улыбались.

Их беседы становились всё более откровенными. Приходя после работы в свой пустой дом, Лена за мелкими хозяйственными делами на время забывалась, включала телевизор, но ловила себя на том, что не понимает, о чём говорят все эти люди из ящика, и мысленно возвращалась в больницу, в кабинет, где она разговаривала с Андреем, видела его рисующим за столом, вспоминала его лицо, глаза, руки. Сначала ей казалось, что её интерес к Резцову чисто профессиональный, медицинский, но позже она поняла, хоть и не хотела признаться себе в этом, что с утра торопится в больницу не просто потому, что её интересует работа и состояние пациентов, но для того, чтобы поскорее увидеть Андрея.