В глубине осени. Сборник рассказов

Во время вступительных экзаменов в институте я познакомился с очень красивой девушкой, которая тоже, как и я, не поступила. Мы разговорились. Она жила с матерью и сестрой в частном доме на окраине города. У них была свободная комната, и она предложила сделать в ней мастерскую. Я, естественно, сразу согласился, а поскольку у Ромунаса были проблемы с жильём, предложил и ему перебраться со мной.

Устроились замечательно. Тут тебе и мастерская, и спальня, и за стенкой комната с двумя молодыми прекрасными девушками. По вечерам и выходным работали в мастерской. По ночам тоже не скучали. К тому же девушки иногда выполняли роль натурщиц. Впрочем, натурщицы нужны были только мне. Ромунас, как абстракционист, в них не нуждался.

По понятным причинам долго так продолжаться не могло. У их мамы – хозяйки дома – рано и поздно должны были возникнуть к нам вопросы. И они, конечно, возникли. Не понятен был наш «статус»: то ли мы квартиранты, если так, то почему не платим за жильё? Если женихи, то – где предложения руки и сердца?

Бывали и непредвиденные случаи. Например, когда я, заснув под утро в постели возлюбленной, забывал перебраться к себе на диван в мастерскую, утром был застигнут мамой на месте «преступления». Хорошо, что к этому времени моя подруга уже ушла на работу. Обнаружив меня в постели дочери, мама с удивлением спросила: что я делаю в «детской» постели? – на что я вынужден был ответить, что мне стало холодно в мастерской. Подобные объяснения, вероятно, не очень её успокаивали, и напряжение в отношениях усиливалось.

Через полгода ситуация подошла к своему логическому завершению. Ромунас нашёл себе другую квартиру. Я же согласился на предложение моего друга Сильвестра, который закончил в Вильнюсе художественный институт и распределился в Ионаву – городок неподалёку от Каунаса – главным художником города, получил там квартиру и мастерскую и пригласил меня поехать с ним.

В следующий и в последний раз я увидел Ромунаса на его свадьбе. Он передал приглашение через моих родителей.

Не скажу, что я очень обрадовался его выбору. Сама невеста была приятная девушка – студентка художественного института, хорошенькая и всё такое, но вот её родители… тут у меня возникли большие сомнения. Папа оказался зав. отделом ЦК компартии Литвы. А это очень тяжёлый случай для нашего брата-художника, тем более такого, как Ромунас. Слегка знакомый с этой категорией партийных работников, я предвидел впереди на пути моего друга острые подводные камни. На свадьбе я, конечно, ничего такого ему не говорил – зачем портить человеку праздник.

Свадьба проходила в два дня. В первый день праздновали родители, взрослые родственники и товарищи по партии. Во второй – молодёжь, то есть дети вышеозначенных товарищей, подруги и друзья невесты по институту, ну и я со стороны жениха. Собирались все в квартире родителей, где поселились жених с невестой. Вот тогда я увидел, как живёт наша партийная номенклатура.

Квартира находилась в четырёхэтажном доме на втором этаже в тихом престижном районе Антакальниса. На лестничной площадке была только одна дверь. Это надо понимать так, что квартира занимала весь этаж. Пройдя входную дверь, я попал в прихожую, которая по площади равнялась «гостиной» моих родителей. В прихожей было множество дверей в комнаты, количество которых я не успел сосчитать. В квартире кроме молодых были родители невесты и приехавшие из провинции родители Ромунаса. Была, правда, ещё и старшая сестра Ромунаса, которая приехала из Москвы, где работала в литовском представительстве (были такие в столице в советское время от каждой союзной республики). Бросалось в глаза, что родители Ромунаса чувствовали себя неуютно и держались на правах бедных родственников. Словом, наблюдался мезальянс.

Я в скором времени уехал в Москву и о дальнейшей судьбе Ромунаса узнал через два года от приятелей, когда вернулся в Вильнюс.

Худшие мои подозрения подтвердились. Недолго Ромунас прожил в квартире тестя. Тот стал резко запрягать, ставить условия: мол, если хочешь быть художником – поступай в институт. С его связями с поступлением проблем бы не было. Будь на месте Ромунаса кто другой – обрадовался бы, но у него на этот счёт позиция была твёрдая: нет и всё – о чём он сразу и заявил тестю. Тесть, конечно, обиделся: как так, какой-то безродный провинциал, которого он облагодетельствовал, принял в семью, готов открыть для него все двери, кочевряжится и строит из себя неизвестно что!

Начались проблемы. Дальше – больше. Жена – на стороне родителей. В общем, прожили, таким образом, где-то с год и разбежались. Бывший тесть затаил обиду и пообещал устроить зятю «райскую» жизнь, что для него, партийного босса, было парой пустяков.

Понятно, что Ромунасу в Литве делать было нечего, и он стал искать путь, как бы ему уехать из Союза. Познакомился с какой-то американкой на предмет фиктивного брака, начали они оформлять документы через американское посольство в Москве и уже собирались отчаливать в Штаты. Только зоркое око КГБ не дремало, а может, и бывший тесть поспособствовал. Только замели моего Ромунаса в Москве и продержали несколько времени в психушке. Те из приятелей-художников, кто видел его после возвращения из Москвы, говорят, что вернулся он уже совсем другим человеком. Неизвестно, чем его кололи, но психика была совершенно разрушена. Он по-чёрному запил. Во хмелю становился совсем неуправляемым. Словом, пошёл в разнос. Скитался ещё несколько времени по мастерским друзей. Кончилось всё это плохо, очень плохо – Ромунас повесился.

Эх, Ромашка!

Не знаю, смог бы я ему чем-нибудь помочь, если бы оказался рядом в тот момент? Кто теперь ответит? Только когда в 1990-м году я голосовал на референдуме за независимость Литвы, то вспоминал и думал о судьбе Ромунаса – и проголосовал «за», отдал свой голос за своего погибшего друга. Его убила несвобода. Он хотел всего лишь свободно писать картины, и жить.

Женщина-змея

Моя мама Софья Васильевна, в девичестве Вострикова, была в молодости женщиной-змеёй. Она выступала на сцене с акробатическими этюдами. До сих пор сохранились её фотографии того времени. Особенно эффектно выглядела в её исполнении фигура, называемая «лягушкой». Для тех, кто не знает – это, когда женщина ложится на живот, прогибаясь, сзади берется руками за щиколотки и сзади заворачивает ноги так, что голова оказывается между ступнями ног. Голова, ступни и часть грудной клетки находятся в одной плоскости, а таз и ноги выгнуты дугой и образуют как бы ноги лягушки. При этом на фотографии она улыбается. Не советую пробовать никому – инвалидность обеспечена. Даже родив мою сестру в девятнадцать лет, она ещё до двадцати пяти выступала на сцене. Но с моим рождением со сценой ей пришлось расстаться. Думаю, что здесь не обошлось без ревности моего папы, поскольку вокруг мамы вечно вились восхищенные поклонники.

Мама не любит вспоминать о своём детстве, и я узнал историю нашей семьи, когда вернулся со службы на флоте. Родители считали, что знать всю подноготную мне до времени ни к чему. Тяжело ей было вспоминать, и она всегда плакала, рассказывая мне об этом времени. Ей исполнилось восемь лет, когда их забрали в детдом и разлучили с матерью. Время военное, голодное. Еды не хватало. В детдом из колхозов иногда привозили молочные продукты. А у мамы, как назло, непереносимость сметаны, масла и кефира – организм отказывался их принимать. Кормили её насильно, но бесполезно – всё выходило обратно с рвотой. Она и сейчас (ей 87 лет) их не ест. Но всё же как-то она выжила.

С самого начала жизнь её не задалась, пошла наперекосяк. Ранняя смерть родного отца, потом арест отчима и матери, детдом, война, голод. Позже в детском доме у неё обнаружились необыкновенные способности к акробатике – феноменальная гибкость. Её взяли в городскую секцию акробатики. Восемнадцатилетнюю неопытную девочку стал обхаживать тренер – зрелый, сорокалетний, женатый мужчина. Дальше – простая история: соблазнил – забеременела – родила. Дочь Таня. Аборты тогда ещё были запрещены. Разводиться и вновь жениться тренер, ясное дело, не захотел.

Через два года мама встретила моего отца. Они поженились, и он увёз её и Таню в Вильнюс, где служил трубачом в военном гарнизонном оркестре. Там же в 1957-м году родился я.

Была она тогда весёлая, вечно что-то придумывала. Любила читать. Любимые её писатели – Пушкин и Гоголь. Ей я благодарен за то, что она пробудила во мне фантазию, любовь к русской разговорной речи, родному языку и литературе. Она пела мне песни: народные из репертуара Руслановой и Мордасовой. Читала сказки Пушкина, басни Крылова.

Мы редко видимся. Она осталась в Вильнюсе, а я давно живу в России. Нас теперь разделяют границы и визы. Я нечасто бываю в Литве. Мы говорим друг с другом по скайпу. Слышит она всё хуже.

Отец

Передо мной молодец в солдатской форме с улыбкой и несколько татарскими глазами. Это мой отец – Валентин Иванович. Азиатский разрез глаз достался ему от его мамаши, моей бабушки Хавроши, Февронии Васильевны Рубцовой, в девичестве Шубиной, а ей от предков, населявших с древности тамбовский край племён мордвы и мокши.

Отец – простой деревенский парень. С юности увлёкся трубой (я имею в виду музыкальный инструмент). В 1949-м году был призван на военную службу в Литву, где играл в военном оркестре. Звездой не был, но играл прилично, знал нотную грамоту. Дудел на смотрах, танцах, свадьбах, похоронах, парадах и демонстрациях. Короче – лабух. Брал меня постоянно с собой. Наверное, поэтому я до сих пор не боюсь пьяных, покойников и большого скопления народа. Я знал весь репертуар оркестра наизусть. Все марши, вальсы, польки, танго и фокстроты.

Так что переход к джазу и рок-музыке был для меня лишь логическим продолжением, естественным развитием моих музыкальных вкусов и пристрастий. Чего не скажешь об отце. Была в нём какая-то «ушибленность» коммунистической идеологией. Он верил в правильность существующего строя, был членом партии, а если в чём-то сомневался, когда видел происходящее вокруг, то помалкивал. В отношении к новым музыкальным и культурным явлениям, приходящим из-за границы, занимал строго партийную, нетерпимую позицию. Тогда это называлось «тлетворным влиянием запада» и «идеологической диверсией». Я же, воспитанный мамой, был свободен от идеологических пут и шор.

Но при всей своей любви к властям и идеологической ограниченности, отец был живым и весёлым человеком: любил шумную компанию, выпить, сыграть в картишки, пошутить, рассказать анекдот. Он, по сути, так и остался до смерти простым тамбовским парнем. Он всю жизнь произносил слово «коммунизм» с мягким знаком после «з». Говорил «пинжак» и «ложить». Но он был моим отцом. Умер десять лет назад. Какая теперь разница – правильно ли он говорил?

Как ты «там», отец?

В оформлении обложки использована иллюстрация художника Сергея Рубцова (он же автор книги), созданная специально к произведению «В глубине осени».

notes

Примечания

1

Неринга – это общее название всей литовской части Куршской косы, длиною в 50 км, но города с таким названием вы не найдёте на карте. Неринга – это четыре посёлка, растянувшиеся по берегу Куршской косы со стороны залива: Нида, Прейла, Пярвалка и Йодкранте.

2

Форменный матросский синий воротник с белыми полосками по краю.

3

На флоте восемь различных форм одежды, которые объявляются командованием и зависят от времени года и погоды.

4

Часть надстройки надводного корабля.

5

Кормовая часть верхней палубы корабля.

6

Корабли-ветераны аварийно-спасательной службы Черноморского флота.

7

Пожарное судно.

8

Большие противолодочные корабли.

9

Водолазное снаряжение: шлем крепится к костюму тремя болтами.

10