В глубине осени. Сборник рассказов

Старший из ребят сбегал в деревню. Вызвали милицию и скорую помощь. Ни документов, ни вещей не обнаружили. Кроме домашних тапочек – их нашли недалеко от места падения неизвестного. Когда грузили в «скорую», он глухо застонал.

В ближней деревне больницы не было. Пришлось везти раненого в город. Положили в реанимационную палату. Отмыли от крови, сделали рентген – огнестрельное ранение головы, перелом левой руки, правая нога сломана в двух местах, но позвоночник цел. Пришли сотрудники из линейного отдела милиции. Сфотографировали. Разослали фото для опознания по всем отделам на транспорте, где неизвестный мог сесть в поезда, прошедшие ночью по этому участку юго-восточной железной дороги. Быстрого ответа не ждали, процесс долгий: пока получат, опросят проводников, пока ответят. Может, родня подаст в розыск, если, конечно, есть родня…

Сознания нет. День, два, три. Сестрички переворачивают раненого с боку на бок, чтобы не было пролежней. Вливают глюкозу, обезболивающие и снотворное внутривенно. Загипсовали руку и ногу. Поставили катетер. Стали готовить к операции.

Что дальше? Ждать. Больше ничего не остаётся. Может, и выживет. Всё может быть.

Темнота. Тьма. Небытие. Ничто.

Тух-тух, тух-тух, тух-тух…

«Что это? Поезд? Где? Рядом? Нет, это внутри. Внутри чего? Меня? Где я? Кто я?..»

Он очнулся через неделю. Сквозь закрытые веки ощутил свет и сразу тупую боль в голове и ноге. Пошевелил пальцами здоровой руки. Приоткрыл один глаз. Оглядел, не шевелясь, пространство: часть потолка, край кровати, кусок стены, окна, свою подвешенную ногу в гипсе. Ничего не смог понять. Опять провалился в темноту. В сон. В облака. Рваные. Серые. Тяжёлые. Холодно. Моросит дождик. Как тяжело ходить по облакам. Ноги вязнут. В просветах мутно-зелёные холмы. Замок на одном из них. Развалины. Черепичные крыши. Тянутся по-черепашьи узкие переулки. Что-то знакомое, но где и когда видел – не помнил. Справа свинцово-серая река. Вдалеке железный мост. За ним неясные очертания остроконечных зданий. Тёмные ленточки дорог. По ним бегают жуки, ползут тараканы, ещё медленнее муравьи. Ах, как зябко, сыро и тоскливо! Очень хочется пить. Он припал губами к облаку, но влаги в нём не было ни капли. Вата. Попытался сквозь просвет дотянуться рукой до реки. Далеко! Рука неестественно вытянулась. Вот уже почти дотянулся до серой тёмной воды, но пальцы больно ударились о твёрдую ледяную волну. Ноги вдруг заскользили в облачной вязкой пустоте, он сорвался и полетел, но не вниз, как положено по закону тяготения, а вверх, и ударился об купол небесной тверди. Облака свернулись – и свет погас.

Дознаватель, старший лейтенант Николай Поздникин, шагал по знакомой с детства улице, нервно постукивал кожаной папкой по бедру. Шёл в больницу.

«Чёрт бы побрал это дело! Пострадавший без сознания, никаких сведений о нём нет. Кто таков, неизвестно. К тому же, огнестрел. Мне в отпуск идти, а начальство торопит, грозится – висяк вырисовывается конкретный. Теперь с живого не слезут. Об отпуске и не заикайся, пока не найду стрелка. А как его найдёшь? Тут по горячим следам надо расследовать, а мужик в коме. Ни документов, ни билета при нём не обнаружено. И чем дальше, тем тяжелее будет отыскать концы».

Уже в который раз заходил он в кабинет к заведующему отделением нейрохирургии, местному светиле, Ивану Степановичу Лурье. Да что толку! Тот только руками разводил:

– Ничем не могу обрадовать. Пока без изменений. Ранение головы более чем серьёзное. Пулевое проникающее со всеми вытекающими. Надо ждать, товарищ старший лейтенант. Сердце крепкое, авось, и выкарабкается. А там как бог даст.

На вопрос Поздникина: «Долго ли пострадавший пробудет без сознания?» – отвечал уклончиво: дескать, ничего определённо сказать не могу, возможно, ещё недельку так пролежит, а может, и месяц, если не помрёт; готовим к операции, делаем всё, что в наших силах, дорогой товарищ следователь.

Поздникин – парень ещё молодой, двадцать семь ему. Здешний, почитай всех в районе знает. Здесь и школу окончил. В армию сходил. В институте юридическом недавно отучился. Холостой, да и куда торопиться-то. Девки и так на него западают. Чего ещё надо? На службе уважают. Предки «жигуль», вон, подарили. Друзья-товарищи, рыбалка, охота. Свобода! Живи да радуйся.

Поздникин вошёл в больницу, поднялся на второй этаж, постучал в дверь с табличкой «Лурье И. С.» и, не дожидаясь ответа, вошёл в кабинет. Иван Степанович дремал за столом, заваленным стопками бумаг, папок и прочей канцелярщиной. Он встрепенулся, приоткрыл глаза и жестом предложил следователю присесть.

– Здравия желаю, как там наш пострадавший? – полюбопытствовал Поздникин.

Лурье прокашлялся, стал рыться в бумагах – он явно темнил и не торопился с ответом.

– Ну? – нетерпеливо поторопил его следователь.

– А ты не понукай, не запряг ещё, – добродушно огрызнулся доктор, – прыткий какой.

По тону его можно было предположить, что произошли изменения, и кажется, благоприятные. Лурье протянул старлею пачку сигарет.

– На-ка, закури!

– Да не курю я. Иван Степаныч, не томите душу!

– Есть, есть подвижки! Очнулся твой подопечный.

– Так я могу его допросить?

– Ты, часом, не семимесячный?

– Чего?

– Больно шустрый! – Иван Степанович, не торопясь размял в тонких длинных пальцах сигарету, прикурил. – Очнуться-то он очнулся, только допросить его пока что проблематично.

– Почему? – недоуменно спросил Поздникин.

– Как тебе объяснить, чтобы ты понял. Не буду мучить тебя медицинской терминологией – всё равно ты в ней ни бельмеса не смыслишь. В общем и целом, пока что он вроде куклы: глазами только лупает и мычит. Мы ему обезболивающие и снотворное колем, так что он спит. Сон – для него это сейчас лучшее лекарство. Так что придётся тебе, дорогой мой человек, ещё подождать.

– Ети его мать, опять ждать! И сколько?! Иван Степаныч, мне ж в отпуске уже пора быть, в море за русалками нырять.

– Ну, в этом я тебе помочь не могу. Ты вот что, Ихтиандр, номер телефона мне оставь. Как тока больной в себя более-менее придёт, я тебе брякну, тогда и поспрошаешь его. Лады?

– Лады! А как скоро?

– Не знаю. Всё зависит от того, какие будут последствия ранения.

– А какие могут быть?..

– Они могут быть многообразны. Пулевое проникающее ранение височной области – и, как я разумею, не скоро он тебе что-либо сможет поведать. Опыт мне подсказывает, что возможна тотальная потеря речи, частичная памяти, непонимание того, что ему говорят, и так далее. Да что об этом сейчас гутарить! Всё это строго индивидуально в каждом отдельном случае, поживём – увидим. Скажи спасибо, что очнулся и жить будет. Лекции я читать тебе тут не подряжался. Так что ступай, мил дружок, и жди звонка. Вот и весь тебе на сегодняшний момент мой сказ.

Поздникин с тоской подумал о том, что плакал теперь его отпуск, и уже собрался было уходить.

– Погоди, чуть не позабыл! – Лурье потянул на себя ящик стола, достал спичечный коробок и протянул Поздникину. – На вот тебе трофей, изучай.

Старший лейтенант взял коробок, открыл. В нём оказалась пуля, слегка сплющенная с одного конца, по-видимому, от удара о череп пострадавшего.

– Что ж вы молчали? – укоризненно спросил он врача.

– Прости, сынок, ночью три часа с лишком оперировал, так, знаешь ли, чуток притомился. Возраст, однако.

– Это уже кое-что! Теперь можно будет установить ствол, если, конечно, он учтён, хотя вряд ли. Сейчас оружия незарегистрированного полно. Надо экспертам нашим отдать. А что можете сказать о характере ранения?

– Что сказать? Стреляли с близкого расстояния, почти в упор. Скорее всего, в тамбуре. На коже головы и шеи имеются пороховые частицы. По всему видно, что он оказал сопротивление – на теле гематомы и ссадины. Остальные повреждения связаны с тем, что его на ходу выбросили из вагона, но они для жизни не опасны. Ничего более сказать не могу. Подполковник медицинской службы Лурье доклад окончил, товарищ генерал! – доктор шутовски вытянулся по стойке смирно и отдал честь.

– Иван Степаныч! Ну что вы как ребёнок, ей-богу!

– Ладно, уж и пошутить нельзя. А если серьёзно, я тут войну вспомнил. Сколько мы таких операций за четыре года переделали, мама дорогая! Скольких ребят с того света вытащили, – он призадумался, помолчал, – а скольких и не смогли, не успели. Этому повезло, что нашли его вовремя – ещё бы чуть и ау… – Лурье встрепенулся. – Всё, катись отселева колбасой, у меня ещё дел по горло, обход необходимо произвесть.

Поздникин, делая вид, что обиделся, направился к выходу. В дверь неожиданно постучали. Николай застыл от неожиданности. На пороге в белом халатике, облегающем стройную фигуру и высокую грудь, стояла голубоглазая красавица-врач, держа подмышкой стопку бумажных папок с медкартами. Николай не сразу узнал её.

– А, Леночка! Вы уже готовы? Я сейчас, – приветствовал коллегу Лурье.

– Да, Иван Степаныч, пора, – девушка лихо мотнула головой, покрытой белоснежной шапочкой, и её толстая русая коса, сделав полукруг, легла на упругую пышную грудь. Она внимательно вглядывалась в Поздникина.

– Вот, дорогой Пинкертон, Елена Михайловна, она ведёт вашего подопечного. Леночка, а это следователь по его душу. Прошу, как говорится, любить…

– Ленка! Ты как здесь? – Поздникин узнал в прелестном докторе свою одноклассницу Лену Воронцову.

– Колька! А я смотрю – ты или не ты? В форме. Деловой!