Великий полдень. Роман

Я задумчиво покачал головой.

– Но наш маршал, он-то что себе думал! Что за вольности с Папой!

– Да он тут не при чем, – сказала Альга, подняв на меня свои изумрудные глаза.

– Как так не при чем?! – воскликнул я. – Ничего себе не при чем!

– Но это действительно так, – вздохнула она. – То есть так выходит…

Альга была рядом с Папой, когда все это происходило.

Шифрованные личным кодом сообщения от маршала приходили по факсу. Их нельзя было назвать иначе, как ультиматумами. Маршал заявлял, что отныне готов играть в одной команде с Папой только в там случае, если его произведут в генералиссимусы и сделают в официальной иерархии вторым человеком после Феди Голенищева. Мол, только в этом случае Папа может считать, что ситуация находится под контролем. Тон депеш был самый напыщенный и вызывающе дерзкий. К тому же они содержали эмоциональные пассажи весьма сомнительного свойства. В такой надменный, отчасти даже ребяческий тон взрослый человек может впасть разве что когда его действительно обуревает бес тщеславия и он утрачивает чувство реальности.

– Он мне показывал эти послания, – сказала Альга.

«Как он, однако, тебе доверяет», – чуть не вырвалось у меня.

– Мне это ни к чему, – словно прочитав мои мысли, продолжала Альга. – Я в этом мало что смыслю и, к тому же, совершенно неподходящий для этого человек. Но Папе вдруг взбрело в голову, что я должна сделаться его доверенным лицом. Не знаю, зачем ему это нужно, что с ним сделалось.

– Он-то, я думаю, это хорошо знает, – сказал я без тени иронии.

Я испытывал к девушке что-то вроде сочувствия.

– Едва мы остаемся с ним наедине, – вздохнула она, – у него ужасно развязывается язык. «Я в тебя верю, верю больше, чем самому себе». Он словно шутит. «Мне необходимо знать твое мнение».

– Почему бы и нет? Ты мудрая девушка.

– Да ведь вам тоже почему-то захотелось поделиться со мной своими мыслями, – тихо напомнила она.

– Да, это так, – смутился я.

– Маршал все-таки наломал дров, – сказал я немного погодя, – но с чего ты взяла, что Папа затаил против него смертельную обиду?

– Просто знаю и все. Понимаете?.. Знаю!

В голосе молоденькой девушки звучала убежденность, проницательность умной и опытной женщины. Нешуточная тревога, также звучавшая в ее голосе, развеяла остатки моих сомнений. Я тоже забеспокоился.

– Да, это возможно… – пробормотал я.

Эта история спровоцировала самые опасные последствия. Я и сам замечал, что вокруг Москвы становится все неспокойнее.

– Значит, ты рассказала батюшке о настроениях Папы… Что же наш отец Алексей? Почему он так уверен, что маршалу нечего опасаться?

Альга едва уловимо двинула темными бровями, как будто засомневалась, пойму ли я ее.

– Я беспокоюсь за Папу, – объяснил я. – Но, главное, конечно, я беспокоюсь за нашего бравого маршала. А особенно, за его семейство – за боевую подругу Лидию и их сорванцов двойняшек Гаррика и Славика. Страшно подумать, если Папа…

– Вы знаете, Серж, – прервала меня Альга, – оказывается, что как раз из-за них, из-за этих «сорванцов» как вы говорите, все и произошло.

– Из-за Гаррика и Славика? Из-за детей?!

– Ну да, из-за детей, – кивнула девушка и пересказала мне разговор с о. Алексеем.

Открывались удивительные обстоятельства.

После того как она поделилась с батюшкой опасениями насчет зловещих настроений Папы и попросила по возможности повлиять на Папу, чтобы тот не на словах, а на деле отказался от мести, батюшка впал в долгую задумчивость. Затем принялся с необычной для него деликатностью и мягкостью расспрашивать Альгу о ее отношениях с Папой. Она рассказала все, что только что рассказала мне. Тогда батюшка сказал:

– Я со своей стороны конечно приму все меры. Снова приступлю к нему с самыми настойчивыми увещеваниями. Но, пожалуй, ты, дитя мое, сможешь сделать гораздо больше, воздействовать на Папу гораздо убедительнее…

– Каким это образом, батюшка? – спросила Альга.

Неужели он намекал на ее женские прелести? Нет, об этом не могло быть и речи.

– Это правильно, правильно! – горячо поддержала мужа попадья Марина, которая присутствовала при разговоре. – Это очень мудро!

– Цыц, матушка, не егози! – строго прикрикнул на нее о. Алексей и снова погрузился в задумчивость.

Потом сказал:

– Видно, придется согрешить, нарушить тайну исповеди. Впрочем это не совсем исповедь. Маршал приходил ко мне, я говорил с ним… – объяснил он, все еще находясь в большом сомнении.

– Помоги, батюшка! Я буду за тебя молиться, миленький! – снова не утерпела попадья. – Бог за доброе не осудит.

– Кто знает, матушка, – улыбнулся о. Алексей, нежно глядя на жену, – может быть, и не осудит. Во всяком случае я вижу, что Господь слишком добр к таким трещеткам, как ты…

После чего он рассказал им обеим о том, в чем признался ему маршал Сева.

Во-первых, маршал просил прощения совершенно искренне. Во-вторых, хотя и раскаялся, но все-таки не решился признаться Папе в истинных обстоятельствах произошедшего. Беднягу мучил жесточайший стыд. Дело в том, что маршал Сева даже не помышлял, чтобы требовать себе этого проклятого «генералиссимуса». Он был целиком поглощен ревностным исполнением своих обязанностей. В частности, принимал меры, чтобы в связи с переходным периодом по его ведомству не возникло никаких отказов: проводил одно важное совещание за другим, связывался с отдаленными военным округами и штабами, консультировался с заместителями и, наконец, анализируя поступающую информацию, готовил на следующий день соответствующий отчет Феде Голенищеву и Папе… Пока он буквально сбивался с ног от усердия, его отпрыски, двойняшки Гаррик и Славик, забрались в отцовский кабинет и, воспользовавшись его отсутствием, принялись развлекаться с служебной связью. Очевидно, им заранее были известны личный шифровальный код маршала, а также номера абонентов в сети спецсвязи. Они-то и отправили Папе и Феде Голенищеву известный вопиющий ультиматум, а затем, когда от Папы и Феди стали приходить недоуменные запросы, отвечали в резкой, грубой форме. В общем, когда ничего не подозревающий отец обнаружил в своем персональном компьютере копии возмутительных посланий (а также без труда выяснил их происхождение), его едва не хватил удар. Вдобавок, ошельмованному отцу доложили, что к нему собирается явиться сам Папа, который, как известно, еще толком не оправился от контузии и находился в довольно нестабильном психическом состоянии. Первой мыслью злополучного «генералиссимуса» было пустить себе пулю в лоб. Однако тревога за судьбы Отечества, а также беспокойство за близких, удержали его от отчаянного шага, и он сам рванулся навстречу Папе. Перед этим, правда, он успел хорошенько выдрать обоих маленьких негодяев и пригрозил, что немедленно сдаст их в самый суровый интернат. Ему было невыносимо стыдно признаваться, что всему виной его собственные детки, и, представ перед Папой, он принял вину на себя, объяснив все своим крайним переутомлением и даже временным затмением разума.

– Делай со мной что хочешь, – заявил поседевший в одночасье маршал. – Я приму отставку в любой форме! И вообще, готов искупить любой ценой… – И вложил в руку Папе пистолет с взведенным курком. Папа задумчиво повертел пистолет в руке, а затем, сняв с боевого взвода и аккуратно поставив на предохранитель, вернул маршалу.

– Выспись, Сева, – мрачно посоветовал он, – а там видно будет.

Альге Папа цинично признался, что по его мнению, дескать, для всех было бы славно, в том числе для маршальского семейства, если бы неуравновешенный солдафон, от которого и впредь можно ждать любых сюрпризов, ушел из жизни при каких-нибудь случайных, но вполне гуманных и достойных обстоятельствах. Так, чтобы и не ставить под удар общее дело и, учитывая прошлые заслуги маршала, чтобы его вдова и детишки были сполна обеспечены персональной пенсией и различными компенсациями.

– Что же посоветовал тебе отец Алексей? – спросил я, содрогаясь от услышанного, но стараясь уверить себя, что эта беда как-нибудь обойдет нас стороной.

– Он считает, что мне нужно рассказать обо всем Папе. Причем по секрету от маршала. Объяснить, пока не поздно, как все было на самом деле. Рассказать об этом детском «баловстве» и о намерении маршала определить детей в Пансион, который Папа как раз решил завести в Деревне. Это должно особенно понравится Папе. И он, конечно, смягчится.

Я подумал, что это весьма логично.

Кстати, о детском Пансионе в Деревне. Несмотря на то, что с кончиной престарелого правителя наступила горячая пора, Пансион не был забыт, и своего распоряжения о его организации Папа не отменял. Напротив, и в траурную неделю в связи с похоронами правителя и когда приходил в себя после покушения, он следил за его исполнением. Переоборудование строений под новые нужды шло полным ходом – четко и аккуратно, как это у нас умеют, если Папа того потребует. Огорчать-то его никому не хотелось… Между прочим дядя Володя уже несколько раз приставал ко мне с тем, чтобы я согласился исполнять должность проектировщика и прораба. Но мне это было совершенно неинтересно.

Каникулы в городском колледже, где учились наши дети, подходили к концу и Папа распорядился, чтобы к началу учебы необходимые приготовления в Деревне были закончены, и занятия начались в срок… Было одно обстоятельство, огорчавшее Папу. Никто из наших не спешил разделить идею о помещении детей на постоянное жительство в Деревню. Лишь о. Алексей, который и прежде тяготился тем, что его чада вынуждены жить среди городской скверны и разврата, сразу распорядился отослать детишек на природу, не взирая на стенания своей матушки попадьи. Оно и дешевле выйдет, полагал он. Колебались супруги Толя и Анжелика Головины. Толстушке Анжелике, муж которой сутками пропадал на службе, в общем-то было бы даже удобнее, да и спокойнее, жить в Деревне рядом со своим Алешей. Но пока и она не решалась. Остальные под различными благовидными предлогами и вовсе отказывались. Что касается меня, то я решительно возражал, чтобы отпускать Александра от себя. Наташа, кстати, была за Пансион, что и понятно – из солидарности с Мамой, хотя сама мотивировала это тем, что в квартире у нас идет ремонт, что нас по целым дням не бывает дома, и вообще ребенку будет лучше на природе, но я категорически стоял на своем и выдерживал все наскоки. Если уж на то пошло, за Александром прекрасно присматривали наши старички, а в Деревню мы и так выезжали почти каждые выходные. Я еще не забыл, что Косточка настроен против Александра, и, естественно, не хотел, чтобы тот третировал моего сына. Таким образом, обещание Мамы, данное маленькой Зизи и Косточке, что в Деревне соберется вся их прежняя школьная компания, пока повисло в воздухе. И вот теперь в числе маленьких пансионеров наметилось существенное пополнение. Гаррик и Славик должны быть сосланы за свое «баловство» в Деревню.

– Как вы думаете, Серж, – спросила Альга, – это действительно смягчит Папу?

– Не знаю. Но думаю, зависит оттого, как ты с ним поговоришь… Я бы на твоем месте, – не утерпев, прибавил я, – прежде посоветовался с Мамой.