Любовь и утраты

– Да знает, знает, – засмеялась Дорлиак, – спасибо, Тимоша, за цветы. Куда вы исчезли после антракта?

Пришлось повторить историю о маленьком Машином капризе.

– И как там наверху?

– Идеальный звук. Просто чудо, как устроен этот зал. Акустика замечательная. Амфитеатр – просто находка для бедных студентов.

– Спасибо за билеты и доставленное удовольствие. И позвольте представить, моих друзей: профессор Рабухин с супругой и Машенька.

– О, наслышан, наслышан. Меня, правда, бог миловал, но о вашем искусстве, профессор, легенды в Москве слагают.

– Ну, о вас-то, Святослав Теофилович, легенды по всему миру гуляют, – ответил комплиментом на комплимент Рабухин.

– А Машенька тоже чья-то супруга или этот вопрос ещё не рассматривался? – спросила Дорлиак, и глаза её смеялись.

– Это вопрос будущего, Нина Львовна.

– А не пора перевести его в плоскость настоящего? – продолжала полушутя-полусерьёзно Дорлиак. – Смотрите, засидитесь в холостяках, Тимоша, никому не будете нужны. Как говорят: некому будет стакан воды подать, – погрозила она шутливо.

Рихтер молчал, спрятав крупный волевой подбородок в ворот шубы. Тут главой семьи была, несомненно, Дорлиак, да и старше она была Святослава Теофиловича аж на семь лет: и жена, и мама.

– Однако пора. Может, поедем к нам? Угощения особого нет, но за превосходный чай ручаюсь. И профессор с супругой, конечно, тоже приглашены, – сказала Нина Львовна, повернувшись к жене Александра Ефимовича.

– Нет-нет, – отказался Рабухин, – лестно, конечно, но не сегодня.

– А мы с Машенькой должны непременно сегодня же вернуться в больницу, – отказался и Тимофей, помня данное профессору обещание.

А Маше так хотелось поехать в дом этих замечательных людей, этих небожителей, которые так легко и просто общаются с её Тимофеем, ведь шапочно знакомые люди не говорят друг другу «Тимоша» или «Петруша», так общаются только близкие люди.

– Когда же, Тимофей, мы увидим вас в нашем доме?

– А вот как прочтёте в «Правде» очередное сообщение ТАСС, так через два-три дня и нагряну, если, конечно, вы не отправитесь в очередное турне.

– В ближайшее время все концерты только в Москве и Ленинграде, так что милости просим. Да и в Ленинграде нам есть где вас принять, – и уже уходя к своей машине, обернувшись: – И друзей тоже приводите. Непременно.

Профессор с супругой собрались ехать троллейбусом, но Тимофей запротестовал, сказал: просто смешно ночью добираться городским транспортом, коль скоро в их распоряжении есть машина.

У дома Рабухиных тепло распрощались.

– Спасибо, Тимофей Егорович, вы нам устроили праздник души. А откуда вы так близко знаете Рихтеров?

– Это он Рихтер, а она Дорлиак. Так случилось, что пересеклись однажды на минутку, а оказалось, надолго.

– У вас это легко получается, вы умеете привлекать к себе людей. Вы, конечно, сейчас в больницу?

– Да. Именно так, как договаривались.

– Ну и молодцом.

В дороге Маша, до сих пор молчавшая, сказала:

– Ещё хочу.

– Чего ты хочешь, Машенька?

– В консерваторию.

– Я, Машенька, послезавтра уезжаю в командировку на две-три недели, а по возвращении договорюсь с Александром Ефимовичем, и мы побываем с тобой и в консерватории, и у Светика в гостях.

– Я хочу орган послушать.

– Будет тебе, Машенька, и орган.

Уже у ворот больницы она спросила:

– Мы не можем сегодня переночевать у тебя?

– Машенька, я слово дал.

Весь следующий день он был занят под завязку. А ещё через день Тимофей вылетел на Байконур.

26

Она с нетерпением и тревогой ждала его, а появился он вдруг 8-го марта. Загорелый, весёлый, необычно шумный; завалил Машу и её соседок по палате вкусностями, подарками и цветами. Правда, не сказал, что привезённые для неё мягкие игрушки большущего размера оставлять в больнице категорически запретили – собирают много пыли. В этот же вечер он увёз её к себе, и на следующий день они слушали органный концерт в исполнении Брауде. Дома Маша будто ожила, прошла хандра, настроение поднялось. Они ужинали при свечах, выпили немного вина, а потом она играла на пианино, и перед сном, как теперь повелось, он читал ей «Таинственный остров». Наутро выяснилось, что вечером он опять улетает в командировку, вернётся в последних числах марта. За это время ей сделают «наддув» лёгких, и он заберёт её домой: профессор Рабухин сказал, что первый цикл лечения на этом завершён. Известие о скором завершении больничных дел её обрадовало, но сильно расстроил отъезд Тимофея на долгий срок.

– И потом, – сказала она, – я боюсь этого «наддува».

– Надо немного потерпеть, Машенька, – успокаивал он, – а потом всё будет хорошо.

– Всё? – спросила она, и этот вопрос смутил его. Он не мог ей сказать, что гарантий нет, что есть только надежда. Но в этом вопросе он услышал и тот, который Маша не смела задать прямо. Теперь, когда он собирался в долгую командировку, в душе её рождалось не только желание скорее увидеть его вновь, но и смутная тревога: не случилось бы с ним чего. Тревога же в её душе стала зарождаться оттого, что над всем, чем занимается Тимофей, висела завеса таинственности, а значит, опасности. Она рассуждала так: он ничего не говорит о своей работе, потому что работа эта опасна, а он бережёт её. В чём-то она была права, Тимофей действительно занимался тем, что несло в себе не только радость творчества, не только победу человеческого разума, но и смертельную опасность, которая может в любой момент возникнуть в просторах космоса, да и на стартовой площадке; такое уже бывало.

Весна

1

Не столько доставляло беспокойства само дело, сколько то, что накручивалось вокруг него. Звонки из Москвы шли каждый день, и таких звонков было много. Совет Министров не беспокоил, это он, Сергей Павлович, больше доставал их отчаянно и, не выбирая выражений, отчитывал за нерасторопность, за несвоевременные поставки, за неразбериху с кадрами, уже отобранными и включёнными в план, но со скрипом и нежеланием откомандировавшимися с прежних мест работы. Ещё бы – отбирались-то лучшие! Сейчас, конечно, самым главным было то, что делалось непосредственно здесь, на Байконуре, где он не мог выпустить из виду ничего. У него были замечательные, трудолюбивые и надёжные помощники, но то, чему он посвятил свою жизнь, оставалось для него как любимое дитя, которое и можно было доверить преданным нянечкам, но душа всё равно болела, каждый час, каждую минуту. И чем ближе был тот момент, которого все с нетерпением ожидали, тем больше возрастала нервозность тех людей, которые делали общее большое дело. Москву же заботили только два момента: безопасность тех, кому поручено выполнение задачи в космосе, и успеем ли раньше американцев. Но в том, как задавались эти вопросы, явно слышалось, что второе Москву беспокоит даже больше, чем первое. Нет, там, в Москве, люди не были черствы душой, но престиж страны… и безопасность. Последние дни заметно волновался даже всегда такой спокойный, выдержанный и корректный Келдыш.

Теперь Сергей Павлович всегда держал Тимофея при себе. Порой он даже ночью будил его и требовал вновь проверить все расчёты, хотя знал, что ошибки быть не может, жизнь уже не раз подтвердила: Тимофей в расчётах никогда не ошибается, да и Келдыш – хоть и не было в том надобности – уже двадцать раз проверил и перепроверил расчёты, выполненные Тимофеем. Иногда Королёв требовал делать новые расчёты, потому что мысль его, безостановочно работала, и, болея за выполнение сегодняшней задачи, он уже думал о следующей. Он всегда размышлял и видел далеко вперёд. Днём Сергей Павлович успевал побывать у военных – именно они осуществляли пуски – на стартовой площадке, понаблюдать за заправкой ракеты, поговорить с рабочими и старательно избегал разговоров с маршалом, имевшим серьёзные полномочия, но редко бывавшим оптимистично настроенным, вечно пугавшим Сергея Павловича ответственностью перед Москвой. Маршал, человек немолодой и осторожный, даже в июльскую жару ходивший в тужурке, ещё и поддевая под неё пуловер или лёгкий свитер, склонен был видеть опасность там, где Королёв словно старался порой не замечать её. Ещё был остро памятен тот день 24 октября 1960 года, когда за тридцать минут до пуска на стартовом столе взорвалась – а это был первый испытательный пуск – межконтинентальная баллистическая ракета Р-16. Тогда в один миг погибли десятки человек, присутствовавшие на испытаниях, в числе других и маршал артиллерии Неделин. Что значит не замечать опасность? Опасность была везде. Дело новое. Да, чего-то достигли, в чём-то преуспели, но это же космос, это вечное ожидание сюрпризов и жертв; без жертв в большом и новом деле не обойтись. Конечно, хотелось бы их избежать, но… Ещё в июле прошлого года, после тщательного обсуждения, они с генералом Каманиным отобрали пятёрку ребят, которые должны были полететь завтра. А окончательно утвердили двоих только в минувшем феврале. Тут ведь и не скажешь: самые лучшие, они все, весь отряд – самые лучшие. А отобрали пятерых. Сергей Павлович задумчиво прохаживается у стартовой площадки. Те, кто видел его со стороны, хотели бы узнать, о чём он думает, чем озабочен сейчас, но ведь не угадаешь, не спросишь. А думал он сейчас о тех, кто там, в домиках основного экипажа и дублёров, ждёт своего звёздного часа. Перед ним, как в фильме, проходят они. Вот Паша Беляев. Паренёк из вологодской деревни; в 43-м ему едва исполнилось восемнадцать, а он добровольно пошел в армию и, окончив в 45-м лётное училище, успел-таки принять участие в боях с японцами. Потом была академия, отряд космонавтов. А завтра ему в качестве командира корабля придётся пилотировать «Восход-2». С ним полетит Алёша Леонов. Славный парень, художник, весельчак, душа компании. Два заводилы неугомонных: он да вечно улыбающийся Пашка Попович. Какие всё-таки славные ребята! Леонов тоже из деревни. Алексей на девять лет младше своего командира, в авиационное училище поступил в начале 50-х, а ему доверено труднейшее дело – он первым в мире покинет корабль и выйдет в космическое пространство, а это не просто выход в открытый космос, это важная веха в лунной программе. Лунная программа… Вон куда замахнулся, и всерьёз, Сергей Павлович Королёв. Да только ли в лунной? Придёт время, и в открытом космосе придётся выполнять сложные инженерные и ремонтные работы, а может статься, и спасательные. Вот завтра Павел с Алексеем и начнут торить эту дорогу. И никто в случае чего не сможет им помочь, кроме их самих. И чёрт его знает, как это отзовётся на организме того, кто выйдет в открытый космос. Всё делается впервые, никто ещё этого не пробовал. Риск? Да, риск! Но когда Алексею объяснили задачу, он, глазом не моргнув, сказал: «Сделаем!» И нет сомнений – сделает. Дублёры все тоже отличные ребята. Ничем не хуже. Но уж так сложилось, что в этот раз они только дублёры. Витя Горбатко с Кубани, отличный лётчик, склонен к исследовательской работе. Над этим надо будет серьёзно подумать. Женя Хрунов. Опять же, деревенский парнишка. Вдумчивый офицер с хорошо развитой инженерной мыслью, пытливый ум, вечно доискивается: что да как? Дима Заикин. Этого Сергей Павлович знал хуже. Он его и на космодром не сразу взял, а вызвал чуть позже. Каманин рекомендовал, а он Каманину верит. Да, всё ещё впереди. Это ж только начало. Налетаются ещё. Полетят и на Луну, и на Марс, а может, и куда подальше. Время покажет.

Последний день перед стартом. Завтра они полетят. После обеда Сергей Павлович пошёл в домик, где старта ожидали ребята. Его сынки. Надо было поговорить. Сначала побывал у дублёров. Разговор сложился непринуждённый, шутили, смеялись, ничем не давали понять, что, может быть, не Паше и Алексею, а именно им придётся завтра стартовать. Всякое бывает. Один сходит с дистанции – меняют весь экипаж. Потом пошёл к тем, кто на этот раз был № 1. Алексей травил анекдоты, рассказывал о планах на будущее, мечтал о персональной художественной выставке. Паша был серьёзен, он вообще по жизни был не из смешливых. Пожелал им успеха. Ушёл с уверенностью в благополучном исходе. По дороге к своему домику встретил Юру Гагарина. Он любил этого парня, как любят сына. Поговорили коротко. У Юры другого и разговора не было: когда? Он уже без космоса не мог. Полетит ещё. Обязательно полетит. Только следующий его полёт должен быть по результатам сродни тому, первому полёту. А просто так прогуляться по космическим просторам с его славой – негоже. Полетит ещё.

2

Утро. На горизонте понемногу разгорается заря. Все на своих местах. Всё готово. Автобус подвозит экипаж. Беляев и Леонов в скафандрах. Из дублёров в скафандре только один Хрунов. Почему? Никто этого не понимает, ведь если замена, то всех. Но так решил Сергей Павлович. Кто с ним поспорит? На площадке № 1 – позже эту площадку назовут «Гагаринский старт» – у стартового стола прощаются с друзьями. Тут все: Юра Гагарин, Герман Титов, Андриан Николаев, вечно весёлый и шебутной Пашка Попович, Быковский, скромница Валя Терешкова и последними побывавшие в космосе Комаров, Феоктистов и Егоров. Это они впервые были в космосе без скафандров. На своей шкуре испытывали, каков он – космос. Все шутят, стараясь перешутить друг друга, смеются, но внутри напряжение, тревога. Беляев, неуклюже подняв в приветствии руку к шлему, рапортует Председателю государственной комиссии. Маршал выслушивает рапорт с суровым лицом, но потом широко улыбается, обнимает ребят: «Вы там не шалите, хлопцы, а то потом американцы нас нотами забросают», – шутит он. Всё! Беляев и Леонов по трапу поднимаются к лифту.

«Ключ на старт!» – «Есть ключ на старт!» – «Протяжка!» – «Есть протяжка!» – «Даю обратный отсчёт: десять, девять…» Ракета дрогнула на стартовом столе. Пламя, гром. Пошла! «Успеха вам, «Алмазы»», – так Сергей Павлович всегда провожает своих орлят.

В 7.00 18 марта 1965 года стартовала ракета с кораблём «Восход-2».