Любовь и утраты

– Боже мой! Балласт за борт!

– Последний мешок сбросили!

– Как теперь? Поднимаемся?

– Нет!

– Что это? Как будто волны плещут?

– Под нами море!

– Совсем близко, футов пятьсот».

Послышались тихие всхлипывания, Маша плакала. Ей не хочется в больницу, но отказаться никак нельзя, ведь он делает это для неё. Никто ещё не проявлял о ней столько заботы, она просто не в праве его не слушаться. И вообще, Тимофей знает, что делает.

Тимофей продолжал читать. Он уже начал четвёртую главу:

«Гедеон Спилет условился встретиться с моряком вечером на этом самом месте и, не теряя ни минуты, взобрался на кручу и скрылся в том же направлении, в каком незадолго до него исчез Наб. Герберт хотел последовать за журналистом.

– Останься, мой мальчик, – сказал ему моряк. – Нам надо подумать о жилище и попытаться раздобыть что-нибудь более питательное, чем ракушки. Нашим друзьям захочется подкрепиться по возвращении. У каждого своя забота.

– Что ж, я готов, Пенкроф, – ответил юноша.

– Отлично. Сделаем всё по порядку. Мы устали, нам холодно, мы голодны. Следовательно, нужно найти приют, развести огонь, отыскать пищу. В лесу есть дрова, в гнёздах – яйца. Остаётся разыскать жилище.

– Хорошо, – сказал Герберт, – поищем пещеру в этих утёсах. В конце концов, найдём же мы хоть какую-нибудь расселину, куда можно будет укрыться на ночь.

– В дорогу, мой мальчик!

И они зашагали вдоль подножия огромной гранитной стены по песку, обнажившемуся при отливе. Пенкроф заметил в гранитной стене щель, которая, по его мнению, могла быть только устьем реки или ручейка. Гранитная стена не имела ни одной выемки, которая могла бы послужить пристанищем людям. Над ней реяла масса морских птиц, главным образом различных представителей семейства чаек, с удлинённым, загнутым на конце клювом, крикливых и совершенно не боящихся человека. Очевидно, люди впервые нарушали их покой. Чайки гнездились в извилинах гранитной стены. Одним ружейным выстрелом можно было бы уложить несколько этих птиц. Но для того чтобы выстрелить, нужно было иметь ружьё, а ружья-то и не было ни у Пенкрофа, ни у Герберта. Впрочем, чайки несъедобны, и даже яйца их отличаются отвратительным вкусом.

Герберт вскоре обнаружил несколько скал, облепленных водорослями. Очевидно, во время прилива море покрывало эти скалы. Среди скользких водорослей юноша нашёл несколько двустворчатых ракушек. Голодным людям не приходилось брезговать этой пищей. Герберт позвал Пенкрофа.

– Это съедобные ракушки! – вскричал моряк. – Они заменят нам яйца!

– Нет, – возразил Герберт, внимательно рассматривая прицепившихся к скалам моллюсков, – это литодомы.

– Они съедобны?

– Вполне.

– Что ж, будем есть литодомов!

Моряк мог вполне довериться Герберту. Юноша был очень силён в естествознании. Он питал настоящую страсть к этой науке. Здесь, на этом пустынном острове, знания его должны были не раз оказаться полезными».

Остановив чтение, Тимофей прислушался к её дыханию, понял: уснула. «Ну, и слава богу», – подумал он, отложил книгу и тихо, чтоб не нарушить её сон, пошёл в кабинет.

20

В восемь утра они выехали из дома. Машину Тимофей вызывать не стал, заказал такси. Волоколамское шоссе было совершенно свободным, долетели мигом. Тимофей попросил водителя такси подождать и отправился с Машей в приёмный покой. Процедура не затянулась, их уже ждали. Тимофей не ушёл до тех пор, пока не убедился, что Маша устроена и заняла своё место в палате, которая оказалась трёхместной, что было большой редкостью. Нет, это не была палата для привилегированных пациентов, просто после очередного ремонта и перераспределения кабинетов выяснилось, что образовалась новое помещение, в котором больше трёх коек не умещалось. В других палатах размещалось от пяти до десяти пациентов, так что эта во всех отношениях Машу устраивала, к тому же её соседки оказалась почти одного с ней возраста. И всё-таки при расставании Маша не сдержала слёз. Тимофей обещал бывать часто. На прощание, обняв Машу, он поцеловал в щёку.

Таксист терпеливо ждал и даже не ворчал по поводу долгой задержки. Сегодня Тимофею нужно было заняться делами дома. Позвонив Галине Матвеевне, он рассказал о поездке в больницу, и она тут же вознамерилась отправиться к дочери, пришлось её отговаривать, что и у него, и у неё вызвало некоторое раздражение. Чуть позже он расположился с документами в своём кабинете. Надо было дело делать.

21

Тимофей не собирался обманывать Машу, пообещав ей бывать часто, но так уж сложилось, что в конторе не заладилось: то случались поломки при испытаниях на стенде, то программа очередного проекта, почти утверждённая, отклонялась, и высшее руководство требовало всё новых и новых гарантий успешности намеченного полёта. То и дело возникали новые идеи и предложения конкурирующих фирм, казавшиеся высшему руководству более экономичными и надёжными, нежели проект Королёва. Тогда приходилось вновь и вновь звонить, договариваться о встречах, ходить по кабинетам ЦК, Совмина и Министерства обороны, доказывая и убеждая: проект достаточно полно отработан, все системы надёжны и выполнение программы обещает громкий и обязательный успех. Слава богу, что с ними был Келдыш, авторитет которого непререкаем. Чумаков не мог выключиться из проекта; даже тогда, когда его присутствие было вовсе не обязательным, он считал своим долгом быть рядом с Сергеем Павловичем и Келдышем, что называется, держать руку на пульсе. Путь в космос не устлан розами. Вот эти-то заботы и не давали Тимофею исполнить своё обещание. Иногда он приезжал так поздно, что двери открывал сторож, – они скоро подружились, Чумаков, не прилагая к тому усилий, быстро располагал к себе людей самых разных характеров, – и в палату приходилось пробираться мимо спящих дежурных сестёр, а порой через пищеблок по чёрной лестнице. Маша огорчалась. К тому же, она ни в какую не хотела, чтобы её навещала Галина Матвеевна, это ей было в тягость. Она чувствовала обиду на мать: в конце концов, хоть и без отца, но не в такое уж тяжёлое время Маша росла, чтобы нажить эту страшную болезнь, а главное, так долго ничего не замечать. Галина Матвеевна, и без того ежечасно винившая себя в случившемся, даже не пыталась искать себе оправданий, и враз переменившееся к ней отношение дочери просто убивало её. И ещё этот Тимофей. Бессонными ночами она пыталась убедить себя в том, что беду в их дом принёс именно он, Тимофей. Конечно, это было не так, даже вовсе не так, и даже про себя думать так было совершенно несправедливо, но ей хотелось, чтобы был виноват кто-то другой, не она, а никого другого, кроме Тимофея, рядом не находилось. Был когда-то муж, но он давно погиб, и с него взятки гладки. Но в моменты просветления она понимала – что уж тут обманывать себя, именно Тимофей увидел то, что она не умела разглядеть много лет, и именно он может сейчас по-настоящему помочь Маше.

Февраль выдался морозный и вьюжный, пациентов строго-настрого запретили выпускать на улицу для прогулок. От этого становилось совсем грустно. Маша раз за разом искала способ хоть на минуту выглянуть за тяжёлую больничную дверь, хлебнуть острого, живого морозного воздуха. Ей казалось, вот только один вдох, и дело пойдёт на поправку.

Такое же ощущение было и у Тимофея. Он ехал в больницу. За окном мело. Тимофей приоткрыл окно, внутрь жёстко хлестнуло морозным ветром, и влетел заряд снега.

– Закрыли бы, Тимофей Егорыч, простудитесь, – сказал шофёр.

– Ничего со мной не сделается до самой смерти, Иван Степаныч.

– Ну, сделается – не сделается, а надо закрыть. Мне потом отвечать за вас, а уж как Сергей Палыч умеет стружку снимать, не мне вам рассказывать.

– Да не ворчите вы, Иван Степаныч. Откуда ему узнать, да и приехали уже. Вы давайте-ка домой и отдыхайте. А я немного пройдусь.

– По такой-то погоде?

– Да говорю же: ничего со мной не случится.

– А домой как же?

– На троллейбусе. Тут двенадцатый номер идёт до Манежной площади.

– Как же я оставлю вас без охраны?

– Иван Степанович, дискуссия окончена, – строго сказал Тимофей и зашагал по сосновой аллее.

Морозец был славный. Дуло ужасно. Он поднял воротник, но это мало помогало. К тому же он был в лёгком пальто, прогулка не предполагалась.

В этот вечер у Маши было хорошее настроение, она рассказала множество анекдотов, и Тимофей удивлялся: откуда это? Не утерпел, спросил.

– Маша, ты раньше никогда не рассказывала анекдотов или я чего-то не помню?

– Да нет, это я здесь пополнила свой багаж. В больнице чего только не наслушаешься. Меня одна девочка даже ругаться научила.

– Как ругаться?

– Нехорошими словами.

– Тебя нужно срочно забирать отсюда, а то ты окончательно испортишься.

– И я о том же. Забери меня отсюда.

– Рано ещё.