«Я гибну, но мой смех еще не стих», или Сага об Анле Безумном. Книга первая

Вернувшись во владения отца, Харальд нашел там перемены к худшему. Чужие люди приходили и селились на новых землях, не спрашивая позволения хевдингов и согласия бондов. Дело дошло до нападений и поджогов домов, и было уже немало пролито крови. Борги, что возвел его отец, остались без внимания и начали приходить в негодность. Видя небрежение к защите края, норги из-за моря без опасения высаживались на берег и разоряли усадьбы и селения.

Такая жизнь пришлась Харальду не по нраву. Немедля встал он во главе тех бондов, что пострадали от нападений и грабежей, и повел их против лихих людей. Всем чужакам, которые самовольно поселились, он предложил или признать его власть и местные обычаи, или покинуть край под страхом смерти. Иные встретили его слова глумливым смехом, но умылись кровавыми слезами. Сын Хельги искоренял их из своей отчины, как могучий ветер выкорчевывает деревья.

Во дворах тех людей, кто не желал принять его порядки, Харальд велел убивать всех свободных мужчин, носивших оружие. Гостям из-за моря, опустошавшим его земли, он показал, что в этом краю купцов привечают серебряной маркой[56 - Марка – мера веса (около 215 граммов), употреблявшаяся в товарно-денежном обращении. Имелись как золотые, так и серебряные марки. При этом следует иметь в виду, что деньги в те времена были еще не реальной монетой, а только денежно-счетной единицей.], а разбойников – пеньковой веревкой. Харальд укрепил борги отца и обязал хевдингов и сильных бондов[57 - «Сильные», или «могучие» бонды – богатые и влиятельные землевладельцы незнатного происхождения, приближавшиеся по своему положению в обществе к хевдингам.] приводить свои ладьи и людей. Простой народ стоял за него горой, а знатные люди горько шутили, что если при Хельги им было, как под деревом в грозу, то при Харальде стало, как в бурю под скалой.

Перед тем, как отплыть на пир к Хрёреку конунгу, Харальд заехал в усадьбу «Вересковая пустошь» проститься с матерью и братом. Узнав от старшего сына, куда он держит путь, Асгерд, дочь Торбранда, предостерегла его:

– Твой отец желал быть в чести у конунга, но вышло так, как он не предвидел. Не зря говорят люди: одно дело – храбрость, а другое – удача.

– Люди также говорят, – заметил Харальд, – что пагубны советы женщин. Я же не из тех, кто отказывается от счастья, чтобы не накликать беду.

Затем он попросил Фенге лучше следить за порядком в их владениях. Тот же, словно его выпроваживают с небес на землю, вопрошает брата:

– Не возьму я в толк, почему ты решил, что один поедешь к Хрёреку конунгу? Мне доподлинно известно, что он созывает на пир всех хевдингов. Поэтому я тоже считаю себя вправе принять его приглашение.

– Ложна молва, – усмехнулся Харальд, – будто ты выше земных забот. Вот уж не думал, что о людских делах ты думаешь больше, чем о дарах нашим богам.

– Я не намерен, – зарделся Фенге, – препираться о вещах, в которых ты мало смыслишь. Но не забывай, кто берег отчину, когда ты воевал за морем. Я не в таком долгу перед тобой, чтобы хранить землю, пока ты будешь пировать у конунга.

Харальд говорит, что он волен поступать, как знает, ибо каждый выбирает свой путь. Фенге на это отвечает, что не видит большой потери, если они порознь приедут в Хлейдр. Мать пыталась их помирить, но братья стояли каждый на своем и простились прохладно, как утомленный хозяин с засидевшимся гостем.

XXIV

В середине лета к Хрёреку конунгу приехали хевдинги и херсиры со всего Данмёрка. Люди сидели рядами в большом зале за широкими столами. Сам конунг восседал на дубовом троне под родовым ясенем, ветви которого поддерживали своды, а верхушка возвышалась над крышей. Первый день хозяин потчевал гостей рыбой и пивом, второй – мясом и медом, третий – сластями и вином, редкими на Севере. Люди ели и пили, обменивались новостями, слушали саги, играли в хнефатафл[58 - Хнефатафл – популярная настольная игра, напоминающая шахматы, с распространением которых в Скандинавии (X-XI вв.) постепенно была забыта.], славно проводя время. Чтобы сделать их отдых еще приятней, вечером в палату приходили женщины, которые разделяли с мужчинами застолье и беседу. На пирах у Хрёрека конунга был также заведен обычай, что мужчина и женщина, сидевшие вместе, пили из одной чаши. Поэтому каждый гость желал разделить скамью с той, которая могла наполнить его глаза радостью, а дух весельем.

Исполняя волю конунга, в Хлейдр тогда съехались самые красивые девушки и женщины Датской державы. Однако всех их затмила Герута[59 - Герута (Gerutha или Heruta) – значение имени неясно.], дочь Хрёрека конунга. Совсем еще юная, тонкая, стройная, с легким румянцем, несмелой улыбкой, пока не познавшая силу своей красоты, она взошла в палату, как яркая звезда на вечернем небе. Густые пепельные волосы падали ей на плечи, ореховые глаза влажно блестели, а нежная кожа лица и рук светилась, как яблоко на солнце. Стоило ей пройтись в белом платье с расшитой бисером повязкой на лбу, золотыми обручами на тонких запястьях и желтыми кистями на поясе, как все мужчины были готовы сдаться ей в плен. С тех самых пор стали звать ее Герута Краса Данов. И не было гостя на пиру, кто не мечтал, чтобы она сидела и пила с ним рядом.

Многие мужи ласково смотрели на Геруту, но более всех ею был заворожен Харальд, сын Хельги. С первого взгляда полюбилась ему дочь конунга так, что он видел ее одну и думал только о ней. Лед его глаз и сжатых губ растопила восторженная улыбка, что заметил зорко глядевший по сторонам княжич Харальд. Он возлагал большие надежды на сына Хельги. Видя, какими глазами тот смотрит на его сестру, он попросил Геруту поднести Харальду рог с пивом. Тут как раз объявили, что женщины могут садиться с мужчинами, где каждая пожелает. Место на скамье Харальда было свободно. Тогда Герута, чтобы угодить любимому брату, не пошла к себе, а села рядом с его гридем. Так провели они тот вечер вместе.

И до того легко и славно было Харальду с юной княжной, что слова сами слетали с его языка, как стрелы с тугой тетивы. Он говорил ей всякие нежности и клялся выполнить любую просьбу, лишь бы Герута и в другой вечер разделила с ним скамью. Девушка же, захмелев и осмелев от крепкого пива и ласковых речей, решила подшутить над ним. Она обещала Харальду вновь избрать его на пиру, если он не побоится простоять эту ночь в роще Одина[60 - В древности у всех германских народов капища языческих богов ставились в священных рощах или дубравах, растущих, как правило, на холмах, на перекрестье всех ветров. Одной из самых почитаемых в Дании была «роща Одина» в Оденсе, на острове Фьон.]. Как будто не знала, что, кроме особых дней, туда могут входить лишь дроттары, а прочим, тем более в ночную пору, путь к ней заказан! Герута хотела посмеяться над обычаем мужчин давать пустые клятвы ради женщин. Но сын Хельги не был обычным мужем.

Меж тем служил у Хрёрека конунга доверенный человек по имени Бруне. На том пиру он следил за тем, чтобы у гостей не было недостатка в еде и питье, а заодно внимал их речам, не скажут ли они чего важного для ушей хозяина. Этот самый Бруне подслушал обещание Геруты и сказал о нем конунгу. Хрёрек Метатель Колец поразился просьбе дочери и приказал позвать ее к себе. Когда Герута предстала перед отцом, тот строго спросил ее, о чем она говорила с Харальдом. Княжна не стала отпираться и подтвердила свое условие и данное обещание.

– Слышу слова грозные, слова роковые, слова гибельные! – громко воскликнул конунг. – Но никто не вернет сказанного и не избежит, что ему суждено.

Тем временем сын Хельги, выйдя из палаты конунга, даром слов не тратил. Харальд надел кольчугу, взял меч и щит и бодро пошел к роще Одина.

XXV

В эту ночь налетел сильный ветер, что проникал под крышу домов и задувал огонь в очаге. Ранним утром Харальд вернулся бледным и усталым и, не говоря ни слова, прошел в свою клеть, где проспал весь день, как убитый. Когда он явился в большой зал, люди пытались выведать, что он видел в эту ночь. Но Хрёрек Метатель Колец и Харальд Сын Конунга ни о чем его не спрашивали, а другим он был волен сказать или не сказать. Многие подходили к нему с догадками, но уходили без отгадок. А как позвали гостей за стол, так и оставили его в покое.

Когда же пришло время женщинам выбирать соседей на пиру, Герута, дочь Хрёрека конунга, поднесла Харальду чашу с медом и села с ним рядом. Они уже говорили как добрые знакомые, и юная княжна смотрела на молодого воина с милой улыбкой. Из его глаз струился такой мягкий свет, что, казалось, она могла в нем кружиться, и девичье сердце замирало в груди. Но порой Герута словно чуяла жар на затылке, и, оборачиваясь, замечала Фенге, сына Хельги, что не спешил отводить свой нескромный взгляд. Когда пришло время, Харальд сказал княжне, что ради нового вечера с ней простоит в роще Одина и эту ночь. Герута не стала его отговаривать, но ласково простилась и пожелала удачного возвращения.

Перед тем, как отойти ко сну, княжна позвала девушек расчесать ей гребнем волосы. За этим неспешным делом стали они обсуждать молодых мужчин, бывших на том пиру. Среди других зашла у них речь и о Харальде, сыне Хельги. Пересказав им, о чем они вели беседу, Герута помолчала, а затем обронила:

– Не могу я понять этих братьев, сыновей Хельги, которого мой отец сделал своим ярлом. Один похож на волка, но смотрит на меня, как собака. Другой похож на собаку, а смотрит на меня, как волк.

Тогда ее любимая служанка Тордис, дочь херсира Грима, говорит ей, что не желала бы лучшего мужа, чем Харальд, если бы это от нее зависело.

Выслушав ее слова, Герута призадумалась, а затем негромко произнесла:

– Может быть, и я бы желала того же, будь он из лучшего рода. Но дочери конунга не пристало думать о том, чей дед уводил жен от мужей, а отец бродил, как нидинг, пока мой брат не принял его на службу.

«Вот ведь, небольшого ума была женщина, а сразу приметила, что и в стали Харальда имеется своя слабина, и в меди Фенге таится изрядная крепость. Только где ей было понять, к чему приведет это различие между ними!».

XXVI

Во вторую ночь, проведенную Харальдом в роще Одина, подул ветер сильнее прежнего, и деревья гнулись и трещали под его напором. Люди уже не чаяли увидеть сына Хельги живым, но утром он вернулся в усадьбу конунга. В лице молодого воина не было ни кровинки, а ноги с трудом несли его по земле. Харальд проспал до тех пор, пока слуги конунга не пришли позвать его на пир. Герута уже посылала девушку справиться о нем. Сын Хельги переменил одежду и поспешил в палату, где люди вновь стали его расспрашивать. Подошел к нему и встревоженный Халльфред, сын Анлафа, и спросил, не забыл ли он про их дело к Хрёреку конунгу. Харальд ответил, что и сам о нем не забыл, и другим напомнит.

Когда женщины стали выбирать соседей на пиру, Герута вновь подошла к нему. Она поднесла Харальду кубок с заморским вином и присела на подушку, которую он для нее приготовил. Началась между ними приятная беседа, и люди увидели, что княжна держится с Харальдом так, будто он ее родич или друг с детства. Это не понравилось Хрёреку конунгу, который счел поведение молодых людей слишком вольным. Он тут же послал Бруне приглядывать за ними и вслушиваться в их разговор. Слуга заметил, что при прощании Харальд просил девушку так, словно от этого зависело, жить ему или умереть. Княжна сперва смутилась, потом засмеялась и тихо ответила ему. От ее слов сын Хельги побледнел, но кивнул в ответ. Тогда конунг велел привести к нему молодца, а после него Геруту.

Когда пришел Харальд, конунг спросил, какое у него дело к его дочери.

– Дело у меня больше к тебе, конунг, – отвечал Харальд, – и о нем мы уже говорили, когда были у тебя с Халльфредом. Позволь же нам с сыном Анлафа Мудрого воздать вендам за своих отцов, а мне – проститься с твоей дочерью.

– Разве мое слово – болотный туман?! – воскликнул Хрёрек Метатель Колец. – Приходи ко мне завтра с Халльфредом. А что до прощания, то забудь о Геруте, пока я не поговорю с ней.

Он велел Харальду удалиться и стал ждать свою дочь. Княжна явилась к отцу со скромным, но довольным видом, словно валькирия[61 - Валькирии (valkyrja, букв. «выбирающая убитых») – женские божества или дочери конунгов, прекрасные девы-воительницы, возносящие павших героев с поля боя в небесный дворец Одина – Вальхаллу (дословно «палаты мертвых»), где они подают им пищу и питье.] к Одину после славной битвы. Конунг велел ей сказать без утайки, о чем они шептались с Харальдом.

– Воин просил меня о встрече наедине, – вздохнула Герута, – чтобы проститься перед походом. Вольными показались мне эти слова, но я не решилась обидеть того, с кем три вечера пила из одной чаши. Я обещала сыну Хельги принять его, когда он отстоит третью ночь в роще Одина.

– Даже не знаю, кто из вас неразумнее, – поразился конунг, – сын слуги, дерзнувший помыслить о княжне, или дева, что, обнадежив мужчину, посылает его на гибель?! Ты желаешь изведать удачу Харальда или свою? Пока не поздно, оставь эти женские игры, дочка, чтобы его судьба не стала твоей.

Тем временем гости стали разъезжаться по домам. Среди них был и Фенге, сын Хельги, покинувший Хлейдр, не поговорив и не простившись с братом.

XXVII

В третью ночь стражи Харальда в роще Одина разразилась такая буря, подобную которой даже старики не могли припомнить. Ветер повалил изгороди, сокрушал деревья и завывал так, будто медведи и волки вышли из леса, чтобы нагнать страху на людей. Затем пошел сильный дождь с градом, который побил крыши домов. Когда под утро дождь кончился, с окрестных болот поднялся туман, да такой волглый и густой, что нельзя было разглядеть острия вытянутого копья. Женщины уже стали голосить, что землю, похоже, захватили грозовые великаны. Но к полудню выглянуло солнце, и морок над Хлейдром рассеялся.

Хрёрек конунг послал за сыном Хельги, но того не было в доме. Стали искать Харальда близ усадьбы, да и там не нашли. Тогда Халльфред, сын Анлафа, вывел коня и погнал его к роще Одина. Подскакав к ее ветвистым дубам, он трижды позвал Харальда, не услышав никакого ответа. Халльфред был муж отважный, но осмотрительный, поэтому он не вошел в рощу, а поехал вдоль ее края. Немного погодя он заметил человека, который сидел, прислонясь к дереву. Это был Харальд, спавший глубоким сном. Лоб и щеки его побледнели, виски обметал первый налет седины, но лицо хранило покой. А еще, к удивлению Халльфреда, в углах губ сына Хельги, как рыба в сети, трепетала слабая улыбка.

С трудом поднял он Харальда, который не хотел пробуждаться от сна. Халльфред помог ему сесть верхом, а сам пошел рядом. Сын Хельги был так слаб, что ехал, обхватив шею коня. Халльфред ни о чем его не спрашивал, но глядел с укором. Лишь когда они подходили к усадьбе, и люди выбежали им навстречу, он сказал Харальду, как трезвый внушает пьяному или здоровый – больному:

– Я слышал, в твоем роду мужи идут на все ради жен. Не мое дело, на что ты надеешься, потакая княжне. Но мне нужно знать, могу ли я тебе доверять тебе.

Харальд сверкнул глазами и тихо, но твердо ответил:

– Хвали дев после свадьбы, а мужей после битвы.

Затем он спрыгнул с коня и пошел рядом с Халльфредом. Когда же люди из усадьбы окружили их и засыпали вопросами, Харальд ответил им такими словами:

Светлой деве клятву

Дал стоять на страже

В месте, где владыка

Вызывает мертвых.