«Я гибну, но мой смех еще не стих», или Сага об Анле Безумном. Книга первая

На второй год после рождения Хельги, сына Торбьёрна Бойца, в один из дождливых дней в конце лета, к Самсей тайно подошел корабль. На нем были Эйнар Ревун, отец Гудрид, Гицур Окунь, отец Эльвира, сам Эльвир Трус, а с ними еще две дюжины человек при оружии. Один из местных зложелателей Торбьёрна в сумерках скрытно провел их к его дому. Нежданные гости перелезли через ограду, заперли в сарае работников, окружили дом и приготовились к нападению. Во главе этих людей был Эйнар Ревун, и его голос звучал в ночи, как раскаты грома.

Торбьёрн стойко защищался, поражая врагов стрелами, копьем и мечом, и Гудрид помогала ему, не забывая оберегать маленького Хельги. Нападавшие потеряли трех человек убитыми, и некоторые из них были ранены. Тогда враги Торбьёрна поняли, что им не будет удачи в долгой осаде. Закрывая себя щитами, они поднесли к дому сено и хворост и подожгли их. Было ветрено, но промозгло, и огонь занялся не сразу. Только после долгих усилий, стоивших этим людям еще одной смерти и нескольких ран, языки пламени начали облизывать стены.

После этого Эйнар крикнул, чтобы из дома вышли женщины и рабы, какие там есть. Так как спасения ждать было неоткуда, Торбьёрн велел жене уходить, оставив его в доме. Но Гудрид стала умолять мужа, чтобы он позволил надеть на себя женскую накидку, а голову повязать платком. Она сказала Торбьёрну:

– В этой одежде ты выйдешь вместе с нами и сумеешь бежать в темноте. А потом отобьешь меня и Хельги, если удача будет на твоей стороне.

Торбьёрн подумал над словами жены и так ответил ей:

– Даже если накидка придется впору, мой рост и ширина плеч не введут их в обман. Не хочу, чтобы люди говорили, будто Торбьёрн, сын Хельги, жил, как муж, но умер, как женщина. Лучше я тайно взойду на крышу и при вашем уходе спрыгну возле задней стены. А уж если я вырвусь, никто из них не доживет до утра.

Сказано – сделано. Только Гудрид с рабынями вышла из дома, как враги обступили их, думая найти между ними Торбьёрна. Он же появился там, где его не ждали. Заднюю стену дома караулил Эльвир Трус, с которым были еще трое. Эльвир первым увидел Торбьёрна и подбежал к нему. Сын Хельги взмахнул мечом и рассек ему живот так, что требуха стала вываливаться наружу. Три человека бросились навстречу, но и с ними у Торбьёрна разговор был короткий. Первого он поразил выше щита, второму отрубил руку, а третьего оглушил, ударив по шлему.

Торбьёрн мог бы скрыться в ночи, но Эльвир, перестав удерживать свои кишки, выползающие из чрева, намертво вцепился ему в обувные ремни. Пока Торбьёрн добивал его, на шум прибежали Эйнар, Гицур и люди из Вестфольда. Тогда Торбьёрн взмахнул мечом и сказал свою первую и последнюю вису[19 - Виса – поэтическая строфа, которая обычно состояла из четырех или восьми строк.]:

Кто за многих женщин

Игры вел со смертью,

За жену и сына

Жизнь щадить не станет.

С этими словами сын Хельги ринулся на окруживших его врагов. Хотя они разили его со всех сторон, Торбьёрн Боец убил еще троих и ранил четверых, прежде чем дух покинул его тело, пронзенное копьями и изрубленное секирами.

Гицур Окунь, увидев Эльвира с распоротым животом, хотел убить и Хельги, сына Торбьёрна. Но Гудрид заслонила ребенка, обняв сына так крепко, что лишить его жизни можно было только вместе с нею. Не желая смерти дочери, Эйнар Ревун удержал Гицура, напомнив, что он уже отомстил за гибель сына. Тогда Гицур на глазах Гудрид и Хельги отрубил Торбьёрну голову и кинул ее в мешок. Эйнар же забрал себе меч павшего врага. Люди из Вестфольда перевязали раны, погрузили убитых и, уведя Гудрид и Хельги, вернулись на свою ладью. По дороге домой умер человек, которому Торбьёрн отрубил руку. Всего же от руки Торбьёрна, сына Хельги, той ночью погибли десять человек, и столько же получили от него зарубки на долгую память. Многие потом говорили, что это была славная смерть.

«Почему люди судят о человеке по его смерти? Ведь этот Торбьёрн погубил столько мужей и опозорил столько жен, что заслужил свой конец! И нужно ли ставить ему в заслугу последнюю доблесть, если всякий будет отчаянно защищать свою жизнь? Но все, кто сказывал мне о нем, поминали его, будто героя».

V

В Вестфольде вдова и сын Торбьёрна стали жить в доме Эйнара Ревуна. Тот же, хотя и спас их от гнева Гицура, был очень зол на свою дочь за то, что она бросила мужа ради шатуна Торбьёрна. Поэтому обращался он с Гудрид, как с дворовой девкой, доведя ее до того, что она стала похожей на тень. Своего же внука Эйнар называл не иначе, как «медвежье отродье», и посылал на самую черную работу, словно в жилах Хельги не текла его кровь. Сын Торбьёрна с малых лет пас овец, убирал скотный двор, чистил котлы, питаясь объедками и засыпая под скамьей. От грязной, тяжелой и грубой жизни Хельги стал угрюмым и нелюдимым и не доверял никому, кроме матери, которая одна не жалела для него добрых слов.

Уже в отроках сын Торбьёрна Бойца превосходил силой и статью местных парней. Хельги не водил с ними игр, да они и не принимали его, но не давал себя в обиду. Однажды он переломал кости соседскому сыну, который был на две зимы старше, когда тот обозвал его мать дурным словом. Эйнар не выдал внука на расправу, но с тех пор начал его поддразнивать. Приятели бонда, слывшие разумнее прочих, говорили Ревуну, что де напрасно он сердит «медвежонка». Но, пока он был мал, Хельги переносил обиды от деда, как дворовый пес битье от хозяина.

Когда сыну Торбьёрна сровнялось пятнадцать зим, жизнь стала покидать Гудрид так же быстро, как прежде лишила ее света. Чуя близкую смерть, она призывала к себе Хельги и подолгу с ним беседовала. После этого люди стали примечать в нем сполохи гнева. Были и такие, кто упреждал Эйнара, что «медвежонок» готов сорваться с цепи. Ревун же со смехом отвечал им, что ему нет дела до мыслей «ублюдка Гудрид». А его дочь уже путала сон с явью, впадая в забытье, которое не могло отнять у нее только имена сына и мужа. В начале лета Гудрид умерла. Тело ее было сожжено на костре, а прах зарыт в землю, но над ним не был поставлен надгробный камень. Эйнар сказал, что, не будь Гудрид его дочерью, он велел бы схоронить ее там, где встречаются морская волна и зеленый дерн[20 - Согласно древненорвежским обычаям так полагалось хоронить преступников.].

VI

В середине лета, когда не стало Гудрид, ее отец Эйнар Ревун, еще не старый муж с густой гривой, припорошенной сединой, и бугристым, как кора сосны, лицом, угощал в своей усадьбе Гицура Окуня и других гостей. Сидя за одним столом, Эйнар и Гицур сначала обменялись новостями, а затем предались воспоминаниям. Оба сошлись на том, что если бы вороны не привели Торбьёрна в эти края, их дети жили бы в ладу и родили им внуков – лучшую отраду для стариков. Увидев в глазах Гицура слезы, готовые скатиться на его дряблые щеки, Эйнар кликнул Хельги. Ревун подумал, что ничто не порадует его друга больше, чем насмешки над сыном их врага. Когда Хельги явился, Эйнар велел ему подавать людям пиво.

Сын Торбьёрна сбился с ног, работая за троих, а гости, знай себе, попивают пиво, да его подгоняют. Они кричат Хельги, что хотя он по виду и взрослый парень, но по разуму, видать, еще молокосос, раз не знает, сколько пива нужно мужам, чтобы утолить свою жажду. Люди находят это занятие очень приятным, и каждый норовит вставить острое словцо. Посреди общего веселья воспрянул духом и Гицур Окунь, который крикнул юнцу, что его отец был проворнее в своем последнем бою. Много было также других насмешек и бранных слов, но ничто не могло вывести Хельги из себя. По его лицу ручьями стекал пот, грудь вздымалась и опускалась, как кузнечьи меха, тело сотрясала сильная дрожь. Однако он наполнял и разносил чаши, не удостаивая крикунов даже взглядом.

Тогда Эйнар Ревун, как видно, желая довести внука до позора или беды, велел ему принести из кладовой меч Торбьёрна. Хельги, не говоря ни слова, принес меч и подал деду. Эйнар принял его в руки и долго глядел, будто видел впервые. Затем, скрежеща ногтем по его зазубринам, он стал подробно сказывать, как они убивали Торбьёрна, и каким живучим оказался этот «медведь». Тут уж и Гицур не удержался, поведав, как долго он рубил Торбьёрну шею, а голова все не хотела расставаться с телом. После таких слов Эйнар приказал внуку вернуть меч в кладовую на его место. Хельги молча берет клинок и уходит, куда было велено.

За долгим весельем гости не заметили, как сильно захмелели, а многие уже дремали, клонясь головой к столу. Эйнар Ревун и Гицур Окунь еще вели разговор между собой, но и они были столь пьяны, что едва могли подняться со скамей. И тогда в дверях появился Хельги, да уже не таким, каким он выходил прочь. На его голове был шлем, за спиной щит, а в руке – меч Торбьёрна. Он двинулся прямо к деду и Гицуру и громко воскликнул, чтобы могли слышать все: «За медвежью кровь не сносить вам голов!». Эйнар изумленно воззрился на внука, будто внезапно получил ответ на давно мучивший его вопрос. А Хельги, оскалив зубы, взмахнул отцовым мечом и в два приема снес неразумному деду его башню с плеч.

Затем настал черед Гицура, который, увидев кончину друга, выпучил глаза и рот и затрясся всем телом, как рыба, выброшенная на берег. Не успел Окунь подняться, как Хельги предстал перед ним и уже одним махом отсек его плешивую голову. Затем он идет по столам и рубит людей так, что кровь брызжет во все стороны, вскрикивая при каждом ударе то «за Торбьёрна!», то «за Гудрид!». Гости, увидев, что юнец режет мужей, как забивают скот, пришли в такой ужас, что толпой бежали от одного. Только утолив ярость кровью хозяина и многих его соседей, Хельги неспешно покинул дом и скрылся в ночи. Утром родичи Эйнара и Гицура пустились за ним в погоню, однако его уже и след простыл.

Незадачливым достались только головы Эйнара Ревуна и Гицура Окуня, которые укоризненно взирали на них мертвыми очами с двух кольев ограды. А на месте погребения Гудрид люди потом нашли большой надгробный камень.

«Либо немедля убейте сына врага, сраженного вами, либо воспитайте его, как своего сына. Иначе волчонок вырастет волком и напьется вашей кровью».

VII

Жил тогда человек по имени Анлаф, сын Халльфреда, с острова Боргундархольм[21 - Боргундархольм – совр. Борнхольм, остров в Балтийском море.]. В юности он покинул родной край после того, как убил слугу конунга, отомстив ему за насилие над сестрой. Скитаясь по северным землям, он пристал к людям, объявленным вне закона. Этих злосчастных называли «нидингами»[22 - Нидинги (от nid, т.е. хула) – нарушители обычаев и преступники, которых по закону каждый встречный мог убить, не опасаясь судебного наказания или кровной мести.] и прогоняли из родных мест. Скитаясь по свету, они, как вороны, сбивались в стаи и вели вольную жизнь, кормясь воровством и разбоем. Нидинги наведывались к мирным бондам, требовали у них лучшей еды и питья, а затем отбирали у хозяев приглянувшееся им добро и уводили с собой их жен и дочерей.

Среди разбойных людей Анлаф выделил одного, который на привалах держался отдельно, был молчалив и холоден, в отличие от своих шумных и наглых дружков. Казалось, он не одобрял многого из того, что они делали, однако не пытался их образумить и удержать от непотребств. Еще Анлаф приметил, что хотя этот человек выглядел моложе прочих, он умел постоять за себя, и нидинги проявляли к нему уважение. Анлаф узнал, что зовут его Хельги, сын Торбьёрна, сошелся с ним, и они стали не разлей вода и во всем были друг за друга.

Между тем бонды видели большую беду в том, что нидинги угрожают их добру и жизни. Чтобы найти управу на злодеев, они пошли к Агнару конунгу, правившему тогда в Вестфольде. Конунг созвал мужей на тинг[23 - Тинг (?ing) – собрание свободных общинников у древних скандинавов. На местных и племенных тингах вырабатывались и принимались законы, избирались вожди, а также разрешались судебные тяжбы.], разбил их на отряды, поставил над ними своих людей и устроил облаву на нидингов, как на волков. Многие из разбойников были пойманы и повешены на деревьях, и только самые удачливые смогли спастись. Среди них были и Хельги с Анлафом, к которым пристали другие беглецы, избежавшие тяжелой руки конунга. Как только нидинги сбились в ватагу с новыми вожаками, дела их пошли лучше прежнего.

Ни один из них не умел лучше Анлафа войти в доверие к людям и собрать нужные сведения. Он, как никто, мог примениться к любой обстановке и увести товарищей от погони. Анлаф подавал мудрые советы и разгадывал вещие сны. Он судил обо всем по правде людской, и ему доверяли делить добычу. Многие в ватаге были не прочь видеть его своим вожаком. Но Анлаф не хотел идти против Хельги, дорожа их дружбой. Обличье же и повадки у них были разные.

Хельги выделялся ростом и силой, хотя и не был таким могучим, как его отец. Лицо он имел продолговатое, нос крупный, подбородок большой, а волосы, усы и бороду – русые, густые и длинные. Глаза Хельги были светлыми и зоркими, только между бровями залегли две глубокие морщины, отчего взгляд его делался прищуренным и подозрительным. Нравом он обладал гордым и смелым, но казался мрачным и угрюмым, как ночная тень при свете костра. Хельги был скуп в словах и спор в делах. С конунгами он говорил так же, как и с бондами. Люди бы не стали относиться к нему хуже, если бы он был с ними более приветлив.

Анлаф уступал другу в высоте и крепости, но не в быстроте и гибкости. Он был круглолиц, лоб и щеки имел широкие, а нос и рот – узкие, и нелегко было запомнить его наружность. Но когда в глазах и на губах его играла улыбка, а желтые волосы и борода сверкали на солнце, от Анлафа как бы исходило сияние, и не было человека его приятней. С врагами он бился отважно и жестоко, но в мирных делах брал умом, а не силой. Анлаф был красноречив, и со всяким умел повести беседу так, будто они были давно знакомы. Все, кто знал его, говорили, что трудно было найти человека, более ловкого и любезного, чем сын Халльфреда.

VIII

В один день Хельги со своей ватагой подстерег слуг ярла[24 - Ярл (jarl, этимология слова неясна) – представитель родовой знати в древнескандинавском обществе, уступавший по своему социальному статусу лишь конунгу. В этот исторический период ярл, исходя из своих реальных сил и амбиций, мог выбирать между почетной службой у конунга, номинальной зависимостью от него или существованием на свой страх и риск, что зачастую проявлялось в скитаниях на кораблях и занятиях грабежом.] Фенгона Губителя Щитов, когда те везли подати с местных жителей. Перебив ярловых людей, нидинги погнали коней, нагруженных добычей, и никогда прежде удача не казалась им столь большой. Когда Фенгон ярл узнал, что его добро досталось разбойникам, он кликнул воинов и пустился в погоню. С ними поехал и один знатный молодец, который вскоре должен был жениться на дочери ярла. Кони в усадьбе Фенгона были добрые, и он с гридями еще засветло настиг похитителей.

Нидинги были сильными людьми и не раз видели смерть в лицо в чистом поле и темном лесу. Но они все же не могли противостоять первым бойцам ярла. После жестокой и короткой схватки люди Хельги обратились в бегство, кинув захваченную добычу. Фенгон Губитель Щитов ударом меча расколол щит Анлафа и уложил его на землю. Но и Хельги тем временем скинул с коня того молодца и занес над ним секиру. Увидев, что дочь может надеть вдовий наряд прежде свадебного платья, Фенгон ярл предложил Хельги дать за него выкуп:

– Позволь мне и другу, – нашелся Хельги, – уйти на конях с их поклажей.

– Неужто свои жизни, – подивился Фенгон, – вам не дороже моего добра? Езжайте, куда хотите. Но если утром будете в нашем краю, я забуду о своем слове.

О том, что касалось жизни и удачи, Хельги и Анлафа не стоило просить дважды. Они сели на своих коней, и Фенгон ярл только их и видел. Друзья скакали всю ночь и к утру выехали к морю. Там Анлаф осадил коня и сказал главарю:

– После того, что было, я ничего так не желаю, как связать нашу дружбу кровью. Станем отныне братьями и будем держаться заедино, как родичи!

– Ты говоришь о том, – ответил Хельги, – что я сам хотел предложить.

Сойдя с коней, они всходят на холм и вырезают большой кусок дерна так, чтобы по двум краям он не отрывался от земли. Потом поднимают его и подпирают посередине копьем, на древке которого Анлаф начертал тайные руны. Под этим пологом друзья опустились на колени, после чего надрезали себе руки и отворили кровь. Они подождали, пока два багряных ключа не соединятся и не смешаются, чтобы затем уйти в землю. После этого Хельги и Анлаф вонзают в это место свои мечи и обещают во всем быть как братья, говоря такие слова:

– Клянемся мстить друг за друга и наследников наших, рожденных и не рожденных, нынешних и будущих, названных и не названных! Каждый, кто дал клятву, обрел клятву в ответ, и эти клятвы будут в силе, пока мы живы!

По обычаю они поминают имена тех богов, в которых больше всего сами верили. Затем побратимы подают друг другу руки, поднимаются и выдергивают копье из-под дерна так, что он снова ложится на прежнее место.

«А вот я ни разу не творил таких чудных дел и не сказал таких пустых слов, в которых нет никакого прока. Не глупо ли ждать, что чужой человек в твоей беде станет ближе брата, когда родной брат может предать тебя? И разве не проходит дружба тогда, когда исчезает общая выгода? Много раз я убеждался в этом, хотя братьев и друзей никогда у меня не было».

IX

Вскоре Хельги и Анлаф вновь собрали свою ватагу. Новую зиму было решено переждать в Вестфольде. Однако там Агнар конунг приобрел такую власть над бондами, что каждый был готов встать и сесть по его указке. Он объявил себя стражем против разбойников, убивал их, как бешеных псов, и под страхом смерти запретил помогать им. Тогда Анлаф нашел пещеру во фьордах, чтобы можно было укрыться от секиры или петли. От голода и холода Хельги становился все мрачней, да и другим было мало радости от такого житья.

В один из дней, когда со стороны моря дул сильный промозглый ветер, вожак ватаги тяжело захворал. Он лежал в забытьи на медвежьей шкуре у костра и стонал и метался так, словно на нем сидела мара[25 - Мара – ведьма, душащая спящих.]. Но потом его дыхание стало ровным, и Хельги заснул крепким сном. Анлаф провел возле него всю ночь, не смыкая глаз. Когда сын Торбьёрна открыл светлые, как ясное небо, глаза, побратим спросил, что его мучило этой ночью. Хельги вспомнил, что видел дивный сон, и рассказ о нем был одной из самых длинных речей в его жизни:

– Мнилось мне, будто дрогнула подо мной земля, и я с обрыва сорвался в море. Камнем пошел на дно и немногим не достал его. Видел я там всех чудищ, какие водятся в пучине, и едва избежал их зубов и хвостов. Потом стал подниматься к свету, но так медленно, что грудь раздирала мука. И все же сумел всплыть и выйти на берег. Долго лежал я на песке, не в силах встать на ноги. Ладно. Потом увидел, как идет мимо высокий старик – человек необычный. Одет в дорогой синий плащ, на голове войлочная шапка с широкими полями. За спиной у него было копье с диковинной резьбой, а на каждом плече сидел ворон. Когда я взглянул ему в лицо, одна глазница была пуста, но в другой зрело око, что прожигало насквозь. На устах же играла улыбка, которая и страшила, и веселила мой дух. Он окликнул меня по имени, помянув и отца, и деда. Я спросил, как его зовут, и куда он держит путь. А старый муж захохотал и воскликнул: