Собачий бог

– Об том не ведаю. Да у вас же староста есть, и управляющий…

Григорий Тимофеевич крякнул и махнул рукой.

Доктор быстро покивал всем, собравшимся за обеденным столом, и уехал, не дождавшись даже Григория Тимофеевича, который вызвался проводить доктора верхом.

– Гриша! – сказала Аглая, когда Григорий Тимофеевич вернулся расстроенный и обескураженный. – А что такое «рабиес»?

– Бешенство.

Аглаша всплеснула руками.

– То-то я смотрю, наш Полкаша изменился. Раньше – ты помнишь? – на цепь сажали, чтоб кого не укусил. А сейчас стал ласковый, лизаться лезет…

– Вот как? Что же ты мне раньше не сказала?

Он повернулся к старому слуге Иосафату:

– Петька вернулся?

– Не знаю-с. Сейчас выясню.

Слуга ушел.

Григорий Тимофеевич строго взглянул на жену.

– Вот что, Аглаша. Полкан-то наш болен, и болен неизлечимо. Если человека укусит, – человек умрет. Его пристрелить придется.

Он крепко растер виски руками.

– Вот вам и «рабиес»…

Петр Ефимыч явился поздно вечером. Григорий Тимофеевич вызвал его в свой кабинет и прежде всего сделал внушение за внезапный отъезд. Петр Ефимыч был вольнослушателем Московского университета, и доводился Григорию Тимофеевичу внучатым племянником. В последнее время он как бы исполнял обязанности управляющего имением. Нрава он был доброго, но бесшабашного. Крестьян жалел, долги, бывало, прощал, а бывало, платил за должников из своего кармана, – все это Григорий Тимофеевич знал, и, как человек нового времени, просвещенный и либеральный, не слишком сердился. Поэтому и к нынешнему внушению оба отнеслись довольно легко.

Знал Григорий Тимофеевич и то, что племянник был очень охоч до женского пола. Для того, видно, и в Ведрово ездил: уже присмотрел там себе, видать, местную красотку.

Григорий Тимофеевич велел племяннику сесть и вполголоса сказал:

– Вот что, Петруша. У нас в имении обнаружилось бешенство – сегодня здесь был доктор из Волжского, осмотрел больных, и сказал, что есть все признаки «рабиес».

– Болезнь дурная, я слышал, – покачал головой Петр, сразу став серьезным. – И людей, и скотину не щадит.

– Вот-вот. И, главное, вот что. Полкан наш болен.

Петр быстро взглянул на дядю, опустил глаза. Вздохнул.

– Я давно заметил, Григорий Тимофеевич, только не хотел докладывать. Его ведь пристрелить надо. А жалко.

– Жалко, – согласился Григорий Тимофеевич. – А если он всю дворню перекусает? А если, не ровен час, Аглашу цапнет? Или с цепи сорвется, да в деревню кинется?

Петр снова вздохнул.

– Хорошо. Прикажу Иосафату разбудить меня до свету, уведу Полкашку в лес и пристрелю.

Григорий Тимофеевич помолчал.

– Этого мало, Петя. Перестрелять надо всех больных собак по деревне. А тех, которые еще не больны – приказать запереть отдельно от других. Признаки болезни не сразу появляются. Здоровых собак стрелять – лишний грех на душу брать.

Петя побарабанил пальцами по столу.

– А как крестьянам объяснить?

– Не знаю. Знаю только, что объяснять придется. Попрошу Демьяна устроить сход и помочь нам. Иначе – никак. Начнем стрелять по дворам – чего доброго, бунт поднимут.

– Завтра?

– Да. Тянуть с таким делом нельзя. А ты – ты вот что. Утра не жди. Полкан сейчас на цепи, один на псарне, так ты сделай палку с петлей, возьми его, отведи хоть, например, на берег Сологи, и пристрели. Труп в воду столкни.

Петя снова побарабанил пальцами. Лицо его выражало сомнение и смущение.

– Тебе выспаться надо, завтра будет много дел. Так что – иди сейчас, – настойчиво сказал Григорий Тимофеевич. – Аглаша уже спать легла, дворовые тоже. Только Иосафату не спится по-стариковски.

– Я, пожалуй, попрошу старика мне помочь… – сказал Петр Ефимыч и коротко взглянул на Григория Тимофеевича. – А то одному как-то… На убийство это похоже, дядя.

– Я понимаю.

– А точно ли это бешенство? Может, доктор ошибся?

Григорий Тимофеевич серьезно сказал:

– А ты подумай сам. Началось с появления дикой волчьей стаи, потом – падёж скота, кошки стали дохнуть, до людей очередь дошла… Ты по лесам часто ходишь – видел что-нибудь?

Он выжидательно посмотрел на племянника. Тот помялся:

– Да, видел.

– Что же?

– Мертвых лисиц. Один раз на целый выводок наткнулся: лиса-мать, лис-отец, и лисята. Все мертвые, у норы. Я еще подумал – от какой-нибудь своей болезни померли, или тухлого поели, или ягод волчьих… Да мало ли что.

Григорий Тимофеевич посидел еще, потом поднялся.

– Пойду подниму старика. А ты, будь добр, приготовь ружье и припасы. Может, с первого раза не попадешь, может, несколько раз стрелять придется…

Стрелять, однако, не пришлось ни разу.

Они все сделали правильно. Иосафат, поворчав для порядка, оделся потеплее, взял фонарь и пошел на конюшню. Принес длинную палку с петлей на конце. Потом подошли к сараю, где содержали собак; теперь там оставался один Полкан. Вошли.

Полкан спал в углу, свернувшись калачиком. Проснулся, взвизгнул от радости и кинулся к Пете. Короткая цепь натянулась, Полкан встал на задние лапы, забил передними в воздухе.