– Шаманить хочу, Катька.
Катька приподнялась, и даже глаза-щелки раскрылись.
– Совсем на старости одурел?
– Хочу, однако, судьбу увидеть.
– Чью? Свою? – съязвила Катька.
– Пса, однако.
Катька окончательно проснулась, поставила искривленные толстые ноги на пол.
– Тунгусский шаман не помог – сам решил?
– Тимофей не шаман. Он и стойбища не помнит. Сторожем в поселковой школе работает.
– А пса ты куда дел?
– На винтолете в город отправил. С Коськой.
Катька смотрела на Степку во все глаза – дура дурой.
Наконец сказала:
– Ладно. Как шаманить будешь?
– В лесу, на поляне, костер сделаю. У костра и буду.
Катька вздохнула.
– Как плясать – не знаешь. Слов не знаешь. Как с духом собаки связаться – опять не знаешь. Как же в будущее смотреть станешь?
Степка не ответил. Вытащил из рюкзака самодельный бубен, колотушку, рогатую маску.
Катька следила за ним со всевозрастающим любопытством.
Вдруг сказала со вздохом:
– Ладно. Я бы сама пошаманила, – да ноги не удержат. Ты вот что. Ты будешь плясать, я в ломболон бить. Что увидишь – мне скажешь. Что я увижу – тебе скажу.
Она призадумалась, потом добавила:
– Эх, дурь-траву надо! Без нее трудно будет.
Степка вдруг хитро улыбнулся и достал из рюкзака чекушку водки. Показал Катьке: на дне бутылочки плавали выцветшие лохмотья мухомора.
– А вот еще – в костер кинем, – и из рюкзака появился туесок, наполненный сушеными грибами.
При виде водки Катька непроизвольно вздохнула. Проворчала:
– Зря только водку портил. Грибы можно и так пожевать.
Погода была пасмурной, безветренной. В лесу снег осел, пахло сыростью, хвоей и березовой корой.
Полянку выбрала Катька.
– Место хорошее, доброе. Я его давно знаю.
Она хотела добавить что-то еще, но промолчала.
Степка нарубил сучьев, надрал березовой коры, разжег костер. Когда пламя разгорелось, прибавил несколько сухостойных сосенок и толстых сучьев с высохшей старой березы. Открыл туесок и бросил сухие грибы в огонь.
Снег вокруг костра плавился, шипел, исчезая. Из-под снега проглянула прошлогодняя трава, бурые опавшие листья.
Катька бросила на вытаявшую землю кусок старой вытертой собачьей шкуры. С кряхтеньем, помогая себе руками, села, скрестила ноги.
Степка откупорил бутылку, отпил половину, передал Катьке. Катька приложилась с жадностью, выпила все, вместе с грибными лохмотьями и даже облизнулась.
– Начинать, что ль? – неуверенно спросил Степка.
Катька махнула колотушкой:
– Давай!
И тут же стала мерно постукивать, время от времени выкрикивая слова на незнакомом Степке языке. «Должно, на тунгусском», – решил Степка. Одновременно он начал приседать, подкидывать ноги, как в старинной русской пляске, подпрыгивать и вертеться, совершая постепенно круг вокруг костра и Катьки, мерно колотившей в бубен. Постепенно удары становились все чаще, и Степка взопрел в своей долгополой, специально приготовленной для этого случая, дохе, и в самодельной рогатой маске.
«А ни к чему она, эта маска!» – решил он, и снял ее, отбросил. Потом стащил и доху, и тоже бросил.
Катька ничего не замечала. Закрыв глаза, тянула что-то, перемешивая слова из всех языков, которые помнила.
Чаще сыпались удары, и чаще вертелся Степка. Огонь, окружающие поляну деревья, черная Катька, мешком сидевшая у костра, – все постепенно смешалось перед глазами, все замелькало и начало уплывать куда-то далеко-далеко.
– Степка, что видишь, однако? – донесся издалека голос Катьки.
Степка как будто стоял на вершине горы. Мимо горы, внизу, плыли облака, а в разрывах облаков виднелись странные коробки. Степка вгляделся – и коробки словно приблизились. Только тут он понял, что это не коробки, а большие дома, которые строят в городах.
– Город вижу, однако! – крикнул Степка.
– Гляди еще! – приказала Катька и застучала так шибко, что Степка уже и не успевал за бешеным ритмом.
Степка стал глядеть. Между домами были улицы, по которым в обе стороны неслось множество машин. А вдоль домов, суетясь, толкались люди. Места у них было немного, поэтому они шли, как машины, друг за дружкой: одна колонна в одну сторону, другая – в другую. Но то тут, то там порядок нарушался, и тогда колонны вытягивались, сжимались, разбивались на отдельные кучки.
Тощие деревья мешали смотреть, и тогда Степка присел на корточки, чтоб разглядеть всё получше.
– Что видишь, Степка?
– Людей вижу! По улице бегут, однако!