Собачий бог

– Ладно-ладно, – сказал Григорий Тимофеевич. – Уж об этом позволь мне самому судить. На-ка вот, отпей…

Он вынул из охотничьего подсумка глиняную фляжку с притертой пробкой, отодвинул дерюгу, чуть не силком разжал распухшие, разбитые губы Феклуши.

Феклуша глотнула и закашлялась. Из здорового глаза брызнули слезы.

– Это коньяк, французская водка такая. Поможет немного…

Григорий Тимофеевич поднялся с колен.

Пошел было к костру, но, услышав бормотанье Суходрева, остановился. Старец бормотал, будто молитву, наизусть:

– «Того же лета Господня 6850-го бысть казнь от Бога, на люди мор и на кони, а мыши поядоше жито. И стал хлеб дорог зело… Бяше мор зол на людех во Пскове и Изборске, мряху бо старые и молодые, и чернцы и черницы, мужи и жены, и малыя детки. Не бе бо их где погребати, все могиле вскопано бяше по всем церквам; а где место вскопают мужу или жене, и ту с ним положат малых деток, семеро или осмеро голов во един гроб. И в Новагороде мор бысть мног в людех и в конех, яко не льзя бяше дойти до торгу сквозе город, ни на поле выйти, смрада ради мертвых; и скот рогатый помре».

От костра поднимались мужики.

– Ладно, ребята, наше дело скотское – знай, работай. Айда вожжи вязать; дождь поутих вроде.

– Надо бы вам осину подсушить, – сказал Григорий Тимофеевич. – Разложите костер под стволами.

Демьян Макарович, поднявшийся вместе со всеми, сказал, проходя мимо:

– Не мешай, барин; мы уж тут сами сообразим, как надо.

Григорий Тимофеевич пожал плечами.

– Соображайте. Только Феклушу я вам тронуть не дам.

– Это как? – насупился староста.

– Да вот так. Не дам – и все.

Староста нагнул голову, глядел, как давеча, исподлобья, зверем. Да и другие мужики, столпившиеся за старостой, смотрели на барина неласково.

– Демьян Макарыч, – прямо обратился к нему Григорий Тимофеевич. – Еще раз повторяю, – пожалейте Феклушу.

Феклуша, услыхав, стала возиться под дерюжкой, – пробовала встать. Мужики обернулись на нее. И вдруг низенький Фрол выскочил вперед:

– А и правда, мужики! Замучаем девку до смерти, а огня так и не добудем! Грех!

Взгляд Демьяна погас. Он посмотрел на Феклушу, на Фрола. Сдвинув шапку, почесал затылок.

– Однако как же без девки… Сосну держать надо.

– А вот пусть дед и держит, – сказал Фрол и показал глазами на мерцавшую в полутьме неподалеку белую рубаху Суходрева, бормотавшего уже невесть что.

– Это дело, – вмешался Пахом. – Дед все это затеял, – пусть сам и отдувается. Посидит на сосне, да позовет святителей.

– А ну оземь хлопнется? – сказал Демьян Макарыч.

– Не хлопнется, – мрачно сказал Пахом. – Он жилистый, и жить хочет. А что такое грех – давно уже забыл, если и знал…

– Точно! – обрадовался Фрол. – Тащи колдуна на сосну!

Суходрев пробовал сопротивляться, но его подняли на руки, посадили верхом на сосну и приказали молиться громче.

Остальные взялись за вожжи. Демьян сказал:

– Ну, дед, зови огня! Тащи, ребята!

Сосна взвизгнула, и быстро-быстро заходила по осине. Вожжи, натянутые, как струны, запели.

– Наляжь, робя! – закричал Фрол.

Дед каким-то чудом держался на стволе, широко расставив ноги. Бороду его сносило ветром то взад, то вперед.

– Ох! – охнул он и стал выкрикивать непонятное: – Вертодуб! Вертогон! Трескун! Полоскун! Регла! Бодняк! Авсень! Таусень! Два супостата, смерть да живот!..

Бревно ходило все быстрей и быстрей, Суходрев летал, как птица, и от бесконечного этого полета ему стало чудиться, будто и впрямь над ним кружат крылатые черные волки, а потом прямо перед ним оказалась громадная седая волчица. Она сидела на бревне ровно, прямо, будто и не было бесконечного качания, и не мигая, лучистыми глазами смотрела на Суходрева.

– Сгинь, пропади, собачья смерть! – завопил старик. – Приди, приди собачий бог!

И тотчас же синий дым вдруг повалил из-под ног Суходрева. Сначала тонкой струей, еле заметной в свете костров, потом – всё гуще, ядовитей…

Старик внезапно изловчился и спрыгнул с сосны:

– Чую, чую живой огонь!

И повалился в траву.

Мужики побросали вожжи; подростки, стоявшие наготове с кусками бересты, пучками соломы, кинулись под бревно, стали дуть.

И внезапно взметнулось в низкое темное небо белое пламя.

К лугу из лесу бежали полуголые бабы, вопили что есть силы; Марфа колотила ковшом о заслонку. Мужики громко кричали, и кто-то пробовал было даже плясать.

Быстро похватали запасенные смолистые ветки, посовали в живой огонь. С факелами кинулись к соломенной маре. Солома подмокла, не загоралась. Казалось, мара фыркала белым дымом.

Потом разворошили солому, подожгли.

Огонь взметнулся и стал реветь. Народ отскочил, Марфа, доведенная до исступления, чуть не кинулась в огонь, – бабы её удержали, но растрепанные космы она себе все же подпалила. Её оттащили подальше, кинули рядом с Феклушей.

Григорий Тимофеевич с любопытством наблюдал происходящее, слегка отстранясь от костра, чтобы свет не мешал смотреть.

Вот полетели наземь коровьи черепа. Вот огонь уже лизнул черную голову мары.

Григорий Тимофеевич отвернулся и вдруг заметил возле горевшей сосны странную тень. Кто-то высокий, черный на фоне огня, наклонялся над лежавшим Суходревом.

Григорий Тимофеевич, повинуясь внезапному порыву, чуть не бегом кинулся к старцу.