2012

– Можно попробовать у этих, которые аборты делают, – вдруг сказала Гипнос, – Они же иногда незаконные делают. На запрещенных сроках – испугаются полицию вызывать.

– Они не приедут, надо самим везти. А везти не на чем.

– Там ему лучше будет, – тихо возразила Гипнос, – Где детей убивают. Он же Танатос, – еще тише продолжила она.

Артем молча смотрел на нее; девочка сидела, опустив глаза. Вязкая, глухая тишина окутывала комнату. Молчали – сколько, Артем не мог бы сказать, – и вдруг затрещал дверной звонок.

На пороге стоял давешний человечек в оранжевой дворницкой робе.

– Там полиция приехала. С собаками, – вместо приветствия сказал он, глядя как-то сквозь Артема.

– И что? – стараясь не выдавать себя, отвечал Артем.

– И ничего, – вдруг озлобился человечек, – К вашей двери кровавый след вел. Я, конечно, стер, но ведь они с собаками…

– Какой еще след? Убирайтесь! – заорал изнервничавшийся за день Артем и захлопнул дверь. Он был как бы не в себе. «Провокатор, провокатор, как при царе», – шептал он, выходя на кухню. Но под окнами, действительно, стояло несколько новеньких полицейских фордов. Артем почувствовал, что как никогда близок к обмороку.

Снова затрещал звонок. Артем бросился к дверям.

– Дайте какой-нибудь дезодорант. Или лучше освежитель воздуха, – опять не глядя в глаза, презрительно сказал человечек. И, видимо, не удержавшись, бросил вслед Артему, – Хоть бы спросил, кто звонит!

Не зная, куда себя деть и что делать, Артем стоял в дверях и ждал маленького дворник. Снизу раздавалось резкое шипение освежителя, шаркающие шаги. Время от времени человечек то ли бормотал себе под нос, то ли мычал какую-то неясную мелодию.

– Кто там?

– А, ты! – вздрогнул Артем. В темной прихожей весело и таинственно, как у зверька, блестели глаза девочки, и этот блеск совсем не вязался с ее тревожным шепотом.

– Не знаю, кто. Вроде бы дворник.

Гипнос серьезно кивнула, как будто теперь, после слов Артема, все объяснилось.

Внизу хлопнула дверь, загремели по лестнице тяжелые сапоги, слышался гулкий, усиленный эхом лай. Артем, позабыв о непонятном помощнике, тихо затворил дверь – сам удивившись, как сообразил не хлопнуть с перепугу, и стал прислушиваться к происходящему на лестнице. Но ничего не было понятно: слышался лай, топот, грубые и громкие, но невнятные голоса, ездил вверх-низ лифт. Потом все неожиданно стихло.

Артем на деревянных ногах прошел в кухню, сел у чайника – еще с завтрака теплый, ну надо же – и закурил. На клеенке – круглое влажное пятно. «Да, улитка», – вспомнил Артем.

– Ушли? – коротко спросила Гипнос.

– Ушли, – кивнул Артем, – Вот только непонятно, как они нас нашли. Если это, конечно, по нашу душу были.

– По нашу. Они нас чувствуют, им тревожно становится, когда мы рядом.

– Кто «они»? – устало вопросил Артем.

– Другие. Те, кому… – она не закончила.

– Ладно, – Артем устало потер глаза, – А этот дворник? Ты его знаешь?

– Нет. То есть лично – нет. Но он…Часть свиты, что ли. Не знаю, как сказать.

– У тебя еще и свита есть, – вздохнул Артем.

– Это вроде как сила притяжения. Мы – большая сила, мы сломаем этот мир. И силы поменьше к нам притягиваются, как планеты к солнцу.

Артем улыбнулся столь сильному сравнению, – Что-то пока что врагов притянулось куда больше. А из «сил поменьше» – один дворник.

– Нам будут помогать только наши. Те, кому невыносима, – она выразительно обвела взглядом как бы не просто заставленную старой мебелью кухоньку Артема, а весь земной шар, – теснота мира.

Странно и вместе с тем неудивительно прозвучали эти многажды раз уже сказанные слова в ее детских губках.

– Ладно. Оставим мир в покое…Хотя, честно сказать, мне в нем вполне просторно. И желания уничтожать его я пока в себе что-то не замечал.

– Необязательно прямо…

– Я вас просто пожалел, – улыбнулся Артем, – Мне и дела нет до мира. Получится – ломайте, нет – так нет.

– Значит, ты наш, – убежденно сказала девочка.

Артем рассердился, – Я вообще ничей.

– Ну а дворник наш, – дипломатично улыбнулась Гипнос.

Желтело за окном мирно, неспешно заходящее солнце. Размеренно звякали капли из протекающего крана. Сидели, будто ждали чего-то.

– Ты это серьезно? Насчет смерти, будто твоему брату станет лучше?

– Да, должно стать.

Это «должно стать» Артему не очень понравилось, но делать было нечего.

– А просто кладбище подойдет?

Девочка задумалась.

– Может быть. Но все равно нужно отсюда уезжать. Они еще вернутся. Они нас чувствуют.

– Да что за «они»-то? – раздражился Артем.

– Такие. Кому и так хорошо. То есть плохо, но он так привык к своему плохо, что считает, что ему хорошо.

– По-моему, я так тоже до встречи с вами жил вполне неплохо, – саркастически заметил Артем, – Но теперь, конечно, глаза у меня открылись.

– Нет, – неохотно протянула Гипнос, – Ты можешь и по-другому, или, нет, можешь представить по-другому…Нет, не могу объяснить, – расстроилась она.

– Знать бы еще, что тебе и правда есть что объяснять, – пробормотал Артем, – Ладно, хватит об этом. Ночью поедем на Охтинское. Есть идея.

Еще со школьных времен остался у Артема один приятель. Звали его Андреем Ваганьковым и с самых ранних лет он отличался чрезвычайной серьезностью, доходящей даже до странностей. Сошлись они так: в ту пору вновь вошла в моду готика – в ее подростковом понимании, разумеется. Только если в других школах угрюмые приверженцы маргинальных субкультур были травимым или, в лучшем случае, игнорируемым меньшинством, то в школе Артема они задавали тон. Артем же, в силу живости натуры, с одной стороны, и значительной начитанностью – причем как раз по части классической готики – с другой, готом быть не желал. С Ваганьковым дело обстояло еще серьезнее. С большой язвительностью и злобой он насмехался над сверстниками, не раз бывал бит, но продолжал выкрикивать оскорбления и во время побоев – что, надо думать, только сильней растравляло бьющих. А сам, как позже выяснилось, проводил у себя дома ритуалы черной магии и вроде бы даже с жертвоприношениями. Во всяком случае, резал себе вены и поил кровью самостоятельно выструганного идола.

Закончив школу, он никуда поступать не стал, в армии тоже почему-то не служил, а отсидев год за кражу в суперкамркете бутылки водки, устроился сторожем на одно из петербургских кладбищ.