Уходящие в Вечность. Часть 1

«Давай, хальфа, мы ждем!» – снова крикнули несколько голосов. Рамазан понял, что его отсюда не выпустят. Они все точно сговорились… Деваться было некуда. Ему совсем не хотелось показаться смешным в их глазах, поэтому он нерешительно поднес чашу к губам, и сделал несколько глотков. Во рту было кисло, сильно отдавало запахом перебродившего винограда, но в общем-то, не так противно, как ему казалось вначале.

«Вот это суфий! Молодец, мулла!» – одобряюще орали гости. Ему налили еще. Он выпил.

Внезапно стало радостно и весело. Рамазан ощутил прилив такой буйной беспричинной веселости, какой еще ни разу не испытывал. Вдруг все стало легко и просто. Хотелось взлететь куда-то ввысь, громко смеяться и обнять весь мир. И окружающие его пьяные юноши стали такими добрыми и милыми. Он уже не чувствовал к ним вражды и неприязни. Ему просто стало необыкновенно хорошо…

Подали жареное мясо. Рамазан с аппетитом ел, пил вино, веселился от души.

Вскоре все пикантные темы для разговоров были исчерпаны и кто-то из молодых людей вытащил потрепанную колоду карт. Махмуд тут же бросил на кон деньги. Игра началась и пошли накаляться страсти. На Рамазана уже больше никто не обращал внимания.

Чувствуя головокружение, шатаясь, Рамазан вышел в сад. Прохлада уже ложилась на землю. Солнце заблудилось где-то за деревьями среди молодой листвы. Чудный теплый майский вечер опускался на притихший двор. Цвели вишни, яблони, персики. Сам воздух, такой розовый и терпкий, таил в себе ароматы молодой травы, свежей земли и цветов и словно весь был пропитан сладким грехом, вином и запретной страстью. Томно щемило и вздрагивало сердце, оно просило объятий, поцелуев, любви, нежности…

Из-за кустов сирени вышла на тропинку высокая стройная девушка, одетая в светлое кружевное платье. На плечах ее воздушной паутинкой лежала легкая шаль.

Сердце Рамазана на мгновение остановилось и упало куда-то в бездну. Он узнал ее сразу: это была она… Гюльнара.

Голова кружилась, сердце бешено рвалось из груди. Страсть, подогретая вином, теперь совсем не подчинялась разуму. Рамазан шагнул ей навстречу, уже полностью теряя последние капли здравого рассудка…

Гюльнара взяла его за руку, увлекая за собой. Глаза ее, черные, влажные, смотрели умоляюще-жарко. Рамазан, в пьяном тумане, как завороженный, проследовал за ней вглубь сада, где было уже совсем темно.

Они сели на траву, окруженные со всех сторон стволами деревьев. Гюльнара не отпускала его руки. Ни одного слова не было сказано между ними. Наконец прохладный ночной ветер освежающе подействовал на Рамазана. Где-то в подсознании зародилась мысль, что он делает что-то не то.

«Это грех… грех… грех…» – говорил ему внутренний голос. То был его слабый разум.

Рамазан вырвал у Гюльнары свою руку. «Не надо… Не надо… – тихо попросил он, дрожа как в лихорадке и стараясь отодвинуться от ее жаркого молодого тела. – Я пойду…» Тогда Гюльнара положила ему голову на плечо, обняла и прошептала: «Не уходи, прошу тебя, мне так скучно, так одиноко! Я люблю тебя!»

Она чувствовала, как вздрагивали его плечи, как часто билось его сердце, и понимала, что он никуда не уйдет. Девушка стала целовать его губы, щеки, шею.

«Ты мой… мой…» – горячо шептала она сквозь поцелуи.

Рамазан в порыве безумной страсти сжал ее в объятиях и горячая майская ночь накрыла их своими темными крыльями…

На востоке уже засветилась полоска утренней зари, когда Рамазан, бледный от бессонной ночи, с блуждающим взором, в мятой одежде быстрой тенью проскользнул мимо веранды, мимо спящих окон и поспешно заперся в своей комнате.

Он боялся встретиться с отцом, который всегда в это время поднимался на утренний намаз. После всего случившегося Рамазан не знал, как взглянуть в его глаза, как встретиться лицом к лицу с учителем. Он чувствовал себя навеки падшим страшным грешником.

Но в то утро птицы пели громче обычного, и солнце, вставшее за яблонями, светило ярче.

«Грех… грех..» – говорил ему тот же голос.

«О Аллах! Почему – грех? Ведь я люблю ее. Люблю всей душой! Разве не Аллах Всевышний сотворил любовь? Ведь сказал же великий мудрец Хафиз»:

“Любовь – как море. Не боясь, плыви. Спасет Аллах достойного любви.

Какое счастье – жить самозабвенно!

С потоком страсти не борясь, плыви.

Молчи, рассудок! Отложи заботы

– Не пригодились доводы твои.

Мне, раненому в сердце, не помогут

Ни звезды, ни стихи, ни соловьи.

Любимая! Живу одним желаньем:

Твое лицо увидеть. Позови!

Откройся, тайна, пьяному безумцу

Себя, мое сокровище, яви![39 - Хафиз, «Любовь – как море…». Пер. М. Курганцева.]»

И он, сознательно не прислушиваясь к слабому голосу внутри, чувствовал себя непростительно, незаслуженно счастливым. И беспомощный, слабый разум его постепенно замолкал, уступая место большому, непосильно тяжелому, грешному счастью.

Но счастье не бывает полным. Оно, как горизонт. Достигнув его, человек непременно открывает для себя еще более далекие и широкие просторы, к которым он опять неизбежно должен стремиться. Рамазан не думал об этом.

Не думал он и о том, что на земле нет и не будет совершенного, вечного счастья, что земное счастье – это только короткий и ослепительный миг.

Рамазан был счастлив полностью.

Каждый день он с утра томился ожиданием вечерних часов, с трепетом следил за солнцем, уходящим на запад. Поздним вечером, пожелав отцу и учителю спокойного сна, удалялся в свою комнату, а ночью выпрыгивал в окно и, бесшумно крадясь по спящей улице, спешил в дом Абдуррахмана, где в саду ждала его Гюльнара. Он бросался к ней, как томящийся жаждой человек бросается к воде. Они разговаривали мало: слова здесь были бессильны.

Только перед рассветом, собираясь уходить, Рамазан умоляюще шептал:

«Завтра увидимся?»

Она кивала головой, дарила ему прощальный поцелуй и исчезала за деревьями. Небо светлело, звезды таяли, а Рамазан, счастливый и умиротворенный, возвращался домой и погружался в сладкий, крепкий и здоровый сон. И сны были такие яркие и добрые, что улыбка не покидала его все это время.

Так прошла весна, и лето близилось к концу. И пришел тот страшный день, когда счастье его оборвалось резко и бесповоротно.

6

Как-то раз Гюльнара не вышла в назначенный час. Половину ночи Рамазан простоял под ее окном, и не дождавшись, побрел домой. Жизнь сразу потеряла свой смысл, на сердце стало тоскливо и совсем пусто. До утра он в немом отчаянии, чувствуя в груди тяжелую, давящую пустоту, просидел у себя в комнате. Он не знал, что случилось. Но ему было страшно… И он никак не мог объяснить себе этот страх. Это было какое-то животное чувство неведомой опасности. Когда утром его позвали пить чай, он не вышел.

Около полудня Ахмедбай сам зашел к нему в комнату. Рамазан сидел на кровати бледный, неподвижный. Отец положил руку на плечо сына.

«Что ты наделал, Рамазан! – с болью в голосе произнес он. – Как ты мог? Сейчас приходил брат и сказал, что его дочь при смерти. И все по твоей вине. Почему ты молчал об этом?»

Рамазан бросился к отцу:

«Что? Что случилось?»

Он весь дрожал.

«Я ведь знал, что вы видитесь, и не хотел вмешиваться до поры до времени, понимая, что такое любовь. Конечно, мне очень не нравилось, что ты связался с дочерью моего брата. Ведь от этой семьи – лишь одни беды и несчастья. Но я даже представить себе не мог, что у вас зайдет все так далеко. Вчера Гюльнара выпила какое-то снадобье, чтобы ваше дитя никогда не появилось на свет. Боже, сын мой! До чего же ты дошел! Как ты мог пойти на такой грех? Ведь я тебя не так воспитывал!»

Рамазан медленно опустился на ковер. Ноги не держали его. Пытаясь вздохнуть, он открыл рот, но чья-то холодная рука сжала ему горло, и он задыхался.