Олег. Путь к себе книга вторая

Он остановился и повернулся ко мне:

– Так дальше продолжаться не может. Всё. Потому и время наше подходит к концу, – он устало потёр ладонями лицо. – Конечно. Мы приняли Декларацию Сотрудничества и установили законы современного общежития. Но чего мы добились? В духовном плане ничего, ну или очень, очень мало! Да, мы провозгласили экономическую социальную справедливость. Это, несомненно, очень важно для своей поры, – он замолчал и снова сел.

Наклонился к экрану и тихо продолжал:

– Олаф, это конец. Вы тысячу раз правы с отцом Окимием. И не подумай, что только я так думаю. Все религиозные конфессии уже давно понимают – дальше тупик. Человечество прошло свой материальный путь. Решены все важные вопросы физического контакта между людьми и природой. Физическое достигло своего предела и зациклилось, оно не пришло к духовному единству, ни между собой, ни с природой. А дальше что? Хождение по кругу и деградация. Именно это и подтверждают ваши с отцом Окимием исследования.

Он глянул в упор и тихо спросил:

– Ты слышал про комету Лекселя?

Я задумался: что-то знакомое послышалось в названии кометы.

– Да! Конечно, – вспомнил я. – Ещё три года назад, когда меня везли…, – я запнулся, – в поезде, по дороге в монастырь, слышал в новостях об этой комете. Кажется, в восемнадцатом веке она была впервые обнаружена?

Брат Климентий кивнул:

– В 1770 году.

– Да, да. Тогда ещё говорилось, что тогда почти месяц её наблюдали на небосклоне. Она пролетела на расстоянии примерно шестикратном расстоянии от Земли до Луны, но даже при этом затмила собой Луну: была значительно ярче и больше её диска. Было предположение, что на орбиту кометы повлияло притяжение Юпитера, который и «отправил» опасную путешественницу подальше от солнечной системы. И вот теперь, похоже, что она возвращается.

– Олаф, может, вот он – конец света? И человечество должно погибнуть, как вы с отцом Окимием просчитали, испытав стихийный катаклизм, которому физически человек сегодня не может противостоять?

Я молчал, не зная, что и ответить.

Предстоятель откинулся на спинку трансида.

– В любом случае это ясное предупреждение нам, людям. Комета ли это будет или иное мощное природное явление, которое мы будем не в силах предотвратить, – конец один: человечество должно погибнуть или научиться управлять этими природными стихиями. Но овладеть ими может только то, что сильнее их, а это – высшая управляемая человеком энергия – духовная энергия. И что это значит? – он замолчал, в упор, смотря мне в глаза.

– Значит, наш путь – овладеть этой энергией.

– Именно! И чем быстрее, тем лучше. Потому я полностью согласен с вашими научными выводами. Только при тонкой духовной или вибрационной, как вы с отцом Окимием её называете, организации человека, у него появится шанс не просто выжить, но и самим творить Гармонию, работая с природными стихиями. И тогда у человека не только откроется личный духовный горизонт развития, но и произойдёт изменение его физического воплощения, вплоть до утончения тела и изменения структуры ДНК, которые и позволят нам противостоять стихиям, управлять ими.

Брат Климентий замолчал и сидел какое-то время, удручённо покачивая головой. Я хотел спросить, что же удручает его? Мы как раз и хотим этого, и если все это понимают. Но тут он заговорил, отводя взгляд:

– Но можем ли мы сегодня менять атрибуты религии? По ним люди живут веками. Они им понятны, и в них они свято верят. Чем мы заменим вековую религию? Научными выкладками? Нужны ли эти выкладки простому верующему человеку? Не убьют ли они его веру в Бога? – он задумчиво замолчал.

Я не смел потревожить его до тех пор, пока он не взглянул на меня и твёрдо продолжил:

– Вселенский конфессиональный собор не готов пока ответить на этот вопрос положительно, а потому было принято решение остановиться на изучении научных материалов.

– Брат Климентий, нам отказывают в проведении реформы монастыря? – осипшим голосом проговорил я.

– Нет, не отказывают, – покачал он головой. – Принято решение на продуманный эксперимент. На продуманный! – он поднял указательный палец. – Тут нужно действовать очень осторожно. Идея для всех интересна, но никто не видит, как именно претворить её в жизнь. А ломать старое без знания того, как построить новое, категорически нельзя. Всё, на что мы можем пойти – это продуманный эксперимент. И потому, – он пристально посмотрел мне в глаза и торжественно продолжал, – твоему монастырю дано такое право. Главное, Олаф, его должны понять и принять простые люди: и монахи, и поселенцы. По результатам будет принято решение о том, следует ли уже сегодня новый подход к религии положить в основу нашей миссии и объявить о ней. У тебя времени год – до осенней сессии Вселенского конфессионального собора. На нём будет принято окончательное решение. А пока тебе дано право действия. Всё в твоих руках. Но запомни главную заповедь: «Не навреди!». Главное, что решение о следовании за тобой должно быть добровольным. Мы не можем и не хотим никого заставлять. Департамент даёт нам неделю на принятие окончательного решения: быть эксперименту или нет. Ты понял меня?

– Да, я понял.

– Хорошо.

Брат Климентий взглянул на браслет:

– Через несколько минут все соберутся. После начала дай мне, пожалуйста, слово. Я хочу обратиться ко всем.

Я кивнул. Я был оглушён решением Собора: мои надежды на помощь учёных провалились, а что я мог сделать один? Хорошо, мне дают право на эксперимент, но как проводить этот самый эксперимент конкретно я понятия не имел. Это должна была быть тщательно продуманная планомерная работа многих учёных. Любой эксперимент должен иметь твёрдую научную разработку. А что есть у меня? Только теория, наши исследования с отцом Окимием, его принципы построения новой общины. И к тому же руководство монастыря должно проникнуться этой идеей и дать на неё согласие. Смогу ли я их убедить? В отце Ануфрии я не сомневался, но остальные. Вот Фивий обрадуется. Теперь он в открытую сможет противостоять всем нововведениям. Мои мечущиеся мысли прервал скрип распахнутой двери.

Глава 3

В дверях стоял Фивий, мой заместитель. Осанистый, дородный, он переступил порог и, чуть склонив в приветствии голову, поздоровался:

– Здравствуй, брат Олаф!

– Здравствуй, брат Фивий. Проходи, садись.

Фивий степенно, опираясь на посох, направился к одному из четырёх кресел, расположенных в центре вокруг компьютера-куба-проектора.

«И зачем ему посох? Ладно, мне по сану нужен. А так-то я и в руки его никогда не беру. А ему-то зачем? Не больной, не немощный. Молодой, на три года только старше меня. Тридцать восемь, а с каким надменным превосходством посматривает на всех и всё, прям старец-пророк. Представляю, скольким он после исповеди епитимий[1] наложил за грех гордыни, а сам-то», – подумал я.

За ним проскользнул Фиста. Безмолвный и быстрый, он не только всегда тенью следовал за своим хозяином, но и был вездесущ. Куда бы я ни пошёл, везде рядом мелькала его долговязая фигура. Я так и не понял, кем он был Фивию: помощником, соглядатаем или телохранителем, но в одном я твёрдо убеждён – Фиста беспрекословно выполнит любой его приказ. Откуда такая рабская преданность? Сам же хозяин едва замечал его, а когда обращался, в его словах сквозило явное пренебрежение. Фиста поклонился, не поднимая глаз, и пошёл к скамье у правой стены, за спиной у своего хозяина.

В дверях показался монастырский эконом Тихон – тощий, длинный, сутулый пожилой монах. Он язвительно оглядел зал. Едва взглянув на меня, насмешливо склонил голову, и тут же задрал жиденькую седую бородёнку, торопливо прошёл вслед за Фивием и уселся в кресло рядом с ним справой стороны от компьютера.

За Тихоном в дверь боком протиснулся высокий толстый монах Сидор. Прищуренными хитрыми глазками-бусинками быстро осмотрел зал, поклонился и медленно направился к креслу напротив Фивия. Я уже общался с этим монахом. Он курировал верхнее и нижнее поселения при монастыре. Принимал отчёты избранных поселенцами, и одобренных монастырём старост. После моего вступления в должность настоятеля Сидор был первым, кто попросил у меня аудиенцию. Он долго говорил о своей тяжёлой доле, о том, как трудно навести порядок среди поселенцев: ведь они не монахи, и вольны своей волей. Чего он хотел от меня, он так и не сказал, но намекнул, что хорошо бы ему прибавить коэффициент за сложность работы к ЧИВ[2]. Я понял тогда, что Сидор хитёр и дипломатичен, но при этом ищет всегда только свою выгоду.

Вошёл старец, отец Ануфрий – духовник монастыря[3]. Улыбнулся мне и отвесил всем поясной поклон, прошёл и сел возле Сидора.

За отцом Ануфрием потянулись должностные монахи. С кем-то я уже был лично знаком, кого-то знал только по представлению Фивия при вступлении в должность. На скамью рядом с Фистой пристроился Хрон – высокий худой монах, смотритель склепов и регент Ион – управляющий соборным хором – благодушный, маленький, толстенький, почти круглый, человечек.

На противоположной скамье разместились Кирилл – строгий молодой человек, с аккуратно подстриженной бородкой и усами пшеничного цвета, он возглавлял монастырскую школу, открытую для детей поселенцев; Спиридон – заведующий библиотекой – древний старец с мелко подрагивающей головой, должно быть, по возрасту он был самым старшим в монастыре; и Свирид – старший мастер иконописной мастерской – крепкий монах высокого роста, в котором чувствовалась сила.

Последним вошёл Тит – агроном и ветврач монастырского хозяйства. Он потоптался, прикидывая, куда ему сесть, и пошёл к Свириду, который ему дружески кивнул.

Ну вот. Все в сборе. Как раз вовремя: большие напольные часы зашипели и пробили шесть раз. Все встали. Монахи выжидающе смотрели на меня. Я растерянно осмотрелся. Повисла тишина. Я уже открыл было рот, чтобы провозгласить начало собора, как дверь снова скрипнула, и в щель просунулась встрёпанная голова деда Анисима. Он посмотрел на меня вытаращенными глазами и быстро-быстро заговорил:

– Милости прошу! Святые отца, простите Христа ради!

Все обернулись к нему.

– Что тебе, дед Анисим? – спросил я.

– В ухе сильно застреляло. Позвольте отлучиться ненадолго, закапать лекарство? – и он принялся дёргать себя за ухо.

Я спохватился, что забыл снова включить преобразователь, машинально провёл рукой по волосам, глянул на отца Ануфрия и заметил, как он улыбнулся в бороду.

– Иди, конечно, дед Анисим.

– Ты, Анисим, совсем страх потерял, – недовольно сказал Фивий, – позволяешь себе врываться на собор!

Анисим, часто кланяясь, прикрыл за собой дверь.