Окруженцы. Киевский котел. Военно-исторический роман

Редкая, до невероятности тихая прифронтовая ночь становилась все холоднее и прозрачнее. Девушка ласковым доверчивым котенком прикорнула на коленях у Владимира и, как ему казалось, заснула. Чтобы она хорошо отдохнула, он старался не шевелиться и был счастлив от одного только ощущения ее теплого дыхания на своей ладони. Потом, наклонившись к щеке Люды, как будто куда-то провалился… Сколько он спал, – не знал, а проснулся от неприятного озноба. Была еще ночь. Осмотревшись вокруг, Волжанов увидел, что неприветливая степная ночь, по-прежнему хозяйничала над уставшей землей. Владимир снова наклонился к Люде и приложил губы к ее горячей, несмотря на свежесть ночи, щеке.

– Вовочка, – сказала она тихо, – ты слушаешь меня?

– Да. Разве ты не спишь?

– Я вот дремлю у тебя на коленях и думаю. Много думаю… А знаешь, до чего я додумалась? Ты ни за что не отгадаешь! Она спрятала свое пылающее лицо в сложенные ковшиком ладони, потом резко поднялась на ноги, одернула жесткую шерстяную юбку, села к нему на колени и нежно обняла шею. – Милый мой, мальчик мой… В какое ужасное время довелось нам с тобой любить! И надо же было этому подлому Гитлеру начать войну именно теперь, когда мы с тобой так счастливы! – Она помолчала, потом, согревая его губы своим жарким дыханием, продолжала: – Вовочка, ведь может случиться так, что мы с тобой… Мы отдали друг другу сердца свои, а полностью отдаться, может, и не успеем: неизвестно, что с нами будет завтра.

Восхищенный ее смелостью, он схватил ее на руки и крепко прижал к груди. Потом он начал целовать ее в губы, в щеки, в глаза, расстегнул ей гимнастерку и хотел, было, прижаться губами к ее обнаженной груди, но в этот момент высоко в воздухе вспыхнула ослепительно яркая ракета, и послышался сердитый голос ординарца:

– Товарыш лейтенант, хочь и жалко мне було вас потревожить, та що ж поробышь; комбат на одной ноге трэбуе, – сказал Квитко.

– Почему же на одной, если я еще на двух стою? Чмокнув Люду в губы, Волжанов выскочил из уютного сада и побежал к командному пункту штаба полка.

В штабе полка, который размещался в остывших печах полуразрушенного кирпичного завода, царили панический беспорядок, суматоха и брань. Волжанов хотел было уже уйти в другую печь, но в это время торопливо вошла машинистка штаба Зинаида Николаевна. Она была в слезах, тихонько всхлипывала, но самообладания не теряла.

Зинаиду Николаевну, жену командира полка подполковника Шевченко, Волжанов знал еще до войны, иногда встречался с ней на территории военного городка. К нему она относилась, как и ко всем молодым лейтенантам бригады, вроде старшей сестры к своим младшим братьям. У нее детей не было и, когда началась война, она поступила в штаб бригады машинисткой. Ей было около сорока лет, но выглядела она так молодо, что иная и тридцатилетняя женщина рядом с ней показалась бы старше. Увидив Волжанова, она уронила голову на его плечо и бурно разрыдалась. Полные и упругие ее груди, туго обтянутые гимнастеркой, приятно амортизировали толчки всего вздрагивавшего тела.

– Я знаю, ты не осудишь мою женскую слабость… Киевлянка я, Володя – этим можно все объяснить, понять мое горе. – Она еще что-то хотела сказать, но душившие ее слезы не давали ей выговорить больше ни слова.

– Да полно вам, Зинаида Николаевна! Успокойтесь, пожалуйста, и расскажите, что случилось? Я сколько ни спрашиваю, никто ничего не отвечает, все носятся, как на пожаре…

Зинаида Николаевна подняла свое мокрое лицо с блестевшими карими глазами и удивленно спросила:

– Как, ты разве ничего не знаешь?

– Ну, конечно, ничего не знаю!

– Получен приказ, подготовиться к сдаче Киева, – проговорила она, как простонала. И был похож этот стон на тревожный крик птицы, у которой на глазах разоряют ее насиженное гнездо!

Ничего не сказав, Волжанов выскочил во двор. В соседней печи он застал командира полка одного. Шевченко только что отпустил командиров и комиссаров батальонов и в тяжелой задумчивости сидел за столом, накрытым, как большой скатертью, топографической картой. На звонкий стук каблуков Волжанова он не обратил внимания, даже не поднял голову. Локти его стояли на карте, а обе пятерни вонзились в густые, черные, как смоль, волосы.

– Товарищ подполковник, разрешите обратиться! – произнес Волжанов негромко, как будто боясь разбудить спящего.

Шевченко, не изменив положения рук, поднял к Волжанову усталый взгляд и с минуту безучастно смотрел мимо него на низкую квадратную дверь, завешенную байковым одеялом. Всегда моложавый и выхоленный, в любой обстановке следивший за своим внешним видом, красивый мужчина, каким его знал Волжанов раньше, теперь выглядел ужасно. Взъерошенная, как после долгого кутежа, шевелюра, осунувшееся до неузнаваемости лицо с запыленной некрасивой порослью, потрескавшиеся от ветра и солнца серые губы, расстегнутая на все пуговицы гимнастерка, ссутулившаяся фигура. Но особенно поразили Волжанова глаза Шевченко: вместе с большой усталостью они выражали безграничную тревогу и непоправимое горе. На мгновения в них появлялись неприятные зеленоватые оттенки – признак мелькавших в мозгу крайних, отчаянных решений. В таком состоянии мог быть только человек, не видящий смысла дальнейшего своего существования. Чтобы вывести его из тяжелого оцепенения, Волжанов подошел ближе к столу и громче прежнего сказал:

– Товарищ подполковник, я к вам по этому же вопросу.

– А, Волжанов… – отозвался Шевченко таким тоном, будто только что увидел посетителя. – Что же ты стоишь? Садись!

Волжанов поблагодарил и не сел.

– Товарищ подполковник, конечно, не положено обсуждать приказы… – в голосе лейтенанта были и просьба, и упрек, и обида. – Но как это можно, сдать Киев?! Неужели наше главное командование не понимает, что такое для нас Киев? Не говоря уже о его стратегическом положении, – он ведь отец всех наших городов, колыбель всей нашей Родины! Я не смогу приказать своим бойцам бросить оборону Киева. Они ведь так уверены, что отстоим его! А киевляне? Разве вы не знаете, как они нам верят? Да мы и доказали им, что удержим город. Мало ли мы истребили здесь фрицев за два месяца боев? Вспомните наше наступление в Голосеевском лесу, бой за институт и за это село, Мышеловку. Пусть Гитлер хоть всю Германию бросит на нас, – устоим!

От этих слов Волжанова глаза Шевченко сначала вспыхнули обычным для него огнем жизни, потом вдруг заволоклись плотной слезной пеленой. Видно было, каким напряжением воли сдерживал он слезы… Трудно все-таки быть мужчиной: невыносимо страдая, не иметь права плакать!

Шевченко встал, подошел к Волжанову и крепко обнял его.

– Спасибо тебе, Володя, – произнес он тихо. – Ты с Волги, а так преданно любишь мой родной Киев. А я, как ты знаешь, вырос под каштанами Киева. Старички мои и сейчас живут на улице Горького. Они сказали мне, что скорее умрут в Киеве, чем уйдут из него. А я, их здоровый сын, их защитник, должен уйти… Признаюсь, Володя, я тоже не знаю, где взять силы, чтобы выполнить этот приказ…

В этот момент одеяло, закрывавшее вход, нижним концом своим взметнулось вверх, и в печь, согнувшись, вошел комиссар полка старший батальонный комиссар Лобанов. Выпрямившись, он чуть не уперся головой в сводчатый потолок. Как все высокие люди, он был худощав, строен, но в плечах широк Комиссар устало и, видимо, чтобы скорее оказаться внизу, сразу же плюхнулся на табурет.. Поздоровавшись с Волжановым, он спросил:

– Ты почему, лейтенант, не в роте? Не ранен ли?

– Он ко мне по делу пришел, – ответил ему Шевченко, принявший строгий и деловой вид.

– Кстати, Василий Иванович, тебе тоже надо бы потолковать с ним. Подойди-ка к карте, лейтенант! Смотри сюда… – Он резким движением широкой ладони разгладил карту и взял толстый карандаш. – Ты говоришь, нельзя оставлять Киев. К сожалению, обстановка уже несколько дней этого требует. Всмотрись повнимательнее в эту карту, и ты поймешь.

Когда Волжанов наклонился к карте, в глаза ему бросились две огромные, красиво вычерченные синим карандашом стрелы в глубоком тылу войск Юго-Западного фронта, восточнее Днепра. Одна из них своим широким веерообразным основанием «сидела» на слове Кременчуг, значительно южнее Киева, а длинным острием устремилась на северо-восток, пронзила города Хорол, Лубны и приближалась к Лохвице. Вторая стрела, еще более широкая, чем первая, коромыслообразно изогнувшись, летела с севера, от Лоева, на юг и уже «накрыла» Чернигов, Нежин, Конотоп и Ромны. Ее острие вонзилось в кружок с надписью Лохвица. Всматриваясь в эти зловещие, стрелы, Волжанов почувствовал такое состояние, будто кто-то медленно всовывал ему под гимнастерку большой нож. Все тело его охватил лихорадочный озноб. Но в душе еще теплилась надежда на то, что противник, возможно, пока не приступил к выполнению этой ужасной операции и что, наверное, есть возможность и время принять контрмеры.

– Это их план или… – спросил он и умоляюще посмотрел на командира полка.

– Нет, не план, а уже реальность, – ответил Шевченко. – Это обстановка на двадцать ноль-ноль сегодня, тринадцатого сентября…

Никогда еще не слышал Волжанов более тяжелого слова, чем это только что произнесенное подполковником слово «сегодня»! Немым взглядом обреченного посмотрел он сначала на командира, потом на комиссара.

– Не падай духом, Волжанов! – отозвался, наконец, комиссар. – Борьба есть борьба. И мы далеко еще не в безвыходном положении. И в этой обстановке у нас есть выход – злее драться.

– Верно, товарищ старший батальонный комиссар – подтвердил Волжанов. – Я тоже считаю, что в какой бы обстановке ни воевать, а драться надо крепко. Только я одного не понимаю: как до этого могли допустить? – Он кивком головы указал на синие стрелы.

Командир и комиссар поочередно вздохнули, переглянулись и ничего не ответили. После тягостного молчания комиссар поднялся, положил руку Волжанову на плечо и сказал:

– Стоит ли, товарищ лейтенант, нам, воинам переднего края, задавать этот тяжелый вопрос? Все равно сейчас на него никто не ответит. Живы будем, после войны спросим сполна и строго. Ну, а ежели нас не будет, спросят другие… А теперь дорога каждая минута времени. Возвращайся в роту, и вместе с замполитом мобилизуйте личный состав на тяжелые бои. Главное, чтобы без паники. В условиях окружения паника – самый близкий и самый опасный враг. Разъясните бойцам, что с этой минуты у нас есть только одна возможность спастись – это злее драться. Мы все равно пробьемся! Перед уходом Волжанов выслушал еще одно напутствие комиссара: -Запомни, лейтенант, что в этой тяжелой обстановке все твои подчиненные больше обычного будут смотреть на тебя и равняться на твои поступки. В бою, конечно, всем страшно. Но ты командир – ты должен быть мужественным и ни в коем случае не показывать подчиненным, что и тебе страшно так же, как им. Никогда не выпускай страх наружу! Понял?

– Понял, товарищ старший батальонный комиссар.

– Вот и хорошо. A теперь – в роту! И чем быстрее, тем лучше.

Сражающийся солдат никогда не знает, что делается за его спиной. Солдат, сражавшийся под Киевом, тоже не знал, что творилось восточнее Днепра, потому и не мог ожидать той смертельной опасности, которая надвигалась на него с тыла. Когда же он ее увидел, она уже была неотвратима. Впрочем, не только солдат Киева, – народ, пославший его туда, не знал о грозившей ему беде. А когда эта беда случилась, ему некогда было разбираться в причинах и наказывать виновных: он дни и ночи ковал оружие и бросал в бой все новые и новые дивизии, чтобы быстрее заткнуть образовавшиеся в линии фронта огромные бреши. Но чем дальше вглубь истории уходят события военных лет, тем яснее и отчетливее вырисовываются обстоятельства киевской катастрофы, в результате которой три армии Юго-Западного фронта, как войсковые объединения, перестали существовать, а две армии, рассеченные противником пополам, понесли тяжелейшие потери.

Рассказать об этих обстоятельствам следует более подробно…

Глава 2

У развилки дорог

А. Гитлер: «Я еще не принял окончательного решения в отношении дальнейшего ведения кампании. Это, я предвижу, будет самое трудное решение года».

    Г. Гудериан, «Воспоминания солдата»

Когда фашистская Германия и Советский Союз готовились к неминуемой смертельной схватке, их политические и государственные лидеры проявили удивительное сходство в определении главного стратегического направления в будущей войне. Сталин был убежден, что Германия не сможет вести длительную войну против Советского Союза без скорейшего овладения хлебом, железом, углем и марганцем Украины и нефтью Кавказа. Поэтому вероятнее всего Гитлер нанесет главный удар на юго-западном направлении. Гитлер, со своей стороны, рассуждал точно так же. Он надеялся на то, что потеря Советами единственного, как докладывали ему экономические разведчики, месторождения коксующегося угля в Донбассе, без которого невозможна выплавка стали, поставит Советы в безвыходное положение, и их правительство вынуждено будет капитулировать.

Как же отнеслись к этим соображениям своих политических лидеров советские и немецкие военные руководители?

Народный комиссар Обороны СССР маршал Тимошенко и начальник генерального штаба Красной армии генерал Жуков согласились со Сталиным. К весне 1941 года на юго-западном направлении, в Киевском Особом военном округе, сосредоточили самую крупную группировку войск – 32 стрелковые дивизии, 4000 танков, 2002 самолета и большое количество артиллерии разного калибра. (ЦАМО СССР, оп. 157, д. 8 л. 43; оп. 181, д. 47, л.2) К имевшимся там пяти армейским управлениям подтягивались еще два – 16-й и 19-й армий. Главнокомандующий сухопутными войсками Германии генерал-фельдмаршал фон Браухич и начальник генерального штаба генерал Гальдер тоже не оспаривали мнение Гитлера о том, что для ведения длительной войны против Советского Союза Германии потребуется, в первую очередь, захват районов, богатых стратегическим сырьем. Но, взамен плана длительной войны, они предложили план молниеносной войны (блицкриг), для ведения которой в самой Германии и в захваченных ею странах Западной Европы было достаточно сырьевых запасов. Этот план гитлеровский генералитет «подкреплял» утверждениями об очень низкой боеспособности Красной армии, слабом ее техническом оснащении и бездарности командного состава, особенно высшего звена. По этому плану молниеносной войны, с которым Гитлер согласился, вооруженные силы Германии должны были тремя мощными группировками войск, выдвинутых к западной советской границе, одновременно на трех стратегических направлениях разгромить Красную армию и поставить «большевистскую Россию» на колени. Уже через две недели после начала боевых действий группа армий «Север» должна была овладеть Ленинградом и соединиться с финнами; группа армий «Центр» – захватить Москву; а группа армий «Юг» – взять Киев, отрезать от Днепра и полностью уничтожить все советские войска на правобережной Украине. Принимая этот план, Гитлер в немалой степени рассчитывал и на вероломное нанесение внезапного удара по противнику, который верил в действенность не расторгнутого договора о ненападении.

В начале боевых действий руководители сторон проявили и второе удивительное сходство: они допустили одну и ту же ошибку – в определении главной группировки войск противника. В то время как советское главнокомандование ожидало основного удара на юге и для его отражения усиливало свой Юго-Западный фронт, гитлеровский генералитет считал, что главные силы Красной армии прикрывают московское направление. Поэтому главная цель германских вооруженных сил – молниеносным ударом разбить эти главные силы Советов, с хода овладеть Москвой и продиктовать условия капитуляции. Для этой цели в группу армий «Центр» были включены две самые мощные танковые армии. Поэтому неудивительно, что немцы быстрее продвигались на западном направлении. В этой связи советскому командованию пришлось спешно перебрасывать 16-ю и 19-ю армии с юго-западного направления, где ожидался главный удар, на западное, где он наносился.

Вероломство Гитлера дорого обошлось Советскому Союзу и его армии: почти все боевые самолеты и большое количество танков приграничных военных округов были уничтожены на аэродромах, танкодромах и в парках. Страшный бронированный удар приняли на себя неприкрытые с воздуха пехота и артиллерия. Они гибли целыми частями и соединениями, защищая советскую землю, обескровливая врага. Их невиданный героизм был причиной того, что не только через две недели, а и через шесть недель ни одна из поставленных Гитлером стратегических целей не была достигнута. К началу августа группа армий «Север» была далеко от Ленинграда, группа армий «Центр» – далеко от Москвы, а группа армий «Юг», хоть и прорвалась танковым клином к воротам Киева, однако открыть их не смогла. Она не только не уничтожила советские войска на правобережной Украине, но вынуждена была отбиваться от дерзких контрударов советской 5-й армии далеко за Днепром. Опираясь на Коростеньский укрепрайон, эта армия дни и ночи контратаковала врага с севера, временами перерезая его главную коммуникацию – шоссе Житомир – Киев, и сдерживая его дальнейшее продвижение на восток.