Окруженцы. Киевский котел. Военно-исторический роман

– Вы допускаете, что Гитлер нацелил Гудериана на Украину?

– Это не исключено.

– А теперь, Борис Михайлович, пойдемте в столовую и подкрепимся.

– Спасибо, товарищ Сталин, я в такой час есть, не могу. К тому же сейчас каждая минута на учете.

– Хорошо. Я вас больше не задерживаю.

Как и все крупные штабы, штаб Киевского Особого военного округа во время «ежовщины» тоже был опустошен. Правда, ему несколько повезло: позже, после ареста Якира, командующим был назначен С. К. Тимошенко, а в январе 1940 года его сменил Г. К. Жуков. Но через год Г. К. Жукова перевели на должность начальника не менее пострадавшего Генерального штаба Красной армии, а на его место в Киев прибыл мало кому известный генерал М. П. Кирпонос, на плечи которого вскоре свалилась непосильная ноша: 22-го июня 1941 года он стал командующим войсками самого мощного Юго-3ападного фронта.

Михаил Петрович Кирпонос был умным и талантливым кадровым военачальником. Незаурядный организатор, волевой, решительный и напористый командир с железной выдержкой и почти неиссякаемым терпением, Кирпонос не случайно и не опрометчиво был выдвинут на такой высокий полководческий пост. Когда на места репрессированных командующих крупными объединениями войск выдвигали молодых и наиболее способных командиров корпусов и дивизий, учли то, что еще во время гражданской войны Кирпонос был помощником начдива прославленной 1-й Украинской дивизии и командиром одного из ее полков. В 1927-м году успешно окончил военную академию, а во время финской кампании, командуя стрелковой дивизией, по тонкому еще льду Финского залива, под огнем противника смело провел ее в тыл выборгским оборонительным позициям, за что получил высокое звание Героя Советского Союза. Но самыми вескими и более ценимыми в военных «верхах» качествами Кирпоноса были редкая исполнительность и безоговорочная вера в неоспоримость приказов, поступающих свыше. Именно эти два качества более всего способствовали тому, что за один год после финской кампании он вырос от полковника до генерал-полковника. Такой головокружительный рост, резко меняя положение человека, к сожалению, далеко не всегда меняет и его содержание. Вчерашний комдив, даже самый способный и талантливый, получив в свои руки войска огромного фронта, немалое время по существу своему будет оставаться комдивом. Будь на месте Кирпоноса человек более опытный в руководстве крупными объединениями войск, хотя бы и в условиях мирного времени, человек, более масштабно мысливший и менее скованный верой в безошибочность поступающих сверху приказов и распоряжений, возможно, не так драматично сложилось бы для нас начало войны. Увы! Такого опытного и смело разговаривающего со Ставкой командующего на Юго-Западном фронте не было. Неопытность Кирпоноса в руководстве большими массами войск, его робость перед Ставкой пагубно отразились не только на ходе и исходе приграничного сражения, но и позже, на завершающей стадии битвы за Киев и Днепр.

В первых числах сентября генералу Кирпоносу доложили, что на северном крыле фронта передовые отряды танковой группы Гудериана форсировали Десну и захватили плацдарм на ее южном берегу, а на южном крыле фронта 17-я полевая армия генерала Штюльпнагеля выбросила десант на остров Кролевиц под Черкассами. При взгляде на рабочую карту штаба фронта можно было заметить взаимосвязь между двумя этими событиями. Они напоминали две загребущие руки Гитлера, которые ровно месяц назад под Винницей продемонстрировали на карте перед Клейстом основной замысел операции на окружение и разгром войск Юго-Западного фронта в большой излучине Днепра.

Зная о том, что в районе Черкасс достаточно войск для ликвидации десанта противника, Кирпонос приказал командующему левофланговой 38-й армией фронта генералу Н. В. Фекленко очистить остров от немцев. И Кирпонос, и Фекленко этот демонстративный обманный маневр противника приняли за действительное его намерение форсировать Днепр на этом участке. За счет ослабления других участков армии, Фекленко подтянул к острову дополнительные силы. Это и нужно было противнику. На ослабленном участке обороны 38-й армии, южнее Кременчуга, он силою до пехотной дивизии форсировал Днепр и на восточном его берегу, против села Дериевка, захватил плацдарм. А Рунштедт тем временем скрытно и очень быстро перебросил из-под Днепропетровска к Кременчугу танковую группу Клейста в полном составе. Она форсировала Днепр, смяла оборонявшийся там один полк 297-й стрелковой дивизии и захватила город.

На северном направлении фронта 10-го сентября воздушный десант противника во взаимодействии с передовыми частями Гудериана захватил город Ромны. Это на 225 километров восточнее Киевского укрепрайона на Ирпени, где оборонялись войска 37-й армии, и на 75 километров восточнее Прилук – пункта дислокации штаба фронта. Было от чего забеспокоиться Кирпоносу!..

Стоя перед висевшей на стене отчетной картой штаба фронта и глубоко задумавшись, он то и дело растирал пальцами виски и тяжело вздыхал. Глаза его не могли оторваться от огромного, пока еще не замкнутого, синего овала с множеством красных номеров дивизий внутри. Всегда невозмутимо спокойный, уравновешенный и даже в самые тяжелые периоды жизни веривший в лучшее будущее, на этот раз Кирпонос смотрел на карту, как осужденный на несправедливо жестокий приговор. Анализируя эту обстановку, Кирпонос пришел к выводу, что именно наступившая ночь – 11-го сентября – последняя ночь, когда еще не поздно принять единственно правильное решение: оставить Киев и Днепр, отойти на подготовленный новый стратегический рубеж обороны за рекой Псел. «Неужели Ставка и Генштаб еще этого не видят? – Думал он и еще сильнее тер поседевшие виски, – ведь полмиллиона людей могут оказаться в западне! А сколько боевой техники!.. Что делать? Что делать?»

За этими мучительными раздумьями застали его члены военного совета фронта М. А. Бурмистенко и Е. П. Рыков. В кабинет шумно вошли генерал В. И. Тупиков, начальник штаба фронта, а вслед за ним полковник Захватаев, замещавший начальника оперативного отдела Баграмяна.

– Черт знает, что творится, товарищ командующий! – воскликнул Тупиков на ходу, остановился у карты и, сверкая черными и влажными от гнева глазами, ткнул пальцем в мост через Днепр у Кременчуга. – Вторые сутки наши «славные соколы» сыпят на этот мост бомбы, а он стоит, как заколдованный! Чему их, стервецов, учили до войны? Да ведь и воюют уже четвертый месяц! Когда же они научатся попадать в цели? Через этот злосчастный мост противник столько перебросил в Кременчуг войск…

– Подожди, Василий Иванович, – остановил его Кирпонос, – не горячись напрасно: горячка делу не поможет… – Он отошел от карты, направляясь к столу. – Как раз почти весь военный совет в сборе, садитесь, товарищи, обсудим создавшееся положение.

Когда все заняли места у стола, командующий подчеркнуто официальным тоном приказал начальнику штаба доложить самые последние данные об обстановке. Генерал-майор Тупиков, в отличие от Кирпоноса, далеко не все поступавшие «сверху» директивы и приказы считал идеальными. В прошлом он сам был «наверху» и хорошо знал, что проекты всех директив и приказов готовят люди смертные и, нередко, с серьезными изъянами в уме, подготовке, опыте и т. д. Природный критичный ум Тупикова, его относительная свобода суждений и оценок тех или иных событий заметно отличали его от командующего. Оба они это понимали и к взаимному удовлетворению видели, что в чем-то дополняют друг друга… Взяв со стола указку, Тупиков подошел к карте и начал докладывать:

– Надо без обиняков признать, что не только командарм Фекленко жестоко обманут противником. Мы сами и Генштаб тоже проморгали возникновение этой более опасной для нас «опухоли» у Кременчуга. Если завтра Клейст с этого плацдарма бросит на север, навстречу Гудериану, свои танковые дивизии, армия Фекленко тоже будет рассечена, и угнаться за танками Клейста не сможет. А у нас резервов нет. Я думаю, что не сегодня-завтра эти «танковые генералы» Гитлера встретятся где-нибудь в Лубнах или в Лохвице, и мы окажемся в полном окружении…

– Что ты предлагаешь, Василий Иванович? – спросил Кирпонос.

– Я предлагаю немедленно, сегодня же, пока есть коридор для выхода, отдать приказ войскам об отходе за реку Псел. Проект директивы нами подготовлен. – Тупиков кивнул Захватаеву, и тот, достав из папки два исписанных чернилами листа, передал их начальнику. – Можно зачитать?

– Нет, не надо! – отрезал Кирпонос. – Пока не будет приказа Ставки, ни о каком отходе войск не может быть и речи.

Тупиков с минуту молча смотрел в красивое, но необычно бледное и взволнованное лицо командующего, потом медленно разорвал листы и, вернув их Захватаеву, сухо сказал:

– Поскольку здесь происходит заседание военного совета и, как я понял, решается судьба фронта, прошу рассматривать это как официальное предложение одного из членов совета.

– Хорошо. Оно будет здесь обсуждено, но только как предложение войти в ходатайство перед Ставкой, – согласился Кирпонос. – На сегодня же, независимо от обстановки, мы имеем только один приказ Ставки: оборонять Киев любой ценой. Понятно? Любой ценой! А приказ есть приказ. Если каждый командующий фронтом или военный совет, вместо неукоснительного выполнения приказов, начнет вносить в них свои соображения и не выполнять их, к хорошему это не приведет.

– В таком случае, товарищ командующий, я предлагаю сейчас же доложить Ставке о катастрофическом положении войск фронта и предупредить, что если сегодня же по радио не будет разрешен отход за Псел, катастрофа неизбежна. – Тупиков взял себя в руки и уже совершенно спокойно добавил: – Если же категорически будет запрещено оставить Киев, то штабу фронта стоит немедленно вернуться в Киев, откуда будет более удобно руководить войсками в условиях полного окружения. В Киеве, как известно, большие склады боеприпасов, продовольствия и людские резервы почти миллионного города.

Наступило тягостное молчание. Все прислушались к монотонному «воркованию» немецкого самолета-разведчика над крышами Прилук. Потом Кирпонос вопросительно посмотрел на Бурмистенко и Рыкова.

– А что скажут комиссары? – спросил он слегка шутливым тоном, который несколько ослабил атмосферу натянутости.

Бурмистенко поднялся и, глядя на Тупикова, сказал:

– Я думаю, Василий Иванович прав: промедление с отводом войск за Псел чревато будет тяжелыми последствиями. Я поддерживаю предложение срочно просить Ставку об отводе войск фронта за Псел. А Ставке виднее, возможно ли это в данный момент.

Рыков, отвечавший за партийно-политическую работу в тылах фронта, согласился с мнением своего старшего коллеги, но добавил:

– Мы, товарищ командующий, в пределах тыловых границ своего фронта, имеем право маневрировать тыловыми частями и без разрешения Ставки. Чтобы наши тыловые части, особенно госпитали, склады и базы не попали в руки противника, надо сейчас же вывезти их за Псел. Без всяких поправок шифровка была одобрена всеми членами совета. Она гласила:

«Весьма срочно. Особо важная. Танковая группа противника прорвалась в Ромны, Грайворон. 40-я и 21-я армии не могут ликвидировать эту группу. Требуется немедленная выброска войск из КИУРа на пути движения противника и общий отход войск фронта на доложенные вам рубежи. Прошу санкции по радио. Кирпонос, Бурмистенко, Тупиков.»

Реакция Москвы на эту шифровку была почти мгновенной. Во втором часу ночи маршал Шапошников потребовал Кирпоноса на провод и передал ему приказ Ставки:

– Войскам Юго-Западного фронта продолжать драться на тех рубежах, которые они занимают. Наш полевой устав предусматривает ведение боевых действий в любых условиях…

Это означало, что вести боевые действия фронт обязан и в условиях полного окружения. Я предлагаю, товарищ командующий, переговорить с Буденным, – сказал Тупиков, когда Захватаев вышел к шифровальщикам. – Все-таки, во-первых, он наш прямой начальник, во-вторых. Во-вторых, это же Буденный!

Кирпонос остановился посреди кабинета, вдруг заметно повеселел и благодарно посмотрел Тупикову в глаза.

– Это последний шанс, Василий Иванович, – согласился он, – причем не соломинка, а что-то повесомее…

Маршал Буденный обеспокоено следил за развитием событий на Юго-Западном фронте, поэтому после переговоров с Кирпоносом сразу же связался с Шапошниковым и попробовал убедить его в необходимости немедленного отвода войск Юго-Западного фронта за Псел. Однако Шапошников, сославшись на приказ Сталина, стоял на своем. Тогда Буденный направил пространную шифровку на имя Сталина. В ней он подробно и очень убедительно доказывал правоту военного совета фронта. Весь день 12-го сентября штаб фронта предпринимал отчаянные шаги, чтобы заткнуть многочисленные бреши в обороне на северном участке. А поздно вечером все вдруг остановилось. Командующего к прямому проводу вызвала Москва. По всем домам, занятым отделами и службами полевого управления, с быстротой молнии пролетела весть: Сталин на проводе! Люди воспрянули духом, заметно повеселели, ожидая каких-то перемен.

– Сам Верховный на проводе!

– Хорошо, – сказал Кирпонос, – Сейчас будет решена судьба фронта. – Обернувшись к вошедшим вслед за ним Тупикову, Бурмистенко, Рыкову и другим ответственным работникам штаба, он улыбнулся и приказал радистке – Передавайте: «У аппарата генерал-полковник Кирпонос».

Как всегда, Сталин сначала поздоровался, потом заявил:

– Ваше предложение об отходе на рубеж известной вам реки мне кажется опасным…

Все присутствовавшие в аппаратной нетерпеливо потянулись к ползущей телеграфной ленте и, прочитав первую фразу Сталина, облегченно вздохнули: в ней речь шла только о личных опасениях Верховного, который как будто оправдывался в том, что отдал тяжелый приказ войскам фронта. Значит, если ему убедительно доказать неизбежность и возможность организованного отхода, то он может и согласиться! Всем было понятно, что судьба фронта зависела от поведения командующего… Всем, кроме самого командующего, который, увы, не был человеком, способным полемизировать со Сталиным. Логика Сталина, железная и неотразимая, могла зажать в угол и не такого полководца, как Кирпонос, который, к его и нашему несчастью, был всего лишь дисциплинированным и исполнительным генералом, верившим, как и все мы, в безошибочность обожаемого вождя. Недовольство Сталина, а тем более его гнев или строгое предупреждение были страшнее любых мук и страданий, страшнее смерти от пули врага. К не меньшему несчастью Кирпоноса, он не знал того, что Сталин, будучи сам человеком твердой, несгибаемой воли, высоко ценил эту твердость и в своих подчиненных. Он терпеть не мог людей, которые не могут постоять за себя, за свое собственное мнение перед ним и при первом же его нажиме меняют это мнение…

Заявив, что общий отвод войск опасен, Сталин сослался на июльский отход, когда 6-я и 12-я армии были отрезаны и в районе Умани разгромлены танковой группой Клейста, а также на августовский отход за Днепр севернее Киева, в районе Окуниново, где одна танковая дивизия противника опередила части 27-го отдельного стрелкового корпуса, захватила исправный мост и плацдарм на восточном берегу. Это были недавние факты. А факты для Сталина – вещь упрямая. Для Кирпоноса же они оказались неотразимыми доводами. Он стоял перед телеграфной лентой в холодном поту и в полной растерянности. Когда лента снова двинулась, он даже вздрогнул.

– Какая же гарантия, что это не повторится теперь? – спрашивал Сталин. – Это первое. А потом – второе. В данной обстановке, на восточном берегу Днепра, предлагаемый вами отвод будет означать окружение наших войск, так как противник будет наступать не только со стороны Конотопа, то есть с севера, но и с юга, со стороны Кременчуга, а также с запада… Если конотопская группа противника соединится с кременчугской группой, вы будете окружены. Где же выход? Выход может быть следующий. Первое. Немедленно перегрупировать силы и повести атаки на конотопскую группу противника во взаимодействии с Еременко, сосредоточив в этом укрепрайоне девять десятых авиации. Еременко уже даны соответствующие указания. Второе. Немедленно организовать оборонительный рубеж на реке Псел, выставив большую артиллерийскую группу фронтом на север и запад и отведя 5—6 дивизий на этот рубеж. Третье. По исполнении этих двух пунктов и только после исполнения этих двух пунктов, то есть после создания кулака против конотопской группы, и после создания оборонительного рубежа на реке Псел, словом, после всего этого начать эвакуацию Киева. Подготовить тщательно взрыв мостов. Никаких плавсредств на Днепре не оставлять, а разрушить их. После эвакуации Киева закрепиться на восточном берегу Днепра, не давая противнику прорваться на восточный берег… Лента снова остановилась. Тупиков не удержал в себе радости и громко сказал:

– Слава богу, согласился! – посмотрев на Захватаева, уже набрасывавшего проект директивы, предупредил: – Не пять, а шесть дивизий пиши!

Кирпонос, вытиравший платком вспотевший бледный лоб, метнул в начальника штаба сердитый взгляд и снова «влип» глазами в «отдыхавшую» ленту. Наконец, она опять пришла в движение, и все неудержимо, стенкой наклонились над ней, едва не сваливая командующего на плечи радистке.

– Перестать, наконец, заниматься поисками рубежей для отступления, а искать пути сопротивления! – закончил Сталин.

Ну что ж, это был резкий, тяжелый, но справедливый упрек со стороны Верховного Главнокомандующего, которому со всех фронтов от Мурманска до Херсона шли боевые донесения о том, что противник всесилен, особенно в танках и авиации, что его невозможно удержать и что наши войска оставляют все новые и новые города и стратегические рубежи обороны. Сталин вправе был выражать свое недовольство, и даже раздражение. Более опытный и более дипломатичный командующий фронтом на месте Кирпоноса послушно «проглотил» бы этот заслуженный упрек, сказал бы: “ Учтем, товарищ Сталин, ваше замечание!» и не выпустил бы из своих рук только что полученное разрешение оставить Киев.

Увы! Не таков был Кирпонос. Он дважды вслух прочитал эту последнюю фразу Сталина и как будто увидел перед собой эшафот, еще больше побледнел и, видимо, забыв о том, что от его поведения в ту минуту зависела судьба всего фронта, как незадачливый школьник перед строгим учителем, начал оправдываться. Это ученическое желание оправдаться лично перед Сталиным заслонило все остальное, неизмеримо более важное.

– Ну, что скажете? – спросил он стоявших рядом членов военного совета.

Рыков, теребивший всей пятерней свою густую русую шевелюру, ничего не ответил.