Изначальное

Ребенок глядел на мать. Женские слезы – мертвая вода для нее самой, но живая для того, кто рядом. Мать говорила загадками, но сын понимал скрытый смысл иносказаний, стены, коими она ограждала Истину, были для него прозрачны, а слова, незнакомые по возрасту, раскрывали свою суть вне детского разума, но гораздо глубже.

Женщина понимала написанное как невыполнимое, пока Человек оставался Человеком и видел в тексте только ограничения. Не клетка ли в клетке этот свод правил Божественных под сводом правил людских? Или скрижали придавливают законы Человеков, как рыбацкая сеть часть вод морских со всеми обитателями, что оказались внутри, и та скользкая и хладносердная тварь, виляющая чешуйчатым телом снаружи, не подвержена условиям существования ее собратьев внутри тенет.

Писан ли Закон Божий для всей Вселенной, а может, для одного мира один закон, для другого – другой, свой?

Женщина прервала размышления Ребенка:

– Ты все еще хочешь забрать таблички? Они очень тяжелые.

Ребенок внимательно посмотрел на скрижали и через секунду ответил:

– Нет, мама, в этом нет необходимости, оставим их Пророку.

– Хорошо, – Женщина с облегчением опустила одну скрижаль на землю, – скажешь, почему отказался от Слова Божьего?

– Оно высечено на сердце каждого, нет смысла таскать на спине каменный дубликат.

– Откуда ты это взял? Кто сказал тебе об этом?

Ребенок, улыбаясь, ответил:

– Бог, и это написано здесь.

Он указал пальцем на таблички.

Бог

В начале было Слово, и Слово это Человек. Оно не сформировало Замысел, но запустило процесс размышления о достижении Цели, ибо за Словом последовал Образ, за Образом Копия, за Копией Голограмма и, наконец, само Тело Эксперимента. Человек воспарял над землей и ступал по воде в Замысле, но механизмы проявленного мира давали ему иные потенции в Начале Начал. Нужен был Путь. Архитектор любой Вселенной любит подниматься от альфа к омега, снизу вверх, структура построения чего-либо осознана им от простого к сложному, либо синтез, либо разложение.

Многие миры структурировались, собирались, творились именно так, но Человек – особый Замысел, мир-иероглиф, созданный принципом «все сразу» для осознания Себя, сияющего обратным Светом.

Значит и Путь задается в таком мире непрожитым (готовым) принципом для проживания его от начала, неокрепший росток помещается в центр урагана, зерно, не пустившее корни, не поднявшее ствол и не давшее плода, расщепляется на новое зерно, Дитя рождается с потенцией Создателя, ядро, невидимое глазу, способно уничтожить мир.

Пусть Первый Человек, Сын Мой, наденет фартук, возьмет в руки инструмент и поднимется на гору. Нареку его Мастером и дарую ему Путь в немногих Словах, но во множественных смыслах и нескончаемых Дорогах, ибо он (Человек) – это Я в начале, а Я (Бог) – это он в конце.

Нулевой Контракт

Смиренный раб приносит Богу плод, что зрел.

Восставший раб – цветок прекрасный.

Сухую ветвь торговец безучастный.

И ничего владелец рабских тел.

1

Гроза собиралась весь день. С самого утра хлопковые плантации задыхались от полчищ назойливых техасских мух, к полудню сменивших форму разрозненных облаков на плотный, гудящий над землей слой зеленоватого «пудинга». От духоты изнывали даже домочадцы «Виллы среди дубов», прятавшиеся за толстыми стенами особняка, окруженного столетним дубровником, что же говорить о занятых сбором хлопка неграх. Бедняги валились с ног как подкошенные, и ни окрики, ни хлыст надсмотрщика не в состоянии были поднять обезвоженные черные тела с потрескавшейся от жары земли.

Мистер (назовем его Рабовладелец), развалившись в плетеном кресле-качалке под сенью западной колоннады, давал указания помощнику, загорелому безусому юнцу, выходцу из Айовы:

– Пусть он (Работорговец) немедля забирает этих двоих, товар явно порченый, а взамен привезет парочку посвежее.

– Да, сэр, – кивнул посыльный и, вскочив на ожидавшую тут же кобылу, исчез в дубовых зарослях, подняв облако пыли, на некоторое время разогнавшее мушиный туман, упругим кольцом обступивший дом. Хозяин с нескрываемым презрением посмотрел на двух негров, прикованных к балясинам веранды, и, сплюнув под ноги, выдавил: «Что за народец».

Торговец появился ближе к вечеру, разодетый во все белое, лоснящийся от пота, он едва выпихнул грузное, раздутое от невыносимой жары и совершенно дикого количества виски, влитого в него за день, тело из коляски. Рессоры облегченно скрипнули, а пара гнедых, стряхнув с грив мушиное воинство, радостно фыркнула, наконец-то избавившись от столь обременительного седока. Хозяин дружелюбно обнял гостя, похлопал его по плечу и кивнул в сторону негров:

– Твой товар оказался порченым.

Работорговец, профессиональным взглядом окинув невольников, заметил:

– Побойтесь Бога, Мистер, оба крепки, что ваши дубы, выносливее волов с равнин запада и сговорчивее салунных девок.

При этих словах он расхохотался, демонстрируя редкие, но белоснежные зубы, а хозяин «Виллы среди дубов» неодобрительно покачал головой:

– Тот, что справа, беглый раб. Вчера мои парни выловили его у Дьявольского Зуба, это был четвертый побег. Каждый раз я ужесточал наказание, но это не останавливало его. Он мне надоел, я заплатил хорошие деньги за него, забери ниггера и верни…

– Ты знаешь, я не возвращаю плату, но приведу двух взамен одного, – торопливо прервал Рабовладельца его гость. – А что не так со вторым, тоже беглый?

Плантатор зажег сигару:

– Он послушен, не строптив, смирен.

– Ты описал мне идеального раба, – улыбнулся торговец, – чем же он не хорош?

Хозяин дома взял гостя под руку и отвел в сторону:

– Он пугает меня. Так, как ведет себя в неволе этот ниггер, – не бывает, за его смирением я чувствую заговор, за его послушанием – бунт.

– Дружище, – торговец непонимающе развел руками, – так выбей плетьми из ниггера его тайные мысли.

– Я не собираюсь портить собственное имущество, забирай обоих и верни мне пару, только будь поразборчивей на сей раз, – Рабовладелец вытер пот со лба. – Душно, поднимемся на балкон и обсудим детали.

Пока два не молодых человека неторопливо взбираются по широкой лестнице, обратим взор к Небесам. Там, на высоте нескольких километров, образовалась по ходу нашего повествования еще одна парочка (речь о грозовых облаках), которая, будучи ведома уже не рукой рассказчика, но волею Господней, соединилась ровно над «Виллой среди дубов», чем вызвала рождение электрического разряда, направившегося ослепительной змеей вниз, к земле.

Плюхнувшись в ротанговые кресла, хозяин и торговец, наполнив серебряные кубки пьянящим зельем, чокнулись не только меж собой, но и коснулись «стрелы Зевса», которая, не останавливаясь, тут же нашла щель в дощатом полу балкона и, обуглив, вслед за сердцами встретившихся на пути собеседников, ее края, опустила свой «карающий хвост» на кандалы двух рабов.

Трагический, но весьма любопытный факт в истории наблюдений за грозами был зафиксирован в этот момент – одна молния лишила жизни четырех людей.

2

Впервые после яркой вспышки, ослепившей его, Рабовладелец почувствовал, что может открыть глаза без обжигающей, отупляющей боли. Перед ним, как, впрочем, и снизу, и сверху, да и везде, висело молочно-белое марево, вибрирующее, подвижное, живое. В этой неопределенной взвеси просвечивались три мерцающие сферы, впереди и по бокам.

«Видимо, я свалился с балкона, потерял сознание, теперь меня ищут в тумане, а светящиеся пятна – факелы прислуги, – Рабовладелец попытался закричать. – Сюда, я здесь».

Крика не вышло, но над ним прозвучал голос:

– Я знаю.