Дурак на красивом холме

Она кивнула в сторону лагеря:

– Я ведь у них вроде проводника.

– Они все из Санкта?

– Да. Ищут духовного обновления. Увлекаются буддизмом.

– Так это вам надо на Байкал, в Бурятию. На Алтае ведь шаманизм.

– Знаю. Но без Горного Алтая никак нельзя – многие думают, что именно здесь находятся ключи к сокровенным знаниям о смысле жизни…

Тут выражение ее лица несколько изменилось – она смотрела мимо меня.

– Это она?

Я оглянулся. С суровым лицом и вёдрами в руках к роднику шла Вероника.

Мне стало совестно – я забыл о своих обязанностях. Людмила, заметив моё замешательство, сказала, что больше задерживать не будет. Но если у меня есть желание продолжить общение, я могу в любой момент подойти к их костру. Спутники её все люди положительные и общительные, и я, конечно, буду им интересен. Я пообещал, что непременно приду.

Я поспешил к роднику. Вероника молчала и демонстративно на меня не смотрела. Весь вид её показывал презрение к мужскому сословию – дескать, все вы кобели и общаться с вами нет никакого интереса.

Я хотел ей напомнить о действующих на нашей территории принципах свободы и невмешательства, но она, резко повернувшись, и расплескивая воду на бронзовые ноги, заторопилась от меня к дому.

Огорчённый и одновременно вдохновлённый, я побежал к озеру в надежде, что волшебная вода его вернёт мне ощущение гармонии и приведёт противоречивость чувств к общему знаменателю.

Прохладная животворящая вода в сочетании с новыми токами, забурлившими в моей душе, способствовали необыкновенному приливу сил, которые я направил на ранее нелюбимую работу по наведению чистоты и порядка. Кроме того, если не в первую очередь, хотелось реабилитироваться в глазах Вероники, Странно, но я испытывал перед ней чувство вины, несмотря на то, что она сама меня к себе не подпускала.

Весь день я крутился по наведению порядка и чистоты в нашем доме и во дворе: прибрал и разложил красиво весь развороченный нами лесоматериал, собрал щепки, стружку и опилки в разные мешки, по-хозяйски заявив, что всё это пригодится и попусту сжигать не следует. А вот прочий пластиковый мусор и всякую ненужную ветошь сжигал беспощадно.

В доме оказалось меньше работы – всё таки эта была епархия Вероники.

Тогда я включился в стирку. Перестирал всю рабочую одежду, предварительно зашив все рваные места.

Однако лёд в синих глазах Вероники не таял – она только недобро усмехалась.

А когда я помогал ей развешивать мокрые шторы на окнах, поддерживая старую расхлябанную стремянку, дабы она не упала и схватил её за ногу выше колена, когда она резко и неожиданно покачнулась, гордая девушка вместо благодарности стеганула меня, будто ожгла, частью недовешенной шторы по левому уху!

Это было уже чересчур! Я рассвирепел: подхватил её за ноги, опрокинул себе на плечо и потащил как перегнутый ковёр в спальню. Она не стала сопротивляться, только сказала, чтобы срываемые в нервенности одежды не бросал на невымытый пол…

Вечером того же трудного дня Вероника сама изъявила желание прогуляться вместе по бережку и проведать туристов. Прежде того она на целый час закрылась в спальне, которую по своей склонности экспроприировать всё, что ей нравится, давно превратила в свой собственный будуар, заставив нас перенести туда трельяж и шифоньер. Бывшая жена сплавила мне почти всю мебель как морально устаревшую, но меня она пока что вполне устраивала.

Вышла она оттуда накрашенная (первый раз за всё время, что я её видел), с причёской как у античных средиземноморских матрон и в украшениях, о существовании которых я и не подозревал.

Для законченного образа древнеримской женщины из высшего общества не хватало длинной полупрозрачной туники. Я хотел было предложить ей завернуться в штору, которой она меня ударила, но не успел. На крыльце зашебуршился поднимавшийся в дом Пафнутий и она затащила меня скорее в спальню, чтобы он не увидел её в нижнем белье.

Открыв шифоньер, она стала мне по очереди демонстрировать лёгкие летние платья, испрашивая совета, какое лучше надеть. Мне понравилось длинное и узкое, цвета морской волны, воздушное платье с блестящим пояском, которое перекликалось с её диадемой и ожерельем.

Источник происхождения всего этого изысканного добра меня в тот момент вообще не интересовал. С одной стороны Вероника приучила меня к своей загадочности как к нормальному явлению, с другой – все эти её украшения я воспринимал как стеклянную бутафорию типа театрального реквизита.

Когда она одела это платье, я понял, что попал в самую точку. Передо мной стояла последняя царица эллинистического Египта Клеопатра Седьмая из династии Птолемеев.

Я не стал поднимать вопрос об уместности такого шикарного одеяния в нашем захолустье. Почему бы и нет? Наше жилище постепенно приобретало облик некого таинственного замка и не мешало поддерживать соответствующий имидж как для внешнего восприятия окружающих, так и для внутреннего употребления, для поддержания собственного фантазийного удовольствия.

Пафнутий, готовившийся к вечерней рыбалке и надувавший с этой целью резиновую лодку во дворе, увидев наш торжественный выход, снял с головы панаму, чтобы протереть вспотевший лоб и за одним глаза, видимо, не доверяя им.

Я весело подмигнул ему, дескать, не удивляйся ничему и принимай всё как должное. Старик понял, и ничего не сказав, крякнул как штангист, берущий вес, и вскинув на голову лодку, пошел вниз к озеру проверять нашу потаённую сеть.

Вероника, как я и ожидал, стала разыгрывать новое представление, но уже не такое, как в посёлке Бухалово на глазах его простодушных и неискушенных обитателей. На этот раз публика была другая, из самой Северной Пальмиры, интеллигентная и духовной жаждою томимая.

Идейно вооружившись моим комплиментом на счет схожести с великолепной Клеопатрой в исполнении Элизабет Тэйлор, она шла ровной, несколько семенящей походкой, ни на кого не оглядываясь, вперив взгляд куда-то за озеро, даже как бы за горизонт, видя то, что никто кроме неё не видит.

Я очень боялся, что она запнётся, и своим падением испортит всем волнующую, преисполненную тайной, картину. На всякий случай я поддерживал ее сзади за локоток – за истекший месяц она сильно похудела и стала более утонченной.

Мы спустились к озеру, пожелали отплывающему Пафнутию удачи. Затем медленно, с частыми остановками, как бы любуясь закатом, пошли берегом в сторону лагеря туристов. Пользуясь случаем, я беззастенчиво обнимал её за талию и искал губами ту пульсирующую жизнеспасающую жилку месячной давности, когда Вероника стойко и безропотно стояла в холодной быстротекущей воде, поддерживая меня, обессилевшего.

Но жилка не находилась – видно, не та была ситуация, когда стоит вопрос о жизни и смерти.

Когда мы подошли к костру с сидевшими вокруг людьми в позах лотоса, из боязни разрушить их медитативное состояние, я молча поднял в приветствии руку, а Вероника изобразила что-то вроде книксена, только со сведёнными коленками из-за узкого подола платья.

Никто на нас не обратил внимания, хотя все были с открытыми глазами. Мы хотели идти дальше, но тут из шатра вышла Арсиноя в длинной белой рубахе старинного свободного покроя из плотной, видимо, льняной ткани.

– Они сейчас все очнутся! – шёпотом сказала она. В руках у нее была мельница с молотым кофе. – Запах свежезаваренного кофе выводит их из самого глубокого транса.

Я помог снять подвешенный над костром котелок с вскипевшей водой и заварить кофе. Вероника, обычно деятельная в ситуациях, требующих действия, на этот раз стояла монументально царственная в неподвижной невозмутимости.

Подведенными глазами, удлиненными по моему совету в стиле древнеегипетских цариц, она довольно доброжелательно наблюдала за суетившейся Арсиноей. Последняя, пыхтя, прикатила из темноты чурбак, на котором они, видимо, рубили крупный сушняк, и хотела застелить его полотенцем под сидение Веронике. Но та кивнула мне и я понял её – сел сам, а Клеопатра присела мне на колени с подчеркнуто прямой спиной.

Очнувшиеся медитаторы с любопытством уставились на неё, не зная, что говорить. Разливавшая кофе Арсиноя представила нас, как соседей из рядом находящейся виллы.

Я, чувствуя себя главным хозяином на побережье, заботливо поинтересовался каково им здесь, не терпят ли они каких неудобств?

Они отвечали: «спасибо, всё хорошо», и в свою очередь интересовались, не отмечаем ли мы какой-нибудь семейный праздник?

Я отвечал, что «да, ровно месяц как я вывел Клеопатру из египетского плена!»

Почувствовав во мне родственную душу, гости из Северной Пальмиры дружно и доброжелательно заулыбались.

Тогда я решил взять быка за рога и повести беседу в желательном для себя русле, чтобы не затрагивать нашу с Вероникой жизнь, в которой и чёрт бы не смог разобраться.

Я завёл разговор о Шамбале, о её поисках и нет ли у них самих желания найти её. Получилось, что я как бы подбросил сухих сучьев в костер – разговор разгорелся, туристы-искатели заспорили между собой, тема для них была близка.

Это позволило мне не напрягаться и наблюдать за Арсиноей. Она ловила иногда мой взгляд и вспыхивала как утренняя роса на солнечном свету. В такие моменты Клеопатра начинала ёрзать на своём троне и незаметно, но больно щипать мне бедро, а я, не обращая внимания на боль, думал, какой я в сущности двуличный человек.

В конце концов, Клеопатре надоело это терпеть, да и сидеть так долго с царственно выпрямленной спиной было крайне утомительно. Она встала с моих колен и поразила всех своим величественным ростом. Все вновь замолчали, созерцая её.

Я тоже не знал что сказать. Уходить от Арсинои не хотелось, и дежурные слова прощания застряли у меня в горле.

Ситуацию разрулил Пафнутий, проплывавший мимо на лодке и увидевший нас у костра. Улов был отличный и ему хотелось похвастаться.