Обреченный

– А что, вы переживаете экзистенциальный кризис?

– Не знаю. Меня не терзает глобальный вопрос смысла жизни – что является предметом немалых душевно-умственных мучений людей, обделенных верой и пытающихся исключительно разумом постичь тайны бытия, или и вовсе отрицающих наличие всякой тайны и смысла, и этим, на мой взгляд, еще более несчастных. Дисгармония моей жизни мне объясняется внутренним конфликтом с самим собой и с тем, что меня окружает.

– Кажется, – ответила Вика, – я вас понимаю.

Они общались недолго, – Вике нужно было куда-то идти. Но эта короткая беседа в очередной раз навела Мансура на размышления о смерти, и он подумал об ушедших в мир иной. И как поскольку он весь день был свободен, то решил после обеда с племянником посетить родовое кладбище, где, посреди усопших родичей, также похоронены его брат с женой.

В последний раз Мансур побывал там с племянником лишь два года назад.

__________

С тех пор кладбище заметно разрослось. Свежие могилы лишь недавно похороненных людей мелькали там и здесь. Возле одной из таких одиноко сидела пожилая женщина. «Должно быть, – подумал Мансур, вместе с Юсуфом проходя мимо нее, – мать, схоронившая сына или дочь».

Вскоре они достигли двух ухоженных могил – две матери часто сюда приходили, – вместе и порознь, – чтобы наведать одна сына и сноху, вторая – дочь и зятя.

Подойдя поближе, они оба почтенно поприветствовали покойных.

Мансур ранее рассказывал Юсуфу, что они их, весьма вероятно, слышат.

– О чем мне следует им рассказать? – тихо спросил племянник.

– Ну, не знаю, – ответил Мансур. – Что хочешь, то и рассказывай.

– Но это ведь, – спросил мальчик, – должно быть что-то хорошее, что может их порадовать?

Мансур улыбнулся и, так же понизив голос, спросил:

– А у нас с этим проблемы, да?

– Да нет, почему это? – Юсуф вдруг перестал говорить тихо, и уже нормальным голосом сказал: – Я бабушке помогаю – как одной, так и другой. Недавно по литературе получил пятерку, не говоря о физкультуре. Я исправно молюсь, и на каждой молитве обязательно прошу за вас, – и он как-то вопросительно посмотрел на дядю, как бы желая услышать от него одобряющих слов. Но Мансур лишь шепотом спросил: «И это все?». Юсуф, не задумываясь, быстро закивал, мол, да, это все. Мансур, увидев его растерянно – серьезные кивки, улыбнулся.

– Ладно, – сказал он, – это тоже неплохо.

Они стояли, и Мансур в очередной раз рассказывал племяннику о том, какими прекрасными людьми были его родители.

– Ты ведь не знал мою маму, верно? – спросил Юсуф.

– Нет, не знал.

– Но тогда откуда тебе знать, что она была хорошей?

– Мне достаточно того, что твой отец был ею доволен. А уж его-то я хорошо знал.

– Почему она в тот день не вышла вместе со мной? – спросил мальчик просто и впервые. И прежде чем Мансур успел что-либо ответить, добавил: – Выходит, она его любила больше, чем меня.

– Она знала, что с тобой все будет хорошо. Если бы твоей жизни что-то угрожало, уверен, она покинула бы тот дом вместе с тобой.

Юсуф сделал два шага вперед, присел, положил руку на могилу матери и сказал: «Я не в обиде, мама, не в обиде. Ведь я знаю, что для тебя это было нелегко». Затем он повернулся к могиле отца и сказал: «Отец мой, я постараюсь вырасти таким, каким ты хотел меня видеть». Потом он встал, отступил назад, постоял так немного, а потом, обращаясь к Мансуру, сказал:

– Ты помнишь, как он ушел на войну?

– Конечно.

– Расскажи.

– Зачем тебе это?

– Я хочу знать.

Мансур помолчал с минуту, а потом, когда прошлое, со всею ясностью предстало перед ним, задумчиво глядя на могилу брата, сказал:

– Это было осенью девяносто девятого, в начале Второй войны. Мне тогда было одиннадцать – столько же, сколько и тебе сейчас. Русские уже стояли на подступах к городу, и Грозный постоянно бомбила авиация. Люди в спешке собирали вещи и уезжали. Мы взяли все самое необходимое и нагрузили тряпьем и скарбом наше старенькое «жигули»; кое-что упрятали в небольшом подвальчике, что – то собрали в дальней комнате и заколотили дверь досками. Ничего из всего этого, конечно же, не уцелело. Прямым попаданием снаряда все было уничтожено… Мы решили покинуть город на другой день. Под несмолкаемой канонадой дальних взрывов, к которым все уже привыкли, мы улеглись спать. Перед рассветом меня разбудил твой отец. Родители спали в своей комнате. Он зажег свечу, так как электричества в это время в городе уже не было, велел мне сесть и послушать его внимательно. Я спросонья не сразу понял, что происходит, и, протирая глаза, присел на кровати. «Что, опять в подвал?» – спросил я наконец, так как часто, посреди ночи, когда бомбы начинали разрываться совсем близко, нас будили и мы все устремлялись в подвал. Я с братом терпеть не могли такие моменты еще с Первой войны, и всегда просили, чтобы нас оставили в покое. «Нет, – ответил Мурад. – Теперь уже не бомбят». И я только тогда обратил внимание на абсолютную тишину. «Я ухожу на войну» – сказал он спокойно. «Что?» – спросил я удивленно. На что он ответил: «Мы с несколькими ребятами из нашего класса решили уйти на войну. Они скоро должны прийти». «Я тоже с вами хочу» – сказал я как-то машинально. «Нет, – отрезал он, – ты должен остаться с родителями и помогать им. Если мы оба уйдем, это будет слишком тяжелым ударом для них». «А ты им ничего не скажешь?» – спросил я. «Нет, – ответил он, – не скажу. Я тебя для того и разбудил, чтобы ты им сообщил об этом… Ну и чтобы попрощаться с тобой». Он подошел ко мне, я встал и мы обнялись, – Мансур почувствовал ком в горле. Выдержав небольшую паузу, он продолжил: – Я рос с ним, всю мою жизнь мы с ним были вместе… Ему лишь недавно исполнилось семнадцать… Когда он тихо, боясь разбудить родителей, вышел, я так же бесшумно пошел вслед за ним. За воротами его уже ждали друзья. И они ушли, а я стоял и смотрел им вслед, пока они не скрылись из виду в предрассветных сумерках.

Закончив рассказ, Мансур взглянул на племянника, задумчиво, с глубоко печальным выражением лица взирающего на могилу отца. Он как-то ободряюще похлопал его по плечу и приобнял.

– Вы ведь и после встречались, верно? – прервал мальчик недолгое молчание.

– Да, верно. Но именно в тот день я впервые и явственно почувствовал, что навсегда его потерял.

Они молча постояли так некоторое время, а после племянник, утомленный и обессиленный печалью, сказал:

– Ну что, пойдем?

– Ты иди, я тебя догоню.

Юсуф развернулся и, уходя, вместо того, чтобы направиться прямо к выходу, повернул в сторону и стал бродить по дорожкам между могилами родственников, всматриваясь в имена и даты на надгробных плитах.

Мансур, наблюдая за ним, сказал: «Можете радоваться и гордиться им. Он растет не по годам рассудительным и хорошим человеком. Конечно, иногда он неуправляем и упрям, но это же, – сказал он, слегка улыбнувшись, – ваш сын.

Говоря это, Мансур стоял между двумя могилами. Он присел и, слегка разведя руки в обе стороны, коснулся подножия двух земляных холмиков, под которыми покоились Мурад и Амина, и сказал: «Надеюсь, что вы хотя бы там обрели покой и счастье».

Глава 9

На следующей смене, после завтрака, ребята сели смотреть фильм. Когда он кончился, они пожелали выйти во двор, чтобы поиграть в футбол. «Хорошо», сказал Мансур, и они вышли, разбились на две команды и начали гонять мяч.

Когда приблизилось время обеда, Мансур крикнул всем зайти. Спустя пять минут, споря между собой (проигравшие утверждали, что те нарушали правила), они двинулись к входу. Кроме Тимура – он пошел к турникам. Воспитатель окликнул его и повторил требование, на что получил следующий ответ:

– Я зайду тогда, когда сам того захочу.

Мансур знал, что если даст спуску одному, то это станет дурным примером для остальных и последует цепная реакция непослушания, после чего он потеряет над ними всякий контроль. И он, посчитав, что парень заартачился из-за его, Мансура, высокого тона, необычайно мягко и вежливо повторил свою просьбу. Но и это не помогло – тот его просто проигнорировал. Тогда Мансур оставил его в покое и зашел вместе с остальными. Через полчаса, когда все уже кончили обедать, Тимур шел, беззаботно насвистывая какую-то мелодию. Мансур стоял в коридоре возле лестницы, где не было камер слежения. Когда Тимур, со своим мелодичным свистом проходил мимо него, он резко схватил его и потащил под лестничную площадку, локтем придавив шею, прижал к стене и сказал:

– Видимо, мои слова до тебя плохо дошли. Так что же именно из того, что я сказал, тебе было непонятно? – но тот не мог ответить из-за сдавленного горла. – Вижу, – продолжил Мансур, – по хорошему с вами не катит, твари вы поганые. Вас что, надо бить и душить, что ли, паразиты чертовы, – Тимур совсем покраснел, глаза его неестественно вылупились, он, задыхаясь, хотел что-то сказать.

Мансур ослабил хватку, чтобы выслушать наглеца. Но тот, несколько раз откашлявшись, сказал:

– Ничего у тебя не получится. Убить ты не убьешь, потому что духу не хватит. Побить – да, можешь, но это все, на что ты только способен. Будешь усердствовать, мы министру пожалуемся, когда он сюда явится, пожалуемся в полицию, которая так же к нам частенько заглядывает. Инспектору по делам несовершеннолетних пожалуемся, – говоря это, он тяжело дышал – дыхание его еще не восстановилось.

– Ну и что же ты собрался им сказать? Что вы плохо себя ведете? – злобно сказал Мансур.