Благодетель и убийца

– Она всегда такая? – спросила Вера, когда я закрыл дверь в комнату.

– Сейчас стало хуже, но обычно именно такая. Может, она специально готовилась к твоему приходу, чтобы показаться во всей красе. Хорошо, что я не снимаю у неё комнату, как Поплавский. Ты не замёрзла? Совсем легко оделась сегодня.

– Нет. Кстати, я заранее поняла, что ты придёшь именно сегодня. Но самой себе не верила. А ты пришёл… даже не сразу заметила тебя.

– Знаешь, в песне ты заражаешь настроением. Только не пойму – откуда ты берёшь эти ужасные платья?

– Администратор приносит. Даже не хочу знать, откуда они взялись.

Выражение ее лица стало очень серьезным, и я понял, что тянуть с разговором больше нельзя.

– Лев, скажи мне прямо. Одно слово, и я уйду.

– Я не хочу, чтобы ты уходила. Но боюсь за тебя.

– Почему?

– Посмотри на меня. Возраст тебя не пугает – пускай, но остальное? Мое происхождение, прошлое, моя маленькая комната, неблагодарная работа. Зачем мне тащить тебя за собой, если ты росла в окружении другой жизни? Одно дело – разругаться и разойтись, другое – если ты зачахнешь. Я не прощу себе этого. Ты дорога мне.

– Лев, я взрослый человек. Я не буду молчать, если мне что-то не понравится, я не стану покорно увядать. То, что ты так обеспокоен этим, убеждает меня в обратном. Мне нет дела до того, кто твои родители и каким было прошлое. Я лишь вижу перед собой человека, которого готова полюбить. Поэтому я спрошу: мне уйти?

Я стоял, смотрел на Веру и не мог поверить, что это происходило со мной. Она была удивительна, а сказанные слова возвели это качество в превосходную степень. О вопросах, которые казались мне трудными, она говорила спокойно и без страха. Говорила со мной, мной, которого готова была полюбить.

– Это твой ответ? – Вере не терпелось услышать от меня хоть слово, и волнение, казалось, захватило ее.

– «Ах, зачем я тебе ничего не сказал!».

Я притянул ее к себе и больше не отпускал. Она осталась со мной.

Глава 8

Прошло немногим меньше месяца, близился конец декабря. Жизнь моя преобразилась – стала полнее и в то же время безмятежнее. Я был спокоен, не ощущал обремененности и радовался простым мелочам. Вера была рядом.

Вскоре Евдоксия Ардалионовна совсем перестала показываться из своей комнаты. Когда однажды я увидел ее в дверном проеме, то не узнал. Она ослабела, исхудала, стала похожа на тень, и весь уход за ней взял на себя Поплавский. В доме стало непривычно тихо. Визиты Гуськова стали реже. Неделю назад (тогда и Фурманша впервые за долгое время вышла на улицу) он появился, сияя ярче кремлевской елки, живо интересовался моими делами и даже с охотой рассказывал про Люду.

А сегодня вечером, прийдя с работы, я заметил, что случился переполох. Из комнаты Фурманши доносился тоскливый плач, а Поплавский ходил по коридору взад-вперёд, как тигр в клетке. Сперва он даже не заметил меня.

– Что случилось?

– Не спрашивайте.

– Скажите, в чем дело. Ей нужна помощь?

– Никакой помощи не надо. Уже не надо. Сегодня диагностировали рак. Эти опухоли распространились почти по всем внутренностям. Сказали, что оперировать нет смысла, только пилюлями всякими пичкать, чтобы замедлить болезнь.

– Что за пилюли?

– Без понятия. Она мне никаких бумажек не показала, не говорит ничего. Только стонет да плачет. Сказала, пить ничего не будет, мол, это врачи-душегубы ее скорее со свету хотят сжить.

– А Гуськов что?

– Его одного не трогает. А он ничего, руками только разводит, мол, не его профиль.

– Понятно… я пройду к ней.

– Вам туда нельзя.

– Пропустите, я окажу помощь.

– Нельзя, говорю. Хотя… все равно ведь не отцепитесь. Идите, все равно выгонит вас.

Евдоксия Ардалионовна лежала под тремя одеялами, и с каждым вдохом плач ее становился громче. На потемневшем лице была глубокая печать скорби о собственной жизни. Тонкие полупрозрачные веки были натянуты на глаза, из которых катились слёзы, рот сжат. Стоило мне приблизиться, она открыла их широко-широко и посмотрела почти безумно.

– Евдоксия Ардалионовна, это я, не пугайтесь. Как ваше самочувствие?

– Самочувствие…? Ты о самочувствии моем спрашиваешь?! Позор медицины!

– Наверняка заметил у меня этот рак проклятущий ещё тогда и специально не сказал Георгию Андреевичу, не предупредил его. Он мне только добра желал, беспокоился, а по твоей милости оплошал. И меня скоро не станет по твоей милости!

– Пожалуйста, не нервничайте. Где заключение, выписка с препаратами, что назначил врач?

– Не нужна мне твоя выписка! Не верю я больше никому, не верю! Только и хотят, чтобы я умерла поскорее! Сама себя лечить буду, никого не подпущу больше кроме Георгия Андреевича. Он один моя опора… убирайся! Убирайся!

С каждым словом Фурманша все больше и больше приподнималась на кровати, с жаром крича. Она выпалила ещё несколько оскорблений, пока силы не покинули ее, и вернулась в прежнее положение. Тогда я понял, что оставалось вызывать Гуськова.

– Я не буду сейчас разбираться, как ты мог не заметить метастазы, с этим потом. Иди сейчас к ней и вдолби в ее голову, что надо начинать лечение, и тогда ещё будет не поздно.

При своей нелюбви к этой старухе, я все равно сочувствовал ей. Противная, злобная, лицемерная, она все равно была человеком. Я понял, что не успокоился бы, не сделав все от себя зависящее. Жора вернулся нескоро. Плач поутих, и вскоре из комнаты Фурманши не доносилось ни звука.

– Завтра Поплавский отвезёт ее на повторный приём. Отреагировала спокойно. Ты можешь идти отдыхать.

– Жора, этот разговор не закончен.

– Послушай, уже поздно, я устал, как пёс. Все обсудим завтра.

– Хорошо.

Возможно, это было правильнее. Я подумал, что смог бы ещё раз прокрутить все в голове. В коридоре хлопнула входная дверь, верно, Гуськов отправился домой. Пролежав на кровати, я понял, что сон не идёт, и взялся за принесённого Верой «Мартина Идена». Отойти от строгого стиля и точных данных медицинских книг оказалось для меня почти таким же непривычным, как ходить задом наперёд. Однако текст быстро увлёк, воображение уносило меня в богатые залы, рисовало в моей голове образ юной Руфь, и за чтением время пролетело очень быстро.

Стоило мне ощутить сонливость, как в коридоре послышались шаги и приглушённый шёпот. Кто бы там ни был, он был не один. На цыпочках я подошёл ближе к двери, стараясь случайно хрустнуть суставами или не закашляться.

– …просто свинство, Гуськов! – шипел Поплавский.

– Да что ты опять свою шарманку заводишь?

– Мало того, что из-за тебя я лишился комнаты, так и эта карга меня больше в себе не подпускает. Знаешь, как с ней тяжело?

– Ты сознательно пошёл на это.